Михаил Гвор - Поражающий фактор. Те, кто выжил

Ну, нужно, так нужно. Вытаскиваю нож... «Не здесь, наверху допросим». Парни скручивают клиента и кидают в кузов их же шишиги. Хорошо, наверху, так наверху... Всё одно, тебе не жить, паскуда.

Жора смотрит мне в лицо и вытаскивает флягу... Что-то я последнее время много пью...

От стены тянуло холодом. Мерзко так, противно. Да и идти по щиколотку в воде тоже приятного мало. Обувь содрали сразу, оборвав недолгое сопротивление ударом приклада по спине. Носки несколько секунд держали оборону, храня тепло. Но и они капитулировали, противно облепив ноги.

По подвалу шли недолго. Две, может быть три минуты. Потом, поставили к этой самой стене, и привязали к трубам. Прикрутили накрепко, за руки и за ноги. Рядом солдаты не спеша, обмениваясь комментариями, возмущаясь тусклым светом единственной лампочки под потолком, привязали остальных, кто выжил. Дергаться было бессмысленно. Оружие у пацанов отобрали, а желание «взять на рывок» пропало, когда во дворе Черный всей тушей сбил худенького рядового и побежал, нелепо размахивая связанными руками. Автоматы остались нетронутыми. Местный основной двумя выстрелами прострелил Черному ногу. Бывший чемпион края по вольной борьбе упал, и этот садист влепил ему две пули в живот и по одной в коленные суставы. Черный заорал так... Его слышно даже здесь, до сих пор слышно... А основной, похожий рожей то ли на казака, то ли на болгарина какого-то, засунул «Стечкин» обратно, в оперативную кобуру, и сказал, ни к кому отдельно не обращаясь:

— Намек поняли, господа ЗэКа? В следующего стрелять не буду. Посажу в кастрюлю крысу и примотаю скотчем к пузу. Устраивает такая перспектива?

По глазам видно было: и посадит, и примотает... Еще и шутить будет при этом. Шальные глаза такие, с плещущимся в глубине безумием. Больше никто не рыпнулся. Ни когда разували, ни когда гнали по воде. Даже когда привязывали — все молчали.

Веревка больно врезалась в руки. Да так, что, все же не сдержавшись, матюкнулся. Вмиг получил прикладом в лицо и повис на трубе, пытаясь не захлебнуться мгновенно наполнившей рот кровью.

— Пасть открывать на ширину приклада! Все поняли? — Весело сказал «казак» и присел на табуретку, подставленную загодя кем-то из солдат. — Так, работники ножа и топора, сначала у нас положено представляться. Начнем с меня: старший сержант Урусов. Позывной, а, по-вашему, погоняло — Седьмой. Вопросы есть? Вопросов нет. — верно понял он наше молчание. Ой, верно...

— Теперь вы, милейший! — Ствол Стечкина указал на крайнего справа. Известный всему городу «бомбила» Гарик решил проявить характер. И послал старшего сержанта по известному всем адресу, пройдясь и по его матери.

— Критику снизу отклоняю. — ответил сержант. — Моя мать — святая женщина. Она меня терпела целых девятнадцать лет. Пока я в армию не ушел. — Прокрутил на ковбойский манер на пальце пистолет. И выстрелил Гарику в голову.

Коротко стриженная голова буквально развалилась на куски, заляпав мозгами и кровью склизкую стену и соседа.

Кого-то из солдат шумно вытошнило. Да и наши, на что парни крепкие, видавшие виды, испугались. В штаны не наделали, но хотелось... По себе сужу, но вряд ли остальные лучше...

Вояка отмороженный этот, с дула дымок сдул, снова пистолет крутит. Увидел, что солдатик весь облеванный стоит и командует ему:

— Так, Поляков! Выскочил наружу, воздухом подышал, и обратно. Понял?

— Так точно! — Солдатик с силами собрался, ответил и побежал. Только ботинки по воде хлюпают: чвак, чвак...

— Следующий?

Вот же сволочь казаче-татарская! Пистолетом заместо указки размахивать вздумал...

Пацан, на которого Гариковой башкой плеснуло, глаза закрыл и выпалил: — Кривой я! Из Северска!

— Вай, молодец, сэр Кривой из Северска! А ответьте мне, достопочтенный земляк моей горячо любимой жены, с какого хера вы сюда приперлись? — я и не заметил, как старший сержант этот подскочил с табуретки и оказался рядом с Кривым. В висок ему АПС сунул, до крови разбил.

— Повторяю вопрос о мотивации вашего здесь появления?!

— А... Ну, это... — промычал Кривой.

— Понятно... — Урусов протянул. — Говорить не умеем... Такой косноязычный ты нам не нужен.

И выстрелил. Да как! Пуля вошла Кривому в глаз, кусок черепа к херам вынесла, но не убила. Завыл он, задергался, кровью забрызгал во все стороны...

А долбаный отморозок посмотрел спокойно на это дело и высказался, обращаясь к тому солдатику заблёванному:

— Понимаешь, Поляков. Эти твари пришли убить тебя. И твоих друзей. Такие же убили твоих родителей. Ты ведь их помнишь?

