Вадим Шарапов - Командир Особого взода

15. Матвей Первый

Старая деревянная дверь скрипнула, взвизгнула рассохшимися петлями. Солнечный блик скользнул по свежевымытому полу, поскакал на стену и там застыл, подрагивая в полумраке.

— Есть кто? — громко спросили у дверей.

Лязгнуло что-то — должно быть, жестяное ведро, — и из-за поворота коридора выглянула немолодая женщина в синем халате, стряхивая мыльные брызги с мокрых рук.

— Что ж вы кричите так? — укоризненным полушепотом сказала она, нахмурившись. — У нас тихий час. Всех перебудите!

— Извиняюсь. День добрый.

Посетитель шагнул от порога внутрь, но остановился, с сомнением глянул на свои грязные сапоги.

— Да заходите уж, — махнула рукой женщина, — ничего страшного, моем мы часто. Здравствуйте. Меня Людмила зовут, я дежурная сестра.

Она, щурясь, пыталась разглядеть лицо человека, стоящего напротив. В ореоле ослепительного солнечного света он показался очень высоким. Но тут дверь закрылась и оказалось что нет — самого обычного, среднего роста мужчина в военной форме, и фуражка на голове. На плечах — шинель, почему-то внакидку, не в рукава. «Старшина, — глянув на погоны, увидела она, — из пехоты, похоже». Муж у Людмилы тоже был в звании старшины, пока не погиб на Карельском фронте.

Оттого и в званиях она не путалась.

— Степан Нефедов, — старшина неловко кивнул и коротким движением плеч сбросил шинель прямо на пол.

— Ой, — испугалась Людмила и кинулась поднимать, но наткнулась на взгляд льдяно-серых глаз и застыла. Степан протянул ей что-то, закутанное в ватное одеяло.

— Надо думать, это по вашей части, Людмила.

Она подставила руки и тяжелый, нагретый сверток лег ей на ладони. Чуть шевелясь. Еще раз ойкнув, сестра откинула угол одеяла.

Младенец сладко спал, и чуть улыбался, словно в мамкиной колыбели. Но взгляд Людмилы будто почувствовал — повернул головку и открыл глаза.

— Тихо! — Нефедов положил руку на плечо Людмиле и успокаивающе повторил. — Тихо.

— Так он что… — пробормотала дежурная сестра, покачивая сверток на сгибе локтя.

— Ребенок он, — твердо сказал старшина Степан Нефедов, — значит, никакой разницы. У вас тут приют…

— Детский дом, — машинально поправила его женщина.

— Да хоть так. Значит, теперь вы ему вместо семьи станете, правильно? Могу я быть спокоен?

Людмила вскинула голову, прямо и твердо посмотрела в глаза старшине.

— Можете, товарищ старшина.

— Степан я, — Нефедов усмехнулся и достал из кармана коробку папирос, — не на фронте ведь.

— Скажите… Степан. А откуда он?

Нефедов промолчал. Он поднял с пола шинель, отряхнул ее, хотя ни пылинки не налипло на черный ворс. Надел — теперь уже в рукава. Перед глазами дежурной сестры мелькнул потрепанный шеврон — крест, вписанный в красную звезду, на фоне щита и меча. Старшина поглядел на побледневшую Людмилу и задумался, покусывая губу.

— Вы вот что, Людмила, — сказал он наконец, — вы пацана определите как следует и возвращайтесь. Все равно ведь, бумаги надо выправить, чтоб потом никаких лишних вопросов не возникло. А я пока покурю на крыльце.

Он стукнул мундштуком папиросы о коробку и вышел, осторожно притворив за собой дверь.

Людмила поглядела на младенца. Он уже не спал и улыбался ей, глядя на нее во все глаза.

Во все огромные, нечеловеческие, ярко-золотистые глаза с черным зрачком.

— Нефедов, — полковник Иванцов был зол как черт и спокоен, как камень.

Степан посмотрел на него и снова упрямо уставился в стену.

— Ты дурака не валяй, Степан! — в голосе полковника явственно скрежетнуло ржавое железо. — Сказано — нужно дать людей. Значит, дашь. Это приказ из Москвы, понял?

— А они в Москве понимают, что у меня во взводе всего половина осталась? — тихо ответил старшина, оскалившись в нехорошей улыбке. — Что в приграничной полосе зачистка идет, какая им и не снилась? Что на каждом шагу здесь — чертова каша, да такая, что ни в сказке описать…?

— Еще что скажешь, Нефедов? — полковник Иванцов сжал в зубах янтарный мундштук. — Короче. Приказ есть приказ. Выполнять. При себе оставишь пятерых на выбор. Потом подкрепление тебе кинем из пехоты. Сколько попросишь, столько и дадим.

Старшина махнул рукой. Потом четко, по-уставному, откозырял и уже стоя на пороге, покачал головой.

