Андрей Уланов - Автоматная баллада.
На ней был не давешний голубой халатик, а платьице. Красное, с темной каймой, тонкими силуэтами летящих и танцующих птиц… короткое… с многочисленными следами штопки. И она очень боялась — впрочем, пыхтящий из–за секретарской спины ключник выглядел куда более испуганным. Ключник — это уже был просто подарок Судьбы, на который Швейцарец почти не надеялся. — Вот, — торжествующе выдохнул секретарь. — Привел. — Христом–богом клянусь, ни при чем я! — ключник, даже не переведя толком дух после пробежки, плюхнулся на колени рядом со штурмдесятником. — Он сам, сам ее выбрал, а я отговорить пытался… Танг, брезгливо прищурившись, наклонился и наотмашь хлестнул ключника поперек лица — удар, со стороны казавшийся несильным, опрокинул храмовника на спину. — Заткнись, мразь! Швейцарец шагнул вперед. — Деньги. — В–вот, все, все, что положено, — торопливо зачастил секретарь. На этот раз мешочек был холщовый, но по весу он вполне соответствовал своему бархатному предшественнику, а именно это и было единственно важным. — Хорошо. Девушка стояла прямо перед ним. Швейцарец схватил ее за левое плечо, рванул навстречу — резко, не ударься об него, наверняка бы упала — встряхнул, словно тряпичную куклу… — Слушай меня внимательно, — прошептал он. — Как только я отпускаю тебя, бежишь к мотоциклу. И садишься. Это — твой единственный шанс. Замешкаешься — умрешь! Поняла? Девушка молчала. Швейцарец встряхнул ее еще раз. «Черт, да она же в полуобмороке, едва на ногах стоит, — почти с ужасом подумал он. — Только этого не хватало». — Ты. Поняла. Меня? — Да. Швейцарец не расслышал ее ответ, а скорее угадал его по движениям губ. «Триггер… это ее «да» — триггер», — подумал он, выпуская плечо девушки и делая шаг в сторону. Единственным, кто успел совершить хоть что–то, был, разумеется, штурмдесятник Танг. Он сумел разглядеть, как из рукава плаща прыгает в подставленную ладонь небольшое, ярко блеснувшее полированной сталью… с удовлетворением подумал, что был прав, не доверяя черному ублюдку… и улыбнулся — за миг до того, как выпущенная в упор пуля в самом прямом смысле вынесла его мозги на встречу с великим Никуда. Секретарь же просто увидел вспышку — ослепительную, как десять тысяч солнц. С третьим выстрелом Швейцарец чуть промедлил — полсекунды, не больше. Это, конечно, было непозволительной роскошью… но ему очень хотелось, чтобы ключник осознал. И лишь когда храмовник вскинул пухлые ладони, пытаясь заслониться… нет, не от пули — хотя бы от жуткой черноты ствола, — Швейцарец дожал спуск. В следующий миг он уже разворачивался. «ПСМ» повис на резинке, а в оставленную им ладонь уже ложился «210–й», из правой кобуры. Их было девять — стоявших у подъемного механизма ворот и на галерее вверху. Девять храмовников, в кольчугах или бронекуртках, пока еще недоуменно вглядывающихся в него, пока еще только пытающихся разобраться в обстановке. Пока еще только начавших разворачивать в его сторону стволы автоматов. Девять, ровно столько же, сколько и — с учетом досланного в ствол — патронов у «210–го». Ну, не подведи… Правый! Вцепившаяся в мотоциклетное седло девушка зачарованно смотрела, как медленно и беззвучно скользит назад изукрашенный вязью затвор… улетает дымящийся цилиндрик гильзы… дорожка впереди взрывается фонтанчиком каменной крошки… вперед–назад, вперед–назад, ни на миг не останавливаясь, размеренно ходит золотой узор, выстраивая в звенящей тишине цепочку сверкающих цилиндриков… и такой же ровной строчкой бегут навстречу стрелку каменные фонтанчики… и, не добежав каких–то пары метров, вдруг начинают бестолково крутиться на одном месте, а затем пропадают вовсе. Потом тишина перестала звенеть. Остался лишь