Александр Маркьянов - У кладезя бездны. Часть 3

В этот момент, женщина где-то в палатках заорала так, что вздрогнул даже оберлейтенант. Непонятно было — то ли ее режут, то ли…

Это была Африка. Африка, мать твою! Здесь не служили, а жили, здесь не признавали никаких правил и условностей, здесь склоняли голову перед силой, но при первой возможности — начинали бунт, жестокий, бессмысленный и беспощадный. Как пружина — чем сильнее ты ее сожмешь, тем сильнее она ударит тебя в ответ. Люди здесь были примитивны — и потому непокоримы.

Шедший первым Велер остановился, подал сигнал тревоги. Все четверо — моментально «приняли» свои сектора, готовясь огрызнуться огнем.

Патруль!

Медленно едущий внедорожник и крупнокалиберный пулемет на нем. Внедорожник виден по окна, машина европейская, идет совсем бесшумно — похоже, что и новая или почти новая. Люк широкий, в нем — урод с пулеметом. Еще как минимум двое — в машине.

Оберлейтенант отрицательно качнул головой — не связываться. Мелькнула мысль — у них что тут, бензин бесплатный или как?

Машина прошла…

Оберлейтенант показал — вперед!

Они аккуратно преодолели заборчик из воткнутых в землю палок, колючей проволоки и местных растений. Эти заборы в основном против змей — но остановят даже льва, если только он совсем не проголодался. Лев живое существо, ему рвать шкуру о колючую проволоку не хочется. В буше охотники огораживают лагерь и вовсе лишь аккуратно связанной высокой травой…

Дальше были палатки. Маленькие и большие. На удивление аккуратные, не воняло отбросами. Оберлейтенанта настораживало происходящее все больше и больше. Но он пока не видел ни единого повода прервать операцию, хотя инстинкт не то, что советовал — орал ему в ухо: «Беги!»

Они прошли около половины пути — когда с едва слышным хлопком включились два прожектора, моментально и безошибочно высветив их как вражеский бомбардировщик в небе. Пулеметная очередь ясно показала, что с ними шутить не намерены…

Свет слепил глаза. И делал невозможным сколь либо осмысленное сопротивление — после того, как глаза попали на такой свет, да еще ночью, минут двадцать ты будешь слеп как крот.

Но германские моряки были не из тех, кто просто так поднимал руки вверх.

— Сдавайтесь! — заорал кто-то в мегафон по-немецки — хенде хох!

— … три… два… один… — монотонно и негромко отсчитывал капитан.

И на счет «один» — каждый из германских моряков прыгнул в сторону, навстречу пулям, бросая светошумовую гранату, чтобы ослепить и оглушить врага и получить хоть какое-то преимущество… тем более что эти негры, наверное, тоже смотрели на свет и ослепли… если у них хоть какое-то ночное зрение вообще было.

Прецедентов сдачи в плен германских моряков не было, и оберлейтенант Клейнце создавать их не собирался.

И вместо гранаты — он отбросил от себя активированный маяк. Возможно — в темноте и суете его не найдут…

Оберлейтенант понимал, что они влипли. Очень крепко влипли. По его милости влипли. От осознания этого — хотелось бросаться на прутья клетки, в которую его посадили вместе с обезьянами. Но он понимал, что это ничего не даст. Только разве что… те обезьяны, которые находятся в соседних клетках — примут его за главаря…

Его, германского офицера — раздели догола, перевязали, как смогли грязными тряпками и поместили в одну из клеток, в которых содержали обезьян. Клетка была размером метр на метр на метр пятьдесят и рядом с ней плотно стояли другие. Обезьяны — на похожее на них, но с гладкой, не покрытой сплошным оволосением кожей существо реагировали агрессивно, как это и полагается реагировать стае на существо, отличающееся от других членов стаи. Обезьяны в соседних клетках нервничали и постоянно бросались на прутья, они пытались укусить или оцарапать капитана. Он отбивался, как мог — но не всегда получалось, мешала теснота клетки. Мешали и полученные ранения…

Они были в каком-то помещении, большом, похожем на авиационный ангар. Двери были закрыты неплотно, через щель сочился яркий, дневной свет.

— Валь! Ностиц! Кто здесь есть? — рискнул крикнуть капитан.

Звуки человеческого голоса привели пойманных обезьян в ярость, и они пронзительно заорали, перекрикиваясь почти человеческими голосами, а самые ближайшие — попытались опять атаковать клетку с оберлейтенантом. Он начал отбиваться, приводя обезьян еще в большую ярость…

Потом он услышал звук мотора. Машина остановилась где-то рядом с ангаром, мотор заглох. Потом — со скрипом начали открываться двери.

