Михаил Логинов - Красный терминатор. Дорога как судьба

Тимофей некоторое время стоял на месте, используя правую пятерню вместо гребенки. Однако теперь мыслеобмен в его голове совершался с повышенной интенсивностью.

— А красную звезду мне дадут? — наконец сказал он.

— Дадут. Вася, — обратился Медведев к своему юному ординардцу, — поищи-ка, остались ли у нас еще красные звезды.

— А красный флаг?

— Сам найдешь. Пройдись по избам, увидишь красный кусок побольше — конфискуй. Мужики у вас, как и повсюду, столько барского добра нахватали, хоть над каждой избой флаг вешай.

Тимофей еще немного подумал о своих новых обязанностях и засеменил вниз по тропинке, вниз к селу.

— Все в порядке, Федя? — сказал Никита Палыч, когда Назаров вошел в избу.

— В порядке. Уезжаю на службу. Хотел отказаться, да не смог.

Картину, которую далее можно было наблюдать в избе, более образованный человек назвал бы «немой сценой».

— Как же так? — еле выдавила из себя Лариса.

— Пришлось. Сказал мне старый боевой друг: или в тюрьму, или к нему на службу. Я в тюрьму не хочу. Бывать там приходилось.

— Федя, а может, ты огородами да в лес? — сказала Фекла Ивановна.

— Я не привык от власти прятаться. Если что, так сам ей навстречу иду, разбираюсь, кто прав, кто виноват. Вора, что властью прикрывается, я всегда скручу с удовольствием. С самой же — не ссорюсь. Да и родню под беду подводить не хочу.

— Да не устраивайте вы по мне поминки! — как можно более бодрым тоном воскликнул Федор. — Я ж рядом буду, наезжать стану при первом удобном случае, еще и надоем. Медведев сказал, что пристроит меня военным инструктором. Так что дальше уезда не поеду. Я уже настрелялся вдоволь, так что на Дон меня большевики не заманят.

— Дай-то Бог, — сказала Фекла Ивановна и перекрестила его.

Пока он говорил, старуха даром времени не теряла. Она быстро собирала все, что, по ее мнению, должно было пригодиться Федору вдали от дома: исподнюю одежку, что всегда лучше казенной, мелкую портновскую принадлежность и, конечно, как можно больше провианта, так как тогда даже в самых далеких деревнях знали о городской голодной жизни. На подоконнике, на лавке, на столе вырастали мешки, свертки, мелкие увязки.

— Давайте примем на дорожку, — предложил Никита Палыч, доставая из буфета бутыль.

— Я буду вас очень и очень ждать, — с трудом произнесла Лариса, видно было, что она едва сдерживается от того, чтобы не разрыдаться в три ручья.

— Я постараюсь вырваться как можно раньше, — специально для нее сказал Федор.

— Вот за это и выпьем, за скорейшее твое возвращение, — Никита Палыч поднял стакан.

Только пустые стаканы опустились на стол, как в дверь постучали. Потом она открылась, и в избу вошел Медведев. Он снял фуражку, поздоровался со всеми и обратился к Назарову:

— Пора, Федя. Люди в седле.

Федор встал, взял свой тяжелый мешок, кинул за спину. Потом обернулся:

— Навестите жену. Я ей, конечно, напишу, но вы ей сами постарайтесь объяснить, как и что произошло…

С улицы донесся звук трубы. Видно, трубач решил показать девкам и ребятишкам, на что способен медный инструмент.

— Я бы подождал, да бойцам невтерпеж, — сказал Медведев. — Пошли. Не в Москву, чай, отбываем, а в уезд.

Все вышли на улицу. Конники действительно построились. На них глазело полсела.

Назарову, только он очутился в седле, стало на минутку тоскливо. Точно так же тоскливо было, наверное, несколько лет назад его названому брату, настоящему Федору Назарову, когда покинул он родные места, чтобы никогда сюда не вернуться. Хотя нет… настоящий Назаров все-таки вернулся. «Я вернусь», — сказал он и вернулся. Да, именно настоящий товарищ Назаров. Ведь кто кем себя осознает, тот тем и является, не так ли?

Тем временем Медведев отдал приказ. Самый молодой боец в отряде поднес к губам мундштук, и еще раз услышали зиминские жители протяжный звук кавалерийской трубы.

Часть вторая

МОНАСТЫРСК — ГОРОД МОЕЙ МЕЧТЫ

«Устроился я в уездном городе Монастырске — лучше и не придумаешь. Большевики конфисковали особняк купца Хлебоедова; в нем красных командиров и поселили. Я же, хоть считаюсь не командиром, а инструктором, здесь тоже живу. Комната большая, светлая. С едой в Монастырске не так хорошо, как прежде, но кто из Москвы вернулся, находит местный рынок изобильным и отъедается на здешних харчах. Я на паек не жалуюсь. Здесь есть даже чай, как я понял, тоже конфискованный. Обязательно Вам перешлю при первой же возможности».

Федор перечитал написанное. «Вот как оно интересно получается, — подумал он. — Адресат у меня сегодня другой, а слог все тот же». Он сейчас писал не жене, а Ларисе, но стиль и почерк остались неизменными. Видимо, он не только научился подражать стилю Федора Назарова, не только освоил его почерк, но и все больше и больше с ним идентифицировался. Да и такие слова, как «идентификация», не свойственные изначальному Федору Назарову, все реже приходили на ум Алексею. И то, что он все же Алексей и когда-то жил совсем в другую эпоху, все чаще казалось ему сном, а нынешнее его бытие, наоборот, представлялось единственной и неоспоримой явью. Как говорится, чудны дела твои, Господи.

