Роман Караваев - Миссия доброй воли
– Что ты с ним хочешь делать? – спросил Эрик, кивая на останки робота.
– Что, что... – Петрович до половины влез в недра кухонного агрегата. – Хочу, знаешь ли, немного подлатать. Это ведь не просто УБР, а ветеран, достойный уважения! Можно сказать, боевой товарищ!
– По-моему, латать тут нечего, – произнес Эрик, покосившись на стол.
– Это по-твоему, голубь мой сизый, а я вот думаю иначе. – Абалаков закряхтел, выдирая что-то из киберповара. – УБР – прочная штуковина... кристалл памяти не сожгли, гравиподвеска почти в порядке и лазер... кха!.. лазер тоже уцелел... Ну, броня обгорела, и ракеты ему больше не метать... так обойдемся без ракет!
Он выпрямил спину, сжимая в руках два гибких манипулятора и какие-то мелкие детальки.
– Без ракет обойдемся, а без обеда – никак, – заметил Эрик, с грустью взирая на киберповара.
– Об этом ты не печалься, все будет в порядке, – произнес Петрович. – Видишь ли, вся наша техника – в специсполнении, с четырехкратным запасом живучести. Все в таком виде, и повар, и кондиционеры, и фризерный шкаф, и роботы-паучки... Если открутить лишнее и запасное, я авиетку на гравитяге соберу. – Он задумчиво посмотрел на манипуляторы в своих руках и добавил: – Или танк с лазерной пушкой.
– А нам нужны пушка и танк? – спросил Эрик.
– Про танк не скажу, а этот приятель может пригодиться. – Опустив детали на стол, Абалаков нежно погладил броневой колпак. – Ну, так будешь помогать?
– Не сердись, Петрович, у меня другие планы. В город собрался, в кабак цартели. Думал, ты со мной поедешь.
– Хмм... – Абалаков взялся за электронный щуп и стал водить им над обломками УБРа, одновременно поглядывая на голографическую схему, вспыхнувшую в воздухе. – В кабак, значит, к буянам-художникам... И что ты там забыл, в этом вертепе порока и разврата?
– Как что? Мы ведь хозяину денег дали, а он обещал сыскать Ххешуша... того Ххешуша, который книхов нарисовал!
– Дырку в заднице то есть, – уточнил Петрович. – Ну, поезжай, поезжай, а мне, извини, недосуг. Поезжай, но если этот припрется... как его... из Куршутбама...
– Шаххаш’пихи, – подсказал Эрик.
– Вот именно. Если припрется, веди себя с ним обходительно. Иными словами, политесно.
– Это как же?
– Что я тебя, дипломата, учить должен? Не прекословь, слушай внимательно, запоминай, а разрешит, так запиши беседу. Помни, кто он и из какой конторы... Вдруг скажет нечто интересное.
Эрику вспомнилось, как смотрел на него Шаххаш’пихи, покидая кабак. Воспоминание было неприятным. Он вздрогнул и поежился.
– Ты, Иван Петрович, меня инструктируешь прямо как разведчика... Словно я на смертельное задание отправляюсь.
– Всякий дипломат – разведчик. – Абалаков пометил на схеме изувеченного УБРа дефектные блоки, потом отложил щуп и вздохнул печально. – А что до смерти, друг мой... Своя смерть не страшна, страшно, когда умирают близкие.
– Постараюсь остаться в живых, – фыркнул Эрик и, выбросив Шаххаш’пихи из головы, направился в подземный холл, к поджидавшим там экипажам.
* * *В столицу он добрался около полудня. Выехал в зеленой машине, той же самой, которую брали они с Петровичем; задал прежний маршрут, включил навигатор и погрузился в размышления, не глядя на лес, поля и холмы, мелькавшие по сторонам дороги.
«Прав ли Абалаков, толкуя о религиозном чувстве?» – думал Эрик. Несомненно, значение религии в цивилизации Земли было огромным; первобытная магия породила искусство кроманьонцев с их наскальными рисунками, затем возникли сложные ритуалы и мистерии, гимны и танцы, какими пытались снискать милость богов, появились устные предания, а отсюда – один шаг до «Илиады» и греческого театра, до прекрасных храмов, статуй и картин, до светской литературы и музыки. Так развивалась земная культура, но можно ли считать этот рецепт универсальным? В части психики и физиологии ближе всех к землянам стояли кни’лина, преуспевшие почти во всех искусствах; они, как помнилось Эрику, были монотеистами, верили в Йездана Сероокого, и у них даже имелась священная книга с заповедями божества. Их пример подтверждал, что религия и вера в чудо будят фантазию, удивительный дар разумных существ, определяющий их тягу к красоте и совершенству.