Ах ты, мразь…

Первым, кого опознал оберлейтенант — был человек, которого он должен был убить, своими руками или наведя на него удар палубной авиации. Дьякон Африкан Макумба, черный бык, как он сам себя называл — его повстанческая радиостанция так и начинала свои передачи — «слушайте голос Черного быка!».

Вторым был…

Священник?!

Да, это был либо священник, либо кто-то переодетый священником — и что-то подсказывало оберлейтенанту, что этот был не переодетым. На фоне дьякона Макумбы он казался щуплым подростком, хотя рост имел вполне нормальным. Он был молодым, не старше тридцати и выражение его лица было именно таким, какое бывает у священников, вещающих о Боге своей одураченной пастве. Оберлейтенант почувствовал неладное — потому что с горячей речи или проповеди в этой стране обычно начинается кровопролитие.

Дьякон Африкан Макумба был в своем обычном одеянии — старая военная форма бельгийского образца, увенчанная наградами, частью отобранными, частью — придуманными самостоятельно, благо бандам дьякона удалось захватить нескольких ювелиров. В руке у него был типичный символ власти для этих мест — шамбок. Шамбок — это кнут, но кнут непростой. У этого рукоятка была сделана из рога носорога, перехваченного золотыми кольцами, а ударная часть, как и полагается — из кожи гиппопотама. Кожа гиппопотама очень прочная, прочнее воловьей и коровьей, и при этом тяжелая и шершавая как наждак. Даже не самый сильный удар с потягом таким кнутом способен содрать с человека полосу кожи, что в здешних местах почти гарантировало заражение крови. На носу у дьякона — были очки в тонкой золотой оправе, и, судя по тому, как тот оглядывался по сторонам — очки были ему не нужны, он просто отнял их у кого-то у белых, и нацепил себе на нос, желая произвести впечатление на белого человека, пусть даже и пленного. Местные были как дети, точнее — как подростки. Подсознательно — все, даже такие как дьякон ставили белого человека выше себя и придумывали всякие наивные способы произвести впечатление на белого человека, если он и сидит в клетке. Подростки — вот кто такие местные черные на самом деле, взрослое тело, и детский ум. И, к сожалению — подростковая жестокость.

А вот священник — дело другое. Он белый человек, и он здесь не просто так. И он не может не знать, что здесь происходит — но он по-прежнему здесь. Значит, он сознательно перешел на сторону зла и тот факт, что он не снял рясу, делает его еще более опасным.

Дьякон пошел проверять клетки — лейтенант предполагал, что все это отправится в Европу, контрабанда экзотических животных тоже бизнес, а дьякон подошел к клетке, в которой был оберлейтенант германского флота.

— Кто ты, сын мой? — спросил он на английском и тут же перешел на немецкий — ты понимаешь этот язык?

Кодекс чести германского морского офицера требовал молчать. Но оберлейтенант Клейнце входил в состав специального отряда, а там были несколько другие правила. Попался в плен — ври. Представляйся кем угодно, только не тем, кто ты есть на самом деле. Путешественником, коммивояжером, местным ополченцем, репортером. Говори все что угодно, только бы ввести противника в заблуждение, заставить его проверять ложные версии, раскрыться. Пока ты жив — ты должен сражаться. Даже так, если не осталось ничего другого…

— Я… немец — сказал оберлейтенант

— Да, ты хорошо говоришь на этом языке, сын мой.

— А кто вы, падре?

Падре вздохнул

— Мое имя отец Солицио, сын мой. Я из католической миссии в Сан-Себастьяне, Королевство Португалия. Прислан сюда с миссией воцерковления заблудших душ, и делаю все, что в силах моих. Скажи, как твое имя и я сообщу о тебе в Красный крест. Возможно, дьякон не осмелится тебя убивать, если про тебя узнают.

— Я простой белый фермер, взявший в руки оружие. Я никому не нужен, про меня никто не знает. Мою семью вырезали люди дьякона.

— Сообщи же свое имя, быть может, я смогу что-то сделать для тебя.

— Карл Спраат, падре. Мое имя Карл Спраат.

— Это бурское, а не германское имя, сын мой.

— Мои родители давным-давно высадились на мысе Доброй Надежды, падре. Среди моих предков есть и буры. Я простой колонист и оставался бы фермером, если бы черные воины не принесли смерть на мою землю.

— А ты в ответ принес им это, сын мой.