Алексей Ивакин - Штрафбат в космосе. С Великой Отечественной – на Звездные войны
Ему было проще – там, в сожженном дотла Прибрежье, полумиллионном городе в излучине реки Ветры, – у него не было родных. С первой женой он давно развелся, детей у них не было, а найти новую так и не сподобился, хватало случайных интрижек. Почему он пошел в ополчение? Ответа на этот вопрос он, честно говоря, и сам не знал. Узнал, что Дрег записался, – и пошел на вербовочный пункт. А там никого особо и не спрашивали – если инджетон сообщал, что годен физически и психически, задавали лишь один вопрос: «Согласны, согражданин?» Вот он и ответил: «Да». На счастье, как выяснилось. Поскольку все, кто не пошел в ополчение, погибли в один миг, когда по городу ударили с орбиты. А те, кто пошел… эх, ладно! Трое уцелевших из пяти тысяч здоровых мужиков «от двадцати до сорока» – нормальный такой размен, а?! А что вы хотите, если почти никто из них не решился стрелять прицельно, боясь убитьврага?! А он – смог. И гордится этим! Попал не попал, не важно, но стрелял он, именно ЖЕЛАЯ УБИТЬ.
Потому что искренне любил бывать дома у Дрега, любил стряпню его жены и веселый смех дочки и сына.
Потому, что видел сплавленный кремнезем на месте города. Ровное такое поле, словно зимний каток, – только этоткаток был температурой в пару тысяч градусов и фонил, будто разбившийся космобот, реактор которого дал течь.
И еще он видел серое, без единой кровинки, лицо друга. И его глаза. Сухие, выцветшие за какой-то миг, неспособные плакать…
Или, может, дело в том, что он хирург? Ну, не совсем в том, конечно, понимании, как в старину, кибермедицину никто не отменял, но все-таки?
– Дрова, – Дрег шумно свалил на землю охапку мокрых ветвей. – Сейчас согреемся…
Земля, 2297 год
Утро для Крупенникова выдалось нелегким. В том самом смысле, что может быть понятен лишь человеку, хотя бы один день своей жизни прослужившему в армии. Причем не рядовым, а именно офицером. Пока приняли докладные от командиров взводов, пока второпях проверили их, пока заново не послали лейтенантов перепроверять сомнительные данные.
Проще было уже вообще не спать, благо, время перевалило далеко за полночь, но привыкший к фронтовым реалиям комбат хорошо знал цену сну. Поэтому заставил себя уснуть, а потом заставил себя проснуться. Впрочем, не он один. До последнего момента с ним сидели остальные мужики – и недоверчивый смершевец Харченко, и немногословный начштаба Лаптев, и наивный замполит Финкельштейн, как водится, задававший больше всего вопросов. Когда этот белобрысый сибирский еврей с пушистыми ресницами скрылся за перегородкой, разделявшей их кровати, Крупенников облегченно выдохнул и упал на матрац. Сил расстелить постель не было, как не было и никаких снов. Он их просто не успел увидеть, поскольку и просыпался-то на ходу. Какие уж там сны?..
Автарк выполнил его просьбу и свое обещание, неведомо как, но выполнил.
И это было достойно.
Достойно не чего-то конкретного, а просто достойно. Перед майором Виталием Крупенниковым, командиром Отдельного штрафного батальона, стояли… нет, не бойцы-переменники в мятых галифе и протертых на швах, прожженных гимнастерках.
Офицеры.
Лейтенанты, капитаны, майоры и даже полковники.
И у всех на груди блестели, отражаясь в свете невидимых ламп, ордена и медали. Те самые, заслуженные некогда собственной кровью и потом: «Красная Звезда», «За отвагу», «Александра Невского», «Боевое Красное Знамя»… У некоторых даже солдатские Славы.
Штрафбат…
Где-то с краю казарменного зала притулились артиллеристы капитана Помогайло.
Совсем уж скромно стояли водители автобата фронта.
Но и на их гимнастерках отблескивали скромные, но заслуженные медали.
Даже зная, пусть и в общих чертах, обо всех немыслимых технических возможностях этого мира и этого времени, комбат не догадывался, каким образом Клаусу Маурье и его помощникам удалось за неполную ночь воссоздать все это, выполнив его условие. Ведь сюда штрафники переносились в изорванной форме, с разбитым в последнем бою оружием и без наград, сданных еще до трибунала… Но – выполнил? Да, выполнил, чем и заслужил искреннее уважение всех четверых посвященных в тайну офицеров.
Крупенников сделал шаг вперед.
Медленно обвел взглядом свой батальон.
Кашлянул.
– Товарищи…
Строй замер.
– … офицеры!
По залу вдруг прокатилась почти неслышная волна.