звон последней гильзы, весело прыгавшей от булыжника к булыжнику. А еще мигом позже взревел мотор. Очередь высекла сноп искр из бордюра, взметнула комья травы… Швейцарец, с трудом удерживая тяжелый руль одной рукой, вскинул Левого. Огневая задача для гениев: разгоняющийся — неравномерно, рывками–и петляющий на брусчатке мотоцикл, бегущий по стене автоматчик и сверлящие воздух пули. Решать ее Швейцарец даже не пытался — он просто жал на спуск, пытаясь насытить отрезок стены перед храмовником как можно большим количеством горячего свинца… и скорее удивился, чем обрадовался, когда после третьего выстрела парень в красно–синей рубахе выронил автомат, вскинул руки и, неловко крутанувшись, упал ничком. Еще одна очередь — на этот раз пулеметная, прогремев откуда–то из глубины двора, выбила на бетоне стены длинный ряд лунок, но победно воющий черный зверь уже летел сквозь ворота. САШКА
— А почему твой хозяин и его товарищи так ненавидят этих болотцев? — спросила Эмма. — Болотников, — поправил я. — Нет, как раз следопыты относятся к болотникам… достаточно спокойно. Постреливаем друг друга потихоньку, не без этого — однако всерьез их ненавидят именно живущие на побережье. — Но почему? — Тому есть множество убедительных причин, — сказал я. — К примеру, болотники тоже ходят в рейды… на сушу. Раньше — часто, сейчас — много реже… однако у тех, кто жил в опустошенных ими деревнях, остались родственники. Но главная причина — они другие. — Другие… в каком смысле? Будь я человеком, я бы сейчас тяжело вздохнул. — Это не так легко объяснить словами. Болотники… говорят, дальше на восток в них вообще не верят. Вернее, верят, что на прибрежных болотах ютится какая–то горстка беженцев, про которых насочиняли кучу небылиц. — А в реальности? — В реальности… Я вспомнил осенний день. Вспомнил воду, хлещущую с небес косыми струями дождя, и грязь, падающую с тех же небес, после того как ее вышвырнуло туда разрывом гранаты или мины. Остров, на котором, «по данным разведки», находилось одно из самых крупных селений болотников, штурмовали объединенные отряды следопытов, дружинников и даже трех кланов — слишком уж этот клочок суши два на три километра был стратегически важно расположен, перекрывая кратчайший путь сразу к нескольким скелетам. Важная цель — и нападавшие не жалели патронов. Болотники, впрочем, тоже. Первые две атаки окончились неудачей — остров был перекопан норами, тут и там выскакивающими на поверхность подобием дотов, — и ударивший из отлично замаскированных до поры бойниц свинцовый шквал заставил наступавших захлебнуться кровью. Но их было больше, и вооружены они были куда лучше: два крупнокалиберных пулемета и мины — тяжелый миномет, который поначалу вообще не собирались тащить в эдакую даль, оказался решающим даже не козырем, а джокером, — последовательно «вынесли» огнеточки первой линии на южном конце островка, после чего в ход пошел бензин. Просроченный, уже непригодный для двигателей, но вполне способный течь по подземным коридорам… а также взрываться и гореть от брошенной сверху гранаты. Он хорошо растекался по тоннелям болотников — круглым, примерно метрового диаметра, и, что самое поразительное, абсолютно сухим. «Прямо Вьетконг какой–то», — удивленно сказал Космонавт. «Но как они это сделали, тут же, блин, почва наполовину из воды, носком сапога ковырнешь, через пять минут лужица сверкает. Хрень какая–то, и почему круглые… словно не люди это все выкопали, а какой–то червяк прополз. Блин, допросить бы кого…» Допрашивать было некого. Сдаваться болотники даже не пытались, хотя женщин и детей следопыты и, возможно, дружинники трогать бы не стали. Впрочем, большинство своих детишек болотники успели вывести через