Михаил Ахманов - Третья стража
Взгляд Седого обратился к изображению комнаты и человека, спавшего за столом.
– Итак, он изобрел новую отрасль математики и близок к решению задачи, над которой бились многие великие умы… – задумчиво промолвил эмиссар. – Скажите, достойный Семанг’акхглу, каков реальный смысл этой проблемы? Для меня «связность и трансформация топологических объектов» звучит несколько академически.
– Да, я понимаю… терминология не всегда передает суть, особенно в абстрактных дисциплинах… – Смуглое лицо Семанг’акхглу порозовело, веки с отчетливо выраженной складкой эпикантуса прикрыли узкие глаза. В своей земной ипостаси он походил на шерпа, исконного обитателя гор и снегов. – Если этот мзиданни добьется успеха, мы сможем выяснить форму Вселенной после Большого Взрыва и ее дальнейшие развитие. Это тот самый топологический объект, чья связность и трансформация исследуется в данном случае. Как вам такой результат? Я бы сказал, что это очень, очень впечатляет!
Земному математику исполнилось сорок два, но Семанг’акхглу назвал его «мзиданни» – «юноша». Основания к этому были – возраст самого эксперта давно перевалил за шесть столетий. Седой подумал, что «мзиданни» подходит ко всей цивилизации Земли, юной даже в сравнении с его миром, не говоря уж про Обитающих в Ядре.
– Можно не торопиться, но можно ускорить работу нашим обычным способом, – произнес Семанг’акхглу. – Кто из Связующих его курирует? П’аавел-грибб-счев? – Он с трудом выговорил земное имя.
– Нет, – откликнулся Седой. – Уникальная ситуация: этот «мзиданни», как вы его назвали, не нуждается в Связующем. Очень мощный интеллект… Предположительно он сочетает дар математика и способность связываться с ноосферой в необходимые моменты. Разумеется, не сознавая этого, но подпитка, по нашим наблюдениям, идет каждые два-три дня. Не исключаю, что сейчас он тоже… – Эмиссар взглянул на спящего и продолжил: – пребывает не в нашем мире.
– Редкий дар, – согласился Семанг’акхглу, поднимаясь.
В стене напротив его кресла возник большой светящийся овал. По его периметру бежали радужные сполохи, красный цвет сменялся оранжевым, оранжевый – желтым, и так до фиолетового, в порядке волн видимого спектра. Сделав прощальный жест, Семанг’акхглу скрылся в портале, и сполохи погасли – знак того, что трансгрессия прошла без помех. Затем овал растаял в воздухе.
Пересев ближе к пульту, эмиссар убрал страницы с формулами, и теперь перед ним висело лишь изображение комнаты со спящим человеком. Задумавшись, он смотрел на земного математика, сотворившего нечто такое, чему не нашлось аналогов в других культурах, более древних, более протяженных в пространстве и безусловно более мудрых. На Земле, как и в других мирах, процесс познания Вселенной шел в основном поступательно, хотя не существовало строгого закона, по которому всякое открытие, любое достижение должно непременно базироваться на предшествующих. Плавный ход прогресса то и дело нарушался самым странным образом, когда какой-нибудь беспокойный ум высказывал мысль, что будет понятна его соплеменникам через сто или тысячу лет. Седой знал, что прецеденты имеются в любой цивилизации – везде и всюду появлялись личности с высоким интеллектом, но часто их идеи и изобретения не коррелировали с текущими потребностями. В мире Седого создателем теории трансгрессии стал некий астролог, гадавший по расположению светил о судьбах стран и их властителей. Это случилось в незапамятные времена, в век пара и так давно, что история не сохранила имя гения – его современникам были нужны уголь и паровые котлы, а не способ мгновенного преодоления пространства. К счастью, тайная рукопись астролога нашлась через много поколений, открыв расе Седого дорогу к звездам.
Земля тоже не являлась исключением, демонстрируя высокую степень преждевременных открытий, причем судьба провидцев была, как правило, печальной. Архимеда убил римский солдат, Эварист Галуа погиб на дуэли, Нильс Абель умер от чахотки, Демокрита судили и едва не изгнали из родных Абдер, Джордано Бруно сожгла инквизиция, Тьюринг кончил жизнь самоубийством, а великолепная плеяда физиков двадцатого века одарила людей страшным оружием. Гениев на Земле не ценили – кроме тех, кто умел лить пушки и делать бомбы.
«Но времена изменились, – подумал Седой, – мы здесь, и мы нашли Связующих. Если все сложится благоприятно, Галактика получит новый импульс. А если нет…»
Но думать о неудачном исходе ему не хотелось. Впрочем, такой вариант грядущего тоже был смоделирован Внешней Ветвью, и эмиссар отлично помнил страшноватые прогнозы. В лучшем случае – долгий застой, пока не возникнет, не войдет в силу другая раса с мощным творческим потенциалом; в худшем – межзвездная война, когда Империя так усилится, что сможет претендовать на гегемонию в Галактике.