Когда полчаса назад под сводами казармы вдруг прозвучало до боли знакомое «ПОДЪЕМ!!!», и они по привычке схватились за свои несуществующие гимнастерки…
Когда на этих, неожиданно оказавшихся вполне осязаемыми, новеньких и хрустящих, только что выглаженных гимнастерках прекрасного сукна вдруг блеснули золотом полузабытые погоны…
Когда тяжелым звоном стукнули по груди, по ребрам… по сердцамзаслуженные награды…
Шутили, смеялись сами над собой, верили и не верили, что искупят, что вернутся…
А вот теперь, когда комбат назвал их офицерами…
Никакие провалы во времени, никакие чудеса из будущего не стоят и обрезанного ногтя перед признанием твоей реабилитации. Ты – снова офицер.
Вот оттого-то по залу и прокатилась эта почти что неслышная, но вполне осязаемая волна. Это четыре сотни офицеровоблегченно выдохнули.
– Товарищи офицеры! – продолжил Крупенников. – Все мы уже знаем, как и где мы оказались сейчас. Мы честно воевали, и не наша вина, что там, в прошлом, мы не дошли до Победы. За нас… победили мы, в общем! Девятого мая сорок пятого года в Берлине! Но для нас война не закончилась. Впрочем, смотрите сами, комментировать ничего не буду.
Майор кивнул. Свет погас.
И на развернувшемся от стены до стены огромном голоэкране он снова увидел ЭТО.
Но сейчас комбат, хоть и заставлял себя смотреть, как огромные ящеры жгут и расстреливают людей, разрывают окровавленными зубастыми пастями человеческую плоть, думал не столько о происходящем на экране, сколько задавал себе вопросы: «Как же с ними бороться? Откуда они вообще появились и какую преследуют цель? В чем их слабость и в чем сила?»
За все время показа над строем не пронеслось ни звука.
Когда вновь загорелся свет, и комбат собрался продолжить свою речь, Финкельштейн неожиданно сделал шаг вперед. Над шеренгами батальона раздался его усиленный динамиками тонкий голос:
– Мужики! Помните, мы по Белоруссии шли? Помните, что мы там видели? Так чем же эти крокодилы от фашистов отличаются? Вы все видели сами. Мы здесь не просто так. Нас сюда вытащили. С просьбой. Не с приказом, а именно с просьбой – спасти тех, кто еще жив. В бой пойдут только добровольцы, только те, кому не все равно. Я иду. Потому что ненавижу фашизм в любом его виде, в любом его исполнении. И мне наплевать на смерть! Я уже умер, там, на немецкой границе, под танками. И потому хочу, чтобы никто больше не умирал, кроме меня!
– Те, кто захочет остаться здесь, в мирной жизни, может оставаться, – продолжил Крупенников. – Никаких репрессий ни с нашей стороны, ни со стороны местной власти не будет, я гарантирую. Лично я в бой иду.
Комбат сделал шаг вперед, встав плечом к плечу с замполитом. За ними шагнули Харченко и Лаптев.
– Добровольцы! Шаг вперед!
Секунда прошла… Самая длинная в жизни Виталия Крупенникова. За эту секунду где-то рухнули империи, вымерли динозавры, открыли Америку, написали Библию… Но ее хватило, чтобы четыре с лишним сотни человек сделали шаг вперед. А что им еще оставалось делать? Ждать, пока ящеры-фашисты придут к ним в дом? Придут в этот новый дом, как когда-то пришли в дом старый? Да и не в этом дело, честно говоря, а в том, что все они были обычными советскими людьми, которые всегда думали в первую очередь не о себе, а о тех, кто рядом. О ближних своих. Впрочем, почему были-то? Нет, не были они, а есть…
– Ну, вот так вот, значится… Командуй, капитан, – расслабленно выдохнув, шепнул Крупенников, хлопая Лаптева по плечу, и пошел в сторону своего закутка. И там, едва опустившись на аккуратно заправленную койку, широко улыбнулся и неожиданно для самого себя задремал. Прямо с полуприкрытыми глазами и под аккомпанемент раздаваемых начштабом команд:
– Товарищи офицеры, внимание. Сейчас проведем переформирование батальона согласно ВУСу. Все остальные вопросы позже и через командиров рот и взводов. Летчики – вот в тот угол. Да, туда, товарищи. Товарищ полковник, с вами мы отдельно поговорим чуть позже. Саперы! Саперы, ждите команды. Пока с танкистами разберемся. Товарищ полковник, ну я же сказал, позже поговорим!.. Так, теперь артиллерия…
Зал наполнился гулом голосов, топотом ног, знакомым скрипом новеньких портупей. Отсутствия комбата никто не заметил, кроме разве что бросившего быстрый взгляд Харченко, да и тот был слишком занят, просматривая составленные ночью списки личного состава, чтобы обращать на это внимание…