один из тоннелей — он вел к островку в двух километрах от их базы. Я тогда еще подумал, что поступили они глупо — через этот лаз могла бы пройти боевая группа для удара по атакующим с тыла, и это был бы куда более рациональный ход. Но даже обычные люди редко поступают рационально, когда речь заходит о детях, а уж болотники… подавляющее большинство их поступков трудно приравнять к логичным. Для меня — логичным. Ничуть не удивлюсь, если у них наличествует собственная логика — тогда, два года назад, на острове обнаружилось немало странных вещей. Вернее, их останков — перемолотых объемным взрывом, обгоревших… и непонятных. — В реальности, — задумчиво произнес я, — это люди, умеющие выживать на болоте. В это трудно поверить, но человек и прежде демонстрировал подлинные чудеса адаптации. Болотники — просто очередное из этих чудес, но какую цену им пришлось заплатить… точно знают лишь они сами. — Кажется, — скрипнул Макс, — я понимаю, в чем дело. Живущие на твердой земле не считают их людьми, так? — Примерно, — кивнул я. — Их не называют мутантами… по крайней мере, публично, но и к полноценным представителям человеческой расы, по–моему, также не причисляют. Хомо болотикус… или как это будет правильно по–латыни, Эмма? — Представления не имею, — отозвалась «М16». — Я же штурмовая винтовка, а не хирургический скальпель. Глава 7
Скатертью, скатертью Газ бинарный стелется И упирается мне в противогаз. Каждому, каждому в лучшее верится, Может быть, кто–нибудь Выживет из нас. СЕРГЕЙ Когда–нибудь, — рывком вытаскивая сапог вместе с очередной полутонной налипшей на нем грязи, думал Сергей, — когда–нибудь тетка Фортуна все–таки улыбнется мне по–настоящему, на все ее тридцать шесть разноцветных зубов плюс сектор зеро! Когда–нибудь я непременно разбогатею, уеду на север, куплю там каменный дом, женюсь… заведу служанку… двух… таких, чтобы…» В поисках источника вдохновения Шемяка оглянулся, но вид яростно продирающейся сквозь «плешивый папоротник» Анны сейчас вряд ли мог послужить в качестве музы. Тщательно перемазанная зеленовато–бурым от пяток до макушки, с волосами, спутавшимися в подобие коряги, хрипящая, словно… ну, до стадии лошади ей топать еще километра три, подумал Айсман, а вот за помирающего астматика сойдет уже сейчас. М–да, эту ходячую кочку и за женщину–то счесть непросто, а уж вообразить ее объектом чьих–нибудь воздыханий… тут и последний оголодавший мутант пять раз подумает. Даже в смысле гастрономии. Ничего. Если солнце нам не врет, минуток эдак через двести мы уткнемся в Крокодилий Гребень, и там, так уж и быть, состоится привал. До тех пор девочка пусть попыхтит. Не маленькая, чай, сама вызвалась. А что язык ниже сисек болтается — звиняйте, барышня, здесь вам не тут… здесь Болото. Болото… провались оно в преисподнюю вместе со всеми нами! Когда–нибудь… слега внезапно ухнула вниз на три четверти длины, и опиравшийся на нее Шемяка едва успел выставить руку. Нет уж, так мы сегодня не договаривались! В другой раз падайте меня сколько угодно, в другой раз — пожалуйста. Но сегодня мне надо быть чистым… чистеньким, свежим, довольным, чтобы один мой вид заставлял плетущуюся следом парочку стискивать зубы и рваться вперед! О — снова упала! Вставать она не торопилась. Вот ведь… неделю, да что там неделю — день назад никогда бы не подумала, что, свалившись в жирную, вонючую, липкую… омерзительную жижу, она не попытается вскочить. А будет лежать, даже не стараясь особо приподнять голову. Воздух кое–как в легкие попадает, а что пузыри — так это и неплохо, добавочное развлечение. Буль–буль? Буль–буль, можно даже сказать, буль–буль–буль–буль. К тому же чертова грязь, когда в нее падаешь, оказывается куда текучее, чем