— Лучше бы СМЕРШевцев дали…

Иванцов не выдержал и рявкнул так, что в окне тонко взвизгнуло стекло:

— СМЕРШ тебе? А может, мехом внутрь наизнанку вывернуться здесь? Нету! Пехоты хватит! Грамотно поставь приказ — все за тобой пойдут!

— Мясо это, — тихо ответил Нефедов, — щенки. И учить их некогда.

Он вышел и прислонился к каменной стене. Место для штаба было выбрано грамотно — толстые своды, прочная монастырская кладка, черная от многовековой копоти.

Нямц. Монастырь-крепость.

Правда, ни одного живого монаха давно не осталось — всех вырезали эсэсовцы и свирепствовавшая здесь нежить, поднятая боевыми ритуалами. Гарь, кружащиеся над стенами тучи ворон, сбитые с куполов кресты, расщепленные столбы ворот — таким осенний Нямц запомнился тем, кто пришел сюда после.

Степан провел рукой по глубокому шраму в камне и вздохнул. Злость постепенно проходила, уступая место усталости. Третьи сутки на ногах, надо бы и поспать немного.

Особый взвод располагался в бывшей трапезной. Солдаты спали вповалку прямо на застеленном слежавшейся соломой полу, укрывшись куртками и плащ-палатками от ледяных сквозняков. Только альвы как всегда были на ногах — все до единого, они молча чистили оружие.

— Ласс! — негромко окликнул Нефедов одного из них. Альв обернулся и через миг, неслышно скользя, уже был рядом, оставив полуразобранную винтовку на столе.

— Я посплю немного, — Степан зевнул, — если что, сразу буди.

— Понял, Старший, — резкий шипящий голос над ухом.

Степан устроился на соломе, подгреб ее под бока и завернулся в шинель. Перед тем, как провалиться в сон, еще раз прислушался. Из людей тоже спали не все. За спиной кто-то тихо рассказывал:

— …и тут на нас эта погань и навалилась. Все как один — гнилые, насквозь видно, у кого руки нет, у кого ноги. Даже и слова-то не знаю такого, чтоб их обозвать похуже.

— Покойники они, Ермолаев, — сонно сказал старшина, — покойники, да и все.

— Э, нет, товарищ старшина! — возразил ему тот же голос. — Покойник — он кто? Он в земле спокойно лежит и не шатается где попало. Оттого и покойник, что спокойный. А эти? Резвые какие — чисто братья Знаменские!

В углу засмеялись, но Нефедов уже этого не слышал. Он спал и дышал во сне глубоко и ровно.

Поспать ему дали ровно три часа.

— Старший…

Нефедов открыл глаза и приподнялся на локтях. Ласс убрал руку. Неподалеку стоял хмурый Иванцов и что-то объяснял человеку в черном кожаном плаще с погонами полковника. Когда Степан заправил гимнастерку и подошел к ним, Иванцов резко, на полуслове оборвал рассказ.

— Знакомьтесь. Степан, это полковник Хан-Гирей из Москвы. Прислан Особупром, — Иванцов голосом даванул на последнее слово.

«Хан-Гирей? — удивился старшина, — фамилия, как будто из книжки. Из бывших, что ли? Да еще и из Особого Управления?»

Он козырнул, но Хан-Гирей протестующе поднял ладонь.

— Не нужно, старшина. Не до этого. Зовите меня Сергей Васильевич. Наслышан я о вашем Особом взводе, наслышан… Потому и приехал сам, хотя пакет можно было передать и фельдъегерем. Что же касается моей фамилии, — тут он улыбнулся, тронул густые усы, у черных глаз разбежались ломаные морщинки, — да, я из потомственных дворян. Не удивляйтесь.

— Никак нет, — сухо отозвался Нефедов. Он крепко растер лицо ладонью, стараясь прогнать мутные остатки сна. — Всякое в жизни бывает. О чем говорить будем, Сергей Васильевич?

Хан-Гирей согнал улыбку с лица. Он вопросительно глянул на Иванцова, который коротко кивнул головой. Тогда полковник поставил на стол фанерный чемоданчик и щелкнул замком. По трапезной словно пробежала тень, и холодный воздух взметнул языки огня в очаге.

— Что это? — спросил Степан, глядя на завернутый в шелковый платок предмет, который сухощавый полковник достал из чемоданчика. Спросил зазря, потому что уже сам понял — что.

На стол перед ним лег ли'рраат антоль.

Священный Знак альвовского клана. За свою жизнь Степан, сам воспитанник альва, повидал немало таких. Но все они были белыми, а этот — черным как уголь и потрескавшимся, глубокие руны на поверхности, покрытой темным лаком, совсем не светились. Сзади, в звенящей тишине вздохнул Ласс.

— Этот Знак не должен существовать, — сказал Хан-Гирей.

Степан неверяще смотрел на него. Альвы за столом сидели молча и неподвижно, только их глаза черными дырами буравили ему затылок.