Вздохнув, Федор-Алексей вернулся к сочинению письма.

«Работа у меня легкая, можно даже сказать — чистая. Перед тем как представить меня новобранцам, товарищ Медведев много обо мне им рассказал. К примеру, как будто бы я однажды австрийский взвод руками передушил. Солдатики так испугались, что я за две недели и приказов своих ни разу не повторял, и голоса ни разу не повысил. Лишь когда хотел поучить их штыковому бою, так минут десять добровольца найти не мог, чтобы отважился со мной сразиться. Пришлось мне пообещать кусок рафинада из своего пайка, лишь тогда отыскался смельчак. И то пару раз падал, хотя я его даже не касался.

Развлечений здесь не больше, чем при царском режиме, разве что только городской библиотекарь Лазарь Александрович пару раз читал в бывшем дворянском собрании лекцию: „Большевики как обновляющая природная сила". Сходил, послушал. Я надеюсь, что пару недель спустя смогу выбраться на побывку. Два дня пробуду с Вами обязательно. Слава Богу, на Дон отправлять нас не торопятся. А пока прощаюсь, поскольку ко мне в комнату стучат и придется ненадолго отвлечься».

Назаров встал и неторопливо направился к дверям. Была у него привычка с давних, очень давних пор: если комнату можно запереть изнутри, всегда ее запирать.

— Назаров, ты чего, не один там? — раздался голос Медведева.

— Один, — ответил Назаров, отодвигая задвижку. — Входи.

Медведев переступил порог, снял шинель, швырнул на стул — тот еле устоял на своих резных ножках — и сел-свалился на диван. Назаров взял кресло и придвинул к дивану. Он уже успел узнать, что если Иван Медведев садится, то дело за минуту-другую не объяснишь.

— Твоя история, Федя, кончилась. Я имею в виду донос покойного Слепака.

— Это я знаю. И ты знаешь, что я знаю, — ответил удивленный Назаров. О том, что уездное Чека в лице товарища Сунса Судрабса не имеет к нему претензий, он узнал еще дней десять назад, почти сразу, как прибыл в Монастырск. Тогда чего к былому возвращаться?

— У тебя история кончилась. А у меня два дня назад — началась. Сам себя, дурак, под монастырь подвел. Началось все из-за деревни Филиппово. Тамошний комбед приличный, не чета зиминскому, ничего лишнего себе не позволяет. Арестовали местного кабатчика за контрреволюционную пропаганду. Скрутили, заперли и послали в уезд — приезжайте скорей, забирайте.

Товарищ Кобылов, уполномоченный из губкома, попросил меня послать своих людей. Мне бы отказаться: не мое дело, пусть этим Чека занимается. Однако отказать неудобно. Отрядил трех орлов, ребята честные и даже, можно сказать, революционные, но дурни — изрядные. А зачем, думаю, умные нужны, одного контрика до города довезти?

Комбед не просто кабатчика связал, но и дом обыскал. Реквизировал у него разных ценностей, что тот за много лет скопил, и вместе с этим контриком все — нашему конвою передал по описи. Колечки, брелочки, монет золотых изрядный мешок. Ребята его на телегу посадили, и в город. Добрались до окраины, попали под дождь. Решили в «Красном кабачке» погреться. Слышал небось?

Федор кивнул.

— А я почти не слышал. Ребята — тем более. Никто ничего про этот трактир не знал. Чего, думают, еще полчаса мокнуть, зайдем, погреемся, дождь переждем.

Зашли. Сперва взяли, конечно, чаю с баранками. Арестант решил, что ему пофартило, и заказал для бойцов спирта. Думал, они упьются, так ему удастся сбежать. Но тут подсела к ним веселая кампания, разговорились. Сами солдатам спирта поставили, да еще с неплохой закуской. Начали чокаться за пролетарскую революцию да за Красную армию. Ну, а потом ребята не помнят, что было. Может, выпили больше, чем надо, может, им подсыпали в стаканы сонного порошка. Пришли в себя ночью, во дворе перед кабаком. Арестованный был при них, к телеге привязан. А вот золото и серебро — исчезло. Началась беда в моем отряде. Кабатчик-то арестованный, в Чека доставленный — дело смекнул. Прислал мне весточку и начал шантажировать. Требует, сволочь, чтобы я в Филиппово поехал и собрал хорошие мнения о нем местных жителей. Мол, зря человека арестовали. А иначе, говорит, расскажу товарищам чекистам, сколько золота у меня было, когда из деревни выезжали, и сколько осталось, когда конвой в город прибыл. Конечно, я мог бы сразу пойти к товарищу Сунсу. В конце концов, не я золотишко прошляпил, а мои мокрые орлы. Но жалко ребят. Чека — самый серьезный отдел нашей революции. В Пензе недавно один солдатик при обыске себе в сапог серебряную ложечку уронил, в казарме вытряс. Узнали в Чека и быстро выписали командировку в могилевскую губернию, в духонинский штаб. К тому же у меня отношения с лифляндским товарищем Судрабсом Сунсом не сложились, сам слыхал, должно быть. Если захочет он, то поймет, что ребята только по глупости драгоценности потеряли. А может, и не поймет. Даже будет их долго спрашивать, с кем-де из комсостава делились наворованным?