Юрий Волгин - После нас
– Не храм, а церковь, – тихо сказал он.
– И в чем отличие?
– Храм у язычников. Например, у людей Бояра, где они поклоняются Легиону.
– Кому?! – Густав поперхнулся крекером и закашлялся, стуча себя по груди. Во все стороны полетели крошки.
Семен сходил на кухню и принес жестяную кружку с водой. Странник с благодарностью взял ее и выпил чуть ли не залпом, стараясь одновременно подавить кашель и промочить сухое от консервов с крекерами горло.
– Легиону, – продолжил Семен, забирая кружку обратно. – Они верят в Легион и думают, что находятся под его защитой. Какой-то бред в общем-то. Верят, что придет день и придет Легион, чтобы забрать их с собой куда-то. Наверное, в райские кущи.
– Ты, стало быть, в Легион не веришь?
– Я? Нет. – Семен посмотрел на Густава так, словно тот сморозил полную чушь, типа Земля плоская или что можно достигнуть линии горизонта. – Конечно нет. Кто может верить в Легион, кроме детей?
– Ну, например, я.
– Ты?! Да не разыгрывай меня.
– Я правду говорю. Можешь спросить у Маркова. – Густав доел консервы и теперь аккуратно пальцем собирал остатки со дна, стараясь не зацепиться за острые края отогнутой крышки. – Я видел Легион прямо как тебя.
– Или прямо как вчера?
– Вчера было не то, галлюцинация. А вот Легион мы с Марковым видели вместе, так что тут никаких вариантов про сотрясение и помешательство, все происходило на самом деле.
– Так я и поверил. – Семен усмехнулся и поправил прическу, глядя в заляпанное и подбитое с одного бока зеркало, висящее на стене.
Стены тут покрывали шершавые светло-желтые обои в мелкий синий цветочек. Возле кровати они уже вытерлись и смотрелись не слишком хорошо, как будто кто-то упорно вылизывал их жирным, мокрым языком.
– А ты поверь, Семен, поверь. Как-никак я странник. Ты же прожил всю свою жизнь здесь, в городе.
– Это да, но ведь и я много повидал. Мы с ребятами достаточно исследовали здешние места. Ходили далеко, дальше, чем ты можешь себе представить.
– Уж я-то да. – Теперь пришла очередь усмехаться Густаву.
– Я не в том смысле. Просто ты думаешь, что мы – дикари, как вы нас называете, правильно? Сидим тут, пожинаем плоды того, что осталось после предков, и тихо умираем. Но на самом деле все не так. Я общался с мужем матушки Марии. Он поначалу тоже был таким непримиримым, как ты, но обстоятельства… или вера в Бога изменили его. И он понял, что все в этом мире строится не так, как вы, странники, себе представляете.
– А как же?
– Мы многим интересуемся. Я, например, знаю Тиски как свои пять пальцев. Знаю, где живут муты, знаю, где можно охотиться, пить, найти пропитание или настоящих дикарей – тех людей, которые хотят жить в одиночестве, без братьев и сестер. Я знаю много полезного об этом месте. Я бывал даже в краю висельников и в курсе, где живут люди Бояра.
– Да? – Густав быстро поднялся со стула и нервно облизнулся. – Где же они живут?
– Хочешь их навестить? – Семен оперся плечом на стенку и внимательно посмотрел на странника.
– Допустим, хочу.
– И у нас ты не останешься?
– Послушай… – Густав почесал затылок и вдруг спросил: – Мне же надо умыться? Мы вроде как опаздываем?
– О, точно. Давай тогда быстрее, в ванной стоит бидон с водой, я проверил уже.
Странник проскочил мимо Семена, вышел в коридор и без труда нашел ванную. Все здесь было абсолютно такое же, как и в той квартире, в которой он собирался заночевать еще вчера, но обстоятельства решили иначе.
Вода оказалась прохладной, но не ледяной. Фыркая, Густав умылся, обтерся по пояс, выдавил немного зубной пасты на палец и поскреб зубы. Причесываться и бриться времени не оставалось, но он решил намочить волосы и хоть как-то их пригладить. От отца в наследство он получил шевелюру, которая после сна превращалась в пособие по изучению ядерных взрывов. Если сон протекал неспокойно, – а он в эту ночь таким и был, – то наутро шевелюра представляла собой зрелище поистине фантастическое. Густав даже лишний раз старался не смотреть в маленькое зеркало у себя на корабле.
Со щетиной проблемы складывались примерно такие же, только здесь суть заключалась в том, что бритва странника уехала вместе с кораблем и Бояром в неизвестном направлении. Поэтому пока он решил походить с быстро отрастающей бородой, редкой в районе щек и почему-то густой вокруг рта и на шее. Опять же наследство от отца. Тут он хорошо постарался, ничего не попишешь.