можно было бы предположить по виду — и затекает во всевозмож… просто во все. И это, как ни странно, может быть приятно. Даже очень приятно, потому что блядский панцирь раскалился градусов до пятисот, не меньше — при каждом падении слышно, как шипит пар, а затекающая грязь, хоть и тоже нагрета солнечными лучами, но все ж способна вызвать недолгую иллюзию прохлады. Но главное — пока лежишь, не надо идти! Перетаскивать на очередные миллиметры две железобетонные чушки, в которые уже давно обратились ноги от бедра и ниже. Выше тело пока еще ощущается, точнее, оно болит практически везде. «Свинья, брезгливо воротя носы, скажете вы? О да, я — свинья, я такая свинья, что… но, к сожалению, я все же не настоящая свинья. Настоящим хавроньям можно валяться в одной и той же луже часами, хоть целый день. А мне…» — Хорошо лежишь, — донесся откуда–то из слепящей высоты знакомый насмешливый — ненавистный! — голос. — Яйца откладывать собралась или просто грязевую ванну принимаешь? — Угадал, — хрипло отозвалась девушка. — Яйца. Вот сейчас встану… дотянусь… отгрызу на хрен и утоплю поглубже! — И только–то? — разочарованно протянул Шемяка. — Я уж думал, яичницу приготовишь… с колбасой. На твоей броняшке сейчас жарить чего–нибудь — самое то! — Ты… да твой огрызок жарить нечего — на жир изойдет. — И откуда же такая уверенность? Говоришь, будто видела… — Я. И так. Знаю. — Специалистка–а… — Не приставай к ней. — О! — радостно воскликнул Айсман. — Защитничек нашелся. Может, как раз ты нам колбаски–то и подкинешь? Что скажешь, Анют? Уж про него–то ты должна знать все в точности… Бросок скуластого был хорош, даже очень хорош. Но Шемяка ожидал именно этой реакции на свои слова и потому двигаться начал едва ли не раньше Энрико. Кулак впустую рассек воздух, а затем инерция удара и ловко подставленная слега не оставили напарнику Анны иного выбора, кроме как с разгону протаранить макушкой соседнюю кочку. Миг спустя он уже перекатился на спину, готовый вскочить — и замер, когда возникший в десятке сантиметров от кончика его носа автоматный ствол, едва заметно качнувшись вправо–влево, беззвучно скомандовал: «Нет!» — Только шевельнись, — почти ласково произнес Айсман. — Только мизинцем дерни… и… не знаю, имеются у тебя в черепушке мозги или там дерьмо какое бултыхается на манер здешней грязюки, но вышибу я из тебя все, до последней капли. Уж поверь мне! — Чего. Ты. Добиваешься? — Неправильная формулировка. Внезапно Шемяка, щелкнув предохранителем, закинул автомат на плечо и, наклонившись, протянул скуластому руку. Помешкав пару секунд, тот ухватил ее — и рывком выдернулся из тины. — Не добиваюсь, — тихо, почти шепотом сказал Сергей. — Правильнее будет — вбиваю. Я вбиваю в две тупые башки одну–единственную, элементарную, можно сказать, простую истину. А именно: на болоте командую только я. Это пункт раз. Пункт два — мои команды выполняются без рассуждений, без дурацких вопросов типа: «Что?», «Где?», «Когда?», «Зачем?» и «Почему?»! Особенно — без почему! И того, кто эти пункты не будет выполнять, я убью. Иначе этот кто–то все равно угробит своей чертовой дуростью себя, но прихватит на тот свет и меня. — Вот как ты заговорил, — Анна уже встала и сейчас нарочито медленными движениями стирала — или, вернее, сдирала — с лица грязевую корку. — А в городе, когда в карман мое золото засыпал, совсем другие песни чирикал. «Мое золото», — мысленно пометил Айсман, — не «наше», а «мое». Интересно…» — То было в городе, — равнодушным тоном отозвался он. — И до тех пор, пока я не ткну пальцем в сторону берега и не произнесу три волшебных слова: «Это — Большой Остров», у вас есть лишь один способ выжить — это соблюдать два пункта моих правил! ШВЕЙЦАРЕЦ
