1938: Москва (СИ) - Богданов Сергей
— Ходынка, я А-18-5, следую на Малый Центральный, встал на Бутырский вираж. Когда будет окно?
— Окно открыто, А-18-5, можете заходить в коридор, высота 200
— Понял вас, захожу в коридор…
Снова покачав крыльями, «стрекоза» ушла с «круга» и нацелилась на промежуток между оранжевым и зеленым шарами — вход в вираж, завершающийся прямой над Петроградским проспектом и Тверской.
— Сложновато тут у редс… На «Гнилом яблоке» в воздухе значительно свободней и все уже сделали как раньше на машинах — со светофорами, правда с районами ожидания в двадцати милях от Эллис-айленда…
Серебров пожал плечами:
— А вы не попадали в водоворот между Вильнёв-Орли, Ле Бурже и Руасси? Вот там все действительно сложно и царит самый настоящий бардак, французы с 34 года запретили полеты над Парижем. Кстати, как добирались сюда?
— Обычным путем — через Квебек, потом подцепилась на британский цеппелин и через Гренландский Проходной Двор и Рейкьявик до Дублина. Ну а там — Ливерпуль, Лондон, Амстердам, Копенгаген, Стокгольм, Хельсинки и Петроград. Раньше за такое медали давали, а теперь это нормальный одиночный рейс… Мы снижаемся?
— Да, будем лететь вдоль вот этого проспекта, пока не минуем Страстной, а дальше уже на снижение
Самое неприятное место в Москве — район южнее Петровского стадиона. Гигантская бетонная чаша и эстакады в ветреный день создают вокруг себя совершенно непередаваемый очаг разнонаправленных потоков и заход на «Центральный» с Бутырского виража напоминает езду по каменистой дороге на скверно сделанной и скверно смазанной телеге.
— Держитесь, сейчас немного потрясет…
«Шаврушку» качнуло повело как по стиральной доске, протестующе заныл ветер, намекнув на готовность опрокинуть машину. Вибрация чувствовалась через штурвал и была не то, чтобы опасной — до «качественной» тряски внутри грозового фронта или спутной струи тяжелого самолета она не дотягивала ни по каким параметрам — но просто неприятной. Тряска прекратилась так же резко, как и началась, как только минули стадион.
Серебров пропустил под брюхом начало Ходынской эстакады и направил машину в створ Петроградского шоссе, удерживая положенную высоту. Под брюхом в обе стороны ползли разноцветными жуками машины, а между ними иногда проскакивали муравьи — мотоциклы, транспорт эгоистов и фанатов скорости.
— Сколько здесь? Сколько здесь в ширину?
— Почти пятьсот футов, если мне не изменяет память, два «голиафа» разминутся. По четыре полосы в каждую сторону, и «зеленые полосы» по бокам от трассы. Но тут есть гораздо интереснее штуки — видите? Дом-квартал, а на крыше тоже сады, видите, где фонтан, и вот там — оранжерея. Апельсины, конечно, далеко не калифорнийские, но в январе, говорят, тоже очень даже ничего…
Он следил за светофорами на углах зданий: по направлению к Малому Центральному аэродрому прокатывалась зеленая волна сигналов. Через несколько секунд волькенратцер Страстной, он убрал газ наполовину и начал потихоньку прижимать машину вниз.
«Страстной», время выпускать закрылки.
— Осторожно, — прошелестел в ушах голос, — моя девочка на закрылках прет вверх как сумасшедшая, а на полностью открытых быстро теряет скорость. Сбросьте до ста миль и тогда открывайте наполовину.
Оставив закрылки на первом делении, Серебров чуть поддал газу. Нормально, скорость сто девяносто, высота сто. Впереди уже отчетливо видны первая и вторая Никольские башни. Машина от избытка подъемной силы, слегка «ездила» как ледяное яйцо по зеркалу с крыла на крыло. Так, шасси, качаем гидравлику, обе лампочки на зеленый, справа-слева. Газ на треть, закрылки побольше, теперь на четверть. Сто шестьдесят… сто сорок…
Планируя и тихо стрекоча двигателями, «шаврушка» проскользнула мимо стоянки самолетов на Манежной, мимо двугорбого фасада новой гостиницы «Москва», над полукругом гравийной отсыпки, и, как шайба в пустые ворота, влетела на Малый Центральный, коснувшись передними колесами бетона точно на белой линии, будто садилась на авианосец.
— Вау, три точки!
— Три точки, мисс…
Серебров поджал тормоз — пискнули колодки, самолет слегка завилял. Слева выскочил желто-черный полосатый АМЗ с мигающим транспарантом «Suivez-moi!». Газ на треть, убрать закрылки, отжать тормоза и самолет покатился за парковщиком на площадку, налево, по большой дуге. Едва они въехали на стоянку возле Манежа, над ними с рокотом пошел на посадку транспортный АНТ, на мгновение закрывший солнце. Заняв положенное место на парковке рядом с Манежем, Серебров заглушил оба двигателя и, отжав предохранители, сложил крылья.
— Готово, мы на Малом Центральном.
Его спутница повесила наушники на штурвал, подтянулась на локтях и махом перебросила ноги через борт, миг — и она уже на земле, приглаживая руками юбку.
— Ну, вон тот ангар и есть Bolshoi?
— Нет, это Manezh. Театр находится в той стороне, за вот этим большим зданием с двумя башнями, это Moscow Hotel.
Не сильно торопясь, подошел водитель парковщика. Серебров вылез из кабины и протянул членский билет Профсоюза:
— Машина временно под моим командованием… Внесите пошлину в счет Профсоюза
— Когда рассчитываете улететь?
Серебров хмыкнул. Интересный вопрос…
— Вам хватит пяти часов?
— Наверное. Пошатаюсь по городу, если будет время, а вы покажете, где Bolshoi. Минуту…
Она полезла в грузовой отсек и вытащила оттуда сумочку, белые летние перчатки и AutoMAG — мечту любого журналиста, германский фотоаппарат с быстросменными катушками и полууниверсальной просветленной оптикой.
— Вот теперь хватит. Идем
Они пошли по огороженной полосатыми вешками дорожке по направлению к «Москве». Серебров прищурился на солнце, вынул из-под хлястика пилотку и надел «рэйбан» — жарит вовсю, хорошо хоть китель не надел.
На выходе со стоянки, возле будки со скучающим под вентилятором охранником, он остановился.
— Вот отель «Москва». Если вы обойдете его с этого бока, вы увидите слева от вас классическое здание с колоннами, на крыше — бронзовая повозка с лошадьми. Это и есть Bolshoi. Я думаю, что с вашим удостоверением прессы вас пропустят куда угодно, хотя могут попросить сдать «вальтер».