– Так почему же ты не хочешь остаться у нас? – снова спросил Семен, держа полотенце наготове.
– Потому что я странник. Я не могу сидеть в городе. Неделя, две, три. Месяц. Я свихнусь, честное слово, я никогда не находился в одном месте больше трех-четырех дней. Это не мое. Меня тут ничего не держит да и не может удержать в принципе!
– Ну, а если попытаться?
– Слушай! – Густав оперся на край ванной, вода холодными струйками стекала с волос и билась о белую никелированную поверхность. – Ты можешь полизать себе яйца? Собака вот может, а ты нет. И я нет. Потому что мы с тобой не собаки. Я, Семен, не городской житель, я странник. Тут различие не в названиях, тут все дело в образе жизни и смысле… жизни же.
– Все с тобой понятно. Просто я подумал: вдруг ты захочешь помочь нам всем? Я так понимаю, ты не обычный человек, не пустая оболочка, у тебя много знаний и опыта, они могли бы пригодиться всей семье… А что означает эта татуировка у тебя на спине?
Семен кивнул на черную перевернутую восьмерку, выбитую между мускулистых лопаток странника.
– Это как раз то, о чем мы с тобой говорим. Она отражение моей души и означает бесконечность. Если бы ты сделал себе похожую татуировку, то знаешь, что там было бы?
– Что?
Семен подал полотенце, и Густав осторожно вытер лицо, затем тело и подсушил уже порядком отросшие волосы.
– Одно лишь слово – «Тиски» там значилось бы. Это твой мир. А мой мир бесконечность. Ехать куда глаза глядят и не оглядываться назад.
– Понятно. Наверное, ты прав.
– Конечно. Ну так что, покажешь, где живет Бояр?
– Покажу. – Семен повесил полотенце на пластиковый держатель. – Но не сразу. Потому что одному или даже с твоим другом, Михаилом, вам не справиться. Все не так просто, как ты думаешь.
– Но ты мне хотя бы объяснишь, в чем там дело? А тогда уже мы на ходу и план придумаем, как вернуть корабль. Силой или уговорами.
Густав пригладил волосы, прополоскал рот, надел футболку, и они пошли на службу. В подъезде еще царила прохлада, а вот на улице уже припекало. Основная масса жителей дома к тому времени собралась возле церкви, окружив ее и не заходя внутрь, так как для всех там не хватило бы места. Отец Захарий стоял возле открытого входа на сколоченном из досок постаменте и совещался с матушкой Марией.
Охрана, как отметил для себя Густав, сменилась, но со своих постов не уходила. Только Игорь мог себе позволить участвовать в службе непосредственно. О безопасности здесь беспокоились не меньше, чем о пропитании или спасении души.
На выходе из подъезда их окликнул Марков. Он выглядел выспавшимся и гораздо бодрее, чем вчера, даже улыбался. Пожал руки Густаву и Семену, закинул в рот таблетку, морщась, проглотил и пояснил: «Для почек».
Они пошли по чистой, подметенной дорожке к церкви. Семен, все это время о чем-то думавший, вдруг продолжил мысль, оборванную еще в квартире:
– Вряд ли ты решишь дело с Бояром уговорами. Он не из тех людей, которые отдают присвоенное за какие-то слова.
– Вы это о корабле? – спросил Марков.
– Да, – сказал странник и обратился к Семену: – Я тоже за силу, потому что оторвать яйца этому ублюдку просто дело чести. Но если ты говоришь, что нам двоим не справиться, получается, что у них там все серьезно?
– Серьезнее, чем у нас. Мы большая, трудолюбивая, живущая под единым Богом семья. А люди Бояра – это звери, живущие ради того, чтобы убивать. Они солдаты, практически пираты, если тебе это о чем-то говорит. Я слышал, что существуют такие парни на кораблях, которые устраивают налеты на все, что попадается им под руку.
– Вернее, под колеса, – подтвердил Густав.
– Или так. Если бы Бояр мог обеспечить своих людей машинами, то их давно уже не было бы в Тисках, потому что первым делом они бы разнесли этот город к чертям собачьим, а затем вся земля дрожала бы от их зверств.
– Ну, тут на кого нарвешься. – Странник потянулся и с удовольствием хрустнул пальцами. – Окажись мы в равных условиях, один на один, сомневаюсь, чтобы этот олух и дальше наслаждался своим никчемным существованием.
Они подошли к толпе. Семен, на правах давнего и уважаемого обитателя дома, провел их как можно ближе к отцу Захарию. Тот уже перестал говорить с матушкой Марией и стоял молча, ожидая, когда можно будет начать собрание, и молчание это, словно хлыст, подстегивало опаздывающих.
Когда во дворе не осталось никого, кроме охранников, и внимание присутствующих сконцентрировалось на святом отце, тот начал говорить.
