Вся Урсула Ле Гуин в одном томе - Урсула К. Ле Гуин
Я не раз слышал пренебрежительные разговоры твоих приятелей — артистов, художников, поэтов — о том, что они именуют «восточным истеблишментом». Знаешь, по-моему, это просто детский лепет. Если бы я не был членом некоего реального, в данном случае филологического, «истеблишмента», то подумай как следует: неужели твоя последняя книжка была бы напечатана там, ГДЕ она была напечатана? Ты, дорогая, тоже вовлечена в сеть этого самого «истеблишмента». От него зависит твой успех, и восставать против него или отрицать его существование — это просто ребячество и безответственность! И прежде всего по отношению ко мне.
— Моя последняя книга, — сказала Вирджиния очень тихо, словно ей не хватало дыхания, — была полным провалом. Это был типичный выкидыш, недоношенный, недоразвитый младенец, которому просто помогли… забраться в детскую коляску! Я не отрицаю существования твоей среды. Я просто хочу сама остановиться и сойти с неверного пути. Хочу дальше идти верной дорогой.
— Верной, неверной… — Он говорил мягко, с загадочным выражением лица, склонив голову набок. — Ты совершенно изработалась, Вирджиния. Ты выдохлась, ты неудовлетворена собой, своей работой, своими неудачными беременностями; согласен, все это очень неприятно, но нельзя же позволять временным неприятностям брать над тобой верх! Мне не нравится то, что ты сама превращаешь себя в этакую «несчастненькую».
Попробуй сделать то, что я предлагаю. Поезжай в Майн, отдохни, начни писать!
— Я хочу работать над диссертацией, Дейв. У себя дома, на Западном побережье.
— Да, ты это уже говорила. А я все пытаюсь тебя понять, но вряд ли мне это удастся. Идея, видимо, заключается в том, что я должен бросить предоставленную мне на длительное время должность на факультете английской филологии в Гарварде и отправиться учить первокурсников, которые и сочинение-то на заданную тему написать как следует не умеют, в какой-нибудь жалкий колледж в пустыне, где ничего нет, кроме кактусов, потому что тебе, видите ли, приспичило непременно защитить докторскую диссертацию в самом замшелом из наших штатов! А как иначе мне все это понимать?
Ты что, недавно разговаривала со своей матерью? Очень похоже на одну из ее версий «реального» мира! Серьезно, Вирджиния! По-моему, я имею полное право просить тебя впредь как следует обдумывать свои просьбы, прежде чем ты надумаешь настолько осложнить наши отношения.
— Да.
— Что «да»?
— Да, ты имеешь полное право.
— Ну и что дальше?
— А то, что оно распространяется на обоих, не так ли?
— Что распространяется? На кого?
— Таким правом обладают оба человека, вступившие в супружеские отношения. А у нас с тобой такие супружеские отношения, что я уже не могу дышать, Дейв: ты забираешь весь кислород! Я ведь не дерево, хотя я пыталась дышать азотом и вырабатывать кислород, как деревья; я пыталась стать для тебя вязом, но у меня развилась странная болезнь: у меня опадают листья, Дейв, их жрут паразиты. Я просто умру, если буду продолжать подобную жизнь. Я не могу жить только за счет того, что выдыхаешь ты. Я больше не могу перерабатывать твой углекислый газ. Я больна и боюсь умереть. И мне очень жаль, если это так осложняет наши отношения!
— Так, — сказал он, словно уронив тяжелый мясницкий нож. И встал, глядя сквозь затянутую сеткой дверную раму и словно нащупывая выход. — Так. Хорошо.
Обойдемся без поэтических метафор. Чего конкретно ты хочешь, Вирджиния?
— Я хочу получить докторскую степень в одном из западных колледжей, а потом преподавать там.
— Значит, ты не слышала ничего из того, что я тебе сказал?
Она промолчала.
— Нет, ты можешь просто сказать мне, чего же в конце концов ты ХОЧЕШЬ! — воскликнул он.
* * *
Лето… куски, обрывки, полоски летних дней, когда она станет приезжать из Беркли на одну-две недели после весенней сессии и перед самым началом осени и отсыпаться. Да, это, пожалуй, единственное, чем она занималась в те летние дни: спала. Спала на пляже под жарким солнцем и в гамаке, в тени, на вершине холма Бретон-Хэд и в своей постели. В памяти остались только сон и звуки моря.
А после этого целое лето, долгое, по-настоящему долгое лето, она прожила у бабушки на Бретон-Хэд, потому что заканчивала диссертацию.
— Тебе же просто места не хватает для всех твоих книг и бумаг в том убогом домишке. Тебе нужно собственное рабочее место, — сказала ей бабушка. И Вирджиния с ней согласилась. Но все равно три-четыре раза в неделю она ночевала у матери на Хэмлок-стрит. А утром вставала рано и сразу шла на пляж, чтобы успеть пройтись до Рек-Пойнт, а потом вернуться на Бретон-Хэд.
Она брела по самой кромке воды как бы сквозь утро, думая о поэзии и напевая морю какую-то чушь. После прогулки она пешком или на машине поднималась по грязноватой разбитой дороге в дом на Бретон-Хэд, где были широкие светлые дубовые половицы, где был широкий дубовый письменный стол под окном, глядевший на море в час заката, и писала свою диссертацию.
А также — на полях рукописи, на полях тетрадей с конспектами, на оборотных сторонах каталожных карточек — она писала стихи.
— Так, значит, это ребенок не от Дейва?
— Я не виделась с Дейвом уже три года, бабушка.
От этого сообщения бабушке стало явно не по себе.
Она сгорбилась в своем кресле, покусывая ноготь большого пальца, как ребенок.
— Лафайет и я прожили порознь двенадцать лет, — сказала она наконец и вдруг выпрямилась; тон у нее стал суровым, «официальным». — Он попросил у меня развод, только когда собрался жениться во второй раз.
Но я думаю, что, если бы у меня в те годы появился мужчина, я бы первая попросила о разводе. Особенно если бы ждала ребенка.
— Дейв не хочет развода. Он в последнее время спит с одной студенткой