Но что есть красота в представлении хапторов? И в чем их вера? Ищи, сказал Абалаков, ищи что-то тайное, скрытое, некий признак веры в чудеса... Владыка Шеггерен’кшу воздвигся перед мысленным взором Эрика, за ним – «говорильник» Сезун’пага, Шаххаш’пихи, Шихерен’баух, охранники миссии, самки из дворца правителя, буяны-цартели в кабаке «Хакель шинге», пилоты и грузчики на астродроме. Мощные челюсти и шишки, пасти от уха до уха, мрачные темные глаза под выступающими надбровьями, зверообразные лица... В кого они могли верить? В сверхсущество, огромное, как гора, в бога, восседающего на облаке с секирой в лапах, кровожадного вершителя дел на их планете? Но такой мистической твари в Мироздании хапторов не имелось.
– Тайное, скрытое и чудесное... – вслух произнес Эрик. Может быть, Владыки Пустоты? Случалось, что кто-то из хапторов говорил о них, даже клялся их именем, но храмов им не возводили и памятников не ставили. Просматривая информацию в планетарной сети, Эрик тоже не нашел упоминаний об этих мистических существах. Впрочем, не в них заключалось дело, так как легенды о Владыках Пустоты ходили по всей обитаемой Галактике и были общеизвестны; вопрос состоял в том, как относятся к этим легендам хапторы. Надо искать в устном фольклоре, решил Эрик. Какие-то смутные воспоминания тревожили его, и было в них нечто связанное с Владыками Пустоты, хапторами и, как ни странно, с семейными преданиями Вальдесов-Тревельянов. Мысль, однако, ускользала, и ничего конкретного он вспомнить не мог.
Его экипаж, сбросив скорость, уже ехал по городу. Промелькнули унылые строения окраин, потянулись перекрестки, пандусы к подвесным дорогам и кварталы с более интенсивным движением – три или четыре шауха катили впереди и примерно столько же сзади. Вскоре машина очутилась на площади с барельефами перед огромным зданием Куршутбаима, и Эрик, повинуясь внезапному импульсу, взялся за рычаг маневра. Он свернул к торговому центру Хакель’до, стоявшему напротив логова разведчиков, вылез из шауха и зашагал к подземному входу. Ему приходилось здесь бывать, и кое-кто из пасеша’хаш, местных служителей, его узнавал и даже вслед не скалился – знали, что ашинге платит, не торгуясь. «Воистину щедрость – лучшее средство от неприязни», – подумал Эрик, меряя шагами галерею на первом этаже здания.
По обе ее стороны находились кхаши для благородной публики, в этот час почти пустые. Ряд пандусов вел наверх, в длинный просторный зал с выставкой товаров – одеждой, тканями, мебелью, посудой, бытовыми приборами, с наземными шаухами и катамаранами, охотничьим снаряжением, инструментами, холодным оружием, украшениями и множеством других вещей. Там стояли сотни терминалов – с их помощью полагалось заказывать и оплачивать товар, и там всегда бродили хапторы обоих полов. Эрик не любил туда подниматься. Публика в торговом зале была случайная, на него смотрели недобро, скалясь в знак угрозы, и совершенно без любопытства, как будто люди с Земли каждый день шлялись тут толпами.
От главной галереи ответвлялся проход в глубину здания, к внутренним дворам и кабакам для простонародья. Здесь на потолке красовалась картина: бравый воин, сжимая в лапах клинок, топтался на трупе врага. Клинок поражал размерами и замысловатостью формы, в облике же победителя не замечалось ничего выдающегося, кроме нижней челюсти. За спиной этого героя кипела схватка: зверские рожи бьющихся насмерть, поваленные наземь книхи, тела умерщвленных воинов, подъятые секиры и мечи... Все очень ярко и помпезно, а потому скучно.
Эрик направился в проход. Эта дорога была ему знакомой: с обеих сторон – кабаки для пасеша и разнообразные притоны, предлагавшие снадобье апама’шака, самок шуш’хакель, электронные стимуляторы и прочее того же сомнительного свойства. Проход выходил к галерее, что нависала над обширным квадратным двором, где обычно парковались подвозившие товар транспортные модули. Но сейчас оттуда доносился шум, гул толпы и яростные выкрики.
Встав у парапета, доходившего ему до груди, он посмотрел вниз. Середина двора была, наподобие арены, огорожена прочной металлической решеткой, а вокруг толпились три или четыре сотни хапторов, орущих, рычащих, потрясающих кулаками, скалящих клыки. По одеяниям – не тэды, публика попроще, кто в драной хламиде, кто голый по пояс, без серебристых конусов на рогах, без цепочек и иных украшений. Все – в явном возбуждении, и тянуло от них эманацией злобы, гнева и жадного любопытства.
«Вот бы написать картину! – подумал Эрик, взирая на это дикое сборище. – Написать биостилом, а лучше – маслом по холсту, как это делали великие мастера прошлого... Здорово бы вышло! Изобразить сотни сумеречных морд, темные прорези зрачков, ощеренные пасти, когтистые заскорузлые лапы, поднятые в угрозе... А рядом, для контраста, кого-нибудь из землян – скажем, изящного стройного Марселя Пака... Или самого себя, в бархатном берете и камзоле, с Илоной Линдстрем на коленях... Вот это сюжет! Рембранд, будь он жив, помер бы от зависти!»
