Ник Перумов - Гибель Богов - 2. Книга вторая. Удерживая небо

Всё чаще и чаще ему грезилось, как он покидает монастырь — весной, конечно же, — как пробирается дальними дорогами к заповедной пуще. Готовится — ничего, ради такого он и чёрными слепыми муравьями закусит, небось в голодном детстве ещё и не то едать приходилось.

Однако потом Матфей вновь вчитывался в страницы, где к рискнувшему заглянуть в бездну адепту являлись алчущие его души и плоти демоны, с которыми предлагалось бороться, «испытывая страх и ужас», и скучный монастырь представал уже в совершенно ином свете. Тихо, покойно, кормят, работать, конечно, приходится, однако в книгохранилище посиживать, пером поскрипывать — это совсем не то, что в поле или в каменоломне.

Вот и сейчас — холодно, холодно, есть хочется, в животе бурчит. А как представишь себе, что ещё больше поститься надо, а потом и вовсе одеться в рубище, так и вовсе расхочется сниматься с места.

Конечно, в запертых сундуках отец Мерафе хранил ещё немало подобных же книг, «неблагонравных и для прочтения братией не допущенных». Старый монах по осени занемог, с трудом выстаивал службы и почти не появлялся в библиотеке. Всё чаще и чаще Матфею приходилось самому наряжать писцов на работу, по собственному разумению давая книги для переписки.

Может, он и вовсе скоро преставится, старый отец Мерафе. И тогда он, Матфей, несомненно, станет главным монастырским библиотекарем, а это высоко и почётно. Да и вкушал отец Мерафе куда сытнее своего молодого помощника.

Так, может, ничего и делать не надо? Сиди себе, пой на службах, раздавай переписчикам фолианты, собирай готовые страницы для переплётчиков, следи, чтобы никто ничего не напутал… чем не жизнь, а, Матфей? Совсем неплохо для сына простого башмачника. Конечно, плохо, что, гм, монахам с девчонками знаться не положено. Разве что ведьма какая прилетит и в «прельщение» введёт. Но сколько Исидорти ни жил при монастыре, ни одна из ночных летуний так и не почтила обитель своим посещением, лишив благочестивых насельников возможности явить всем твёрдость своей аскезы.

За осенью бело-серым чудовищем подкатывала долгая, долгая зима. Поля трудников вокруг монастыря покрылись снегом, ветер завывал в острых зубцах башен, зло крутил ни в чём не повинные флюгера, словно мстил им за что-то. Отец Мерафе совсем перестал вставать и говорить, лишь сипел, хрипел да надрывно кашлял. Ухаживать за стариком отец настоятель назначил, конечно, Матфею; мало радости переворачивать тяжёлое старческое тело, убирать поганую лохань, обмывать болящего, но молодой монах, сцепив зубы, терпел.

В монастырской библиотеке крылось его тайное оружие, и он не собирался отдавать его ни в чьи руки.

…Отец Мерафе тихо отошёл к Шестерым глухой зимней ночью, перестав кашлять и задыхаться. Матфей сидел рядом, держа старика за руку, ожидая, не выдаст ли умирающий библиотекарь какой-нибудь особенной тайны, вдруг в книгохранилище есть потайная дверца с особо ценными и секретными книгами? — Но отец Мерафе так ничего и не сказал, только беззвучно плакал да как мог, слабым голосом, благодарил Матфея, что сидит с ним.

Приходили и другие братья, являлся отец настоятель, лекари — но сделать они уже ничего не могли.

Отца Мерафе погребли чин по чину, с тожественным песнопением, обширной службой, на добром месте монастырского погоста; все разошлись, оставался один только Матфей. Настоятель молча подошёл, покивал, обнял — мол, понимаю, почему последним тут остаёшься, тебе покойный почти как отец был, — однако сам молодой монах стоял, оцепенев, и размышляя совсем о другом.

Он ведь был хороший, отец Мерафе. Совсем юношей, почти мальчишкой — как и сам Матфей — оказался в обители. Провёл тут всю жизнь, став отцом библиотекарем. Потом заболел и помер. Положили в домовину, пропели службу, закопали и надгробие водрузили. Всё. Конец. Есть ли там что-то после, нет ли — жизнь растраченную никто не вернёт.

Так что же, ему, Матфею Исидорти, предстоит тот же путь? Ну, сделают его сейчас распорядителем книжных дел… и всё? И всё? До самого конца? Такого же вот надгробия?

С погоста Матфей ушёл в смятении. Братия участливо глядела на него, говорила какие-то слова утешения — они все сочли небось, что я об отце Мерафе скорблю, отрешённо думал клирик. А я совсем не о нём, я о себе скорблю неложно, потому как что же, и впрямь мне тут доживать дни свои, книжные корешки от пыли протирая да запретные книги от молодых монахов пряча за крепкими замками?

Словно в тумане, миновали следующие дни, Матфей даже не мог сказать, то ли два, то ли три. Отец настоятель глядел внимательно и сочувственно, не корил; отец эконом не наряжал на работы иные, кроме как «за книгами присматривать». Молодой клирик словно в полусне выстаивал службы, даже пел — хорошая память не подводила. Потом отправлялся в библиотеку, подолгу сидел там один — переписчики после смерти отца Мерафе не появлялись, наверное, по слову отца настоятеля. Никто не помешал бы Матфею открыть все запретные доселе сундуки; кстати, думал он, почему отец Мерафе мне про те книги вообще ничего не сказал? И ключи не отдал?

Ответ он получил на четвёртый (а, может, только на третий?) день после похорон.

…Кончилась служба, Матфей, как обычно, отправился в книгохранилище. Развёл огонь, проверил, целы ли решётки (целы, само собой, но кто знает, может, ведьмы за ночь успели подгрызть железные прутья?), замки на сундуках и принялся за всегдашнее — бродить меж полок, поправляя книги и выравнивая корешки. Братия не спешила ни за житиями, ни даже за одобренными настоятельским советом «бывалицами».

Отец настоятель вплыл в услужливо распахнутые младшими служками двери величественно и с достоинством; умел он всё-таки не «ходить», а именно «шествовать». Со значением.

За ним торопились отец эконом, отец кастелян и отец казначей с полудюжиной старших монахов. Матфей поспешно вскочил, приветствовал как положено, с именованием и подходом; отец настоятель важно кивнул, благословил милостиво.

— Ты, Матфей, трудился славно. Новопреставленному отцу Мерафе помогал до последнего дня. То угодно Шестерым и тебе зачтётся. Продолжай так же, не дай греховной лености тобою овладеть, ибо работой лишь и молитвой приближаем мы конечное торжество Сил Праведных…

Ну, давайте ж, давайте, подумал Матфей. Скажите, что я теперь не просто Матфейка, младший клирик, а почтенный отец библиотекарь, хоть и молодой годами…

— И потому все мы верим, что и под началом доброго отца Сулимме, нового отца библиотекаря, ты трудиться станешь столь же честно, добронравно и прилежно…

Что-что? Отец Сулимме? Новый библиотекарь? А я по-прежнему на посылках? Чтобы опять меня цукали и гоняли, а я лишь подобострастно улыбайся?! Да как же так?!