В реальности последнего прогноза эмиссар не сомневался. В этом случае не стоило рассчитывать на Обитающих в Ядре – проблемы Ветвей были им чужды, и, по причине своей загадочной сущности, они не отделяли правых от виноватых. Пожалуй, эти могущественные существа могли санировать Галактику от чуждой им жизни, приравняв ее к скопищу паразитов, чья возня и свары нарушают покой Мироздания. Но если не они, кто еще мог остановить семипалых?.. Только другая столь же грозная империя, объединившая сотни миров, только другая сила, способная стать противовесом. Только будущая Земля…
Седой отключил связь с кибером-пчелой, и изображение комнаты погасло.
– Форма Вселенной после Большого Взрыва и ее дальнейшие развитие… – шепнул он в задумчивости. – Абстракция высшего порядка, новая идея, великое открытие! – Затем подошел к окну, раздвинул жалюзи, бросил взгляд на город и произнес: – Надеюсь, они не сделают из этого оружие, какую-нибудь супербомбу или сжигающий звезды луч. Хотя, если постараться…
* * *Устроившись в кресле авиалайнера, Грибачев делал заметки в маленьком ноутбуке. Седой не требовал письменных отчетов; по его мнению, этот земной обычай был нелеп, так как любая запись сообщала лишь факты, не передавая эмоций. Впечатления эмоционального ряда являлись для Седого более важными, чем слова, и Грибачев подозревал, что эмиссар Внешней Ветви пользуется второй сигнальной только для удобства Связующих. Все-таки они были людьми и не умели считывать мысли и эмоции собеседника.
Заметки профессор делал для себя, памятуя, что ему придется не раз встречаться с Соболевым. Вероятно, Седой пожелает, чтобы именно он обучал нового Связующего, а этот процесс был достаточно долгим. Существовали разные способы воздействия на подопечных – регулярный или эпизодический контакт, беседа на некую тему или брошенное вскользь замечание; с одними Связующий встречался лично и довольно часто, для других был случайным собеседником или анонимной личностью, просто «человеком из толпы». Те, с кем контактировал Томас Хиггинс – а таких насчитывалось двенадцать человек, – перейдут теперь к Соболеву; значит, нужно продумать, где и как представить им нового Связующего. С учетом нрава герра Поппера и специфических особенностей других подопечных это было делом непростым; известные люди весьма осторожны в выборе знакомств. Хиггинс являлся журналистом, писавшим о науке, что делало общение с учеными вполне естественным. Соболев – врач, и, судя по его досье, очень толковый; не исключалось, что это поможет установить контакты со всеми членами группы Тома.
При мысли о Хиггинсе сердце профессора сжалось. Связующих, считая с ним самим, было шестеро; он курировал Россию и Ближний Восток, Лю Хао и Такеши занимались Индией, Китаем и Японией, Бартон – Канадой и Соединенными Штатами, Виктор Ла Вега – Латинской Америкой. На Хиггинса возлагались контакты в Европе, и Грибачев сблизился с ним больше, чем с другими коллегами; от Лондона до Петербурга лететь всего лишь три часа, они виделись часто, и эти встречи со временем переросли в дружбу. Томас был прекрасным собеседником и очень эрудированным человеком.
Что же с ним случилось?.. Седой сказал, что он погиб в автокатастрофе, при столкновении с трейлером, но как такое могло произойти?..
Профессор машинально прикоснулся к медальону, висевшему на шее под рубашкой. Считалось, что это устройство предохраняет от неприятных случайностей, развоплощая возможные события или слегка изменяя их ход. Кирпич, упавший на голову, может искалечить, даже привести к фатальному концу, но только не владельца медальона – будто по наитию он замедлит шаг или обойдет опасное место и сохранит голову в целости. Грибачеву не было известно, как действует странный механизм, влияющий на причинно-следственные связи, но до сих пор прибор обеспечивал безопасность ему и остальных коллегам. Выходит, не всегда и не при всяком случае…
Он убрал компьютер в сумку и прислушался. Турбины гудели ровно, самолет не трясло, небо было безоблачным. Его соседки, две загорелые девицы, оживленно болтали о знакомых парнях, модных купальниках, хорватской кухне и любовницах маршала Тито. Народ читал, дремал или обменивался впечатлениями, дети пищали, стюардессы разносили легкое вино, пепси и минеральную воду. Словом, ничто не сулило беды. Но превратности, случавшие с Грибачевым не раз за время его долгой жизни, намекали, что все может очень быстро измениться: споткнулся, упал в окоп, и над тобой просвистели осколки снаряда… Вечер, звонок в квартиру, открываешь дверь, и люди в погонах тащат тебя к «воронку»… Или другой расклад: знакомишься с приятным мужчиной по имени Сергей Василенко, беседуешь с ним на разные темы, и вдруг он предлагает поучаствовать в инопланетной миссии. А затем еще и добавляет: я, уважаемый Павел Никитич, собственно, не человек, хотя и гуманоид… Неожиданности всегда не приходят, а прибегают и бьют крепко!