Голос тихий, вкрадчивый даже... Талант, мать его! Ему в опера пойти — я бы первым свечу заупокойную ставить побежал бы... А он продолжил:

— И потому жалеть нам их не с чего. И если он нам бесполезен, то зачем ему жить? Пусть подыхает.

А Кривой всё это время корчился и дуэт воплям Черного составлял.

А остальные солдаты стояли, разинув рты. Пока, наконец, не прогрохотала короткая очередь.

— И кто только добрый такой? — спросил Урусов, — Ладно, после разберемся. Прониклись? — Это он уже у нас спросил. Хоть «Стечкина» в кобуру упрятал, и то хлеб... — Вот и молодцы. Продолжим?

И сами собой полились слова, и никакие силы не способны были остановить этот поток. Даже подбадривать никого не пришлось. Каждый решил, что лучше рассказать все, о чем спрашивает этот «казак». И я всё выложил. И про то, что было, и что есть, и что от Энска моего родного осталось. Старший сержант только и успевал диктофон включать-выключать, записывая по очереди...

Кишлак чистили как по учебнику, двор за двором. Противники оказались деревянными по самую маковку. Не нохчи, и совсем не «вовчики» с границы... Пока они понимали, в чем дело, всё кончалось. Следующий двор, и по-новой. Граната — две-три очереди. Стрельба гремела по всему кишлаку: эти дегенераты палили даже по курицам, и наши выстрелы гармонично вливались в общий хор. Но в какой-то момент я заметил, что почти не стреляю. Не успеваю просто. Входим во двор, я еще диспозицию срисовываю, а Олегов карабин уже пах-пах-пах... и двор чистый... Терминатор прямо!

Потом вышли на какую-то площадь. Сарай кирпичный, возле него техника составлена, за ней бандюки попрятались. Не слишком умело, бошки торчат немного, но выцеливать надо... Человек пять... Начал прикидывать, как, да в каком порядке, и тут...

Олег просто сделал полшага из-за укрытия и... пах-пах-пах... Как из пулемета. Пять выстрелов и шаг обратно. И где сверху головы торчали — снизу ноги вылезли. Биатлон биатлоном, но так никакой Бьердаллен не стреляет!

Бандюков тоже впечатлило. Не только палить, ругаться перестали. Только:

— Урус, не стреляй, ми сдаемся!

Потап в ответ:

— Выходите по одному, оружие на землю.

Ну, насчет «ми» мужик погорячился. Один он остался. Вылез, автомат бросил, руки задрал.

И тут Олег тем же движением на полшага из укрытия, карабин к плечу... Малыш еле успел за ствол схватить:

— Ша! Допросить надо!

— Хорошо, — голос у Олега спокойный такой, ровный, безмятежный даже, как будто ему предложили на другой стул присесть.

Ответил, повесил карабин на плечо и вытащил тесак.

А тесак у него — именно тесак, самоделка, из ножовки сделанная, сантиметров двадцать длиной, с обуха пила сохранена, переточена только, и рукоятка от палки горнолыжной. Даже на вид неприятная штука.

Я Олегу в лицо посмотрел, и мне страшно стало. Три войны прошел, под пулями стоял, расстреливали меня, было такое, да много чего было. А так жутко никогда не было. Лицо ничего не выражало. Совсем. Безразличная маска мраморной статуи. И такое же белое. А взгляд... Теперь я знаю, как смотрит Смерть. Если бы он на меня глядел, я бы от ужаса умер. Клянусь.

И тут дошло. У него же истерика! Самая настоящая! Кто-то в таких случаях рыдает, сопли по морде размазывает, блюет... А у него — вот так... Как у тех баб некрасовских, что коней на скаку за копыта валят и из горящих изб десятипудовые сундуки вытаскивают. И терминаторство его сейчас таким отходняком пойти может, что мало не покажется? Как бы не сдох от шока или по нам стрелять не начал.

Выхватил флягу, как ствол последней надежды, открыл и сунул ему в руку.

— Пей! Пей, говорю! Надо!!!

Олег, как автомат, опрокинул емкость в глотку. И залпом, что воду! Грамм двести потянул. Чистого спирта! Но в глазах осмысленность появилась, лицо порозовело немного. Вроде в себя приходить начал. Ну, слава богу...

Огляделся очумело и уселся прямо на землю:

— Я в порядке, Жор... Просто выпил лишнего... Развезло немного...

Большую часть творящегося вокруг Боря просто не понимал. Но из первого шока уже вышел. И отлично отдавал себе отчет, что жизнь изменилась и достаточно серьезно. Шахматы, бывшие его делом в течение многих лет вряд ли кому-нибудь нужны теперь. Надо найти другое дело. Причем такое, чтобы оно могло обеспечить как минимум выживание и возможность добраться до Таджикистана. Что это будет за дело, он не имел пока ни малейшего представления, но это совершенно не смущало. Редко бывает так, что разыгрывая дебют, знаешь свой план в миттеншпиле. В каждой конкретной партии свой план, хотя дебюты и повторяются. А сейчас как раз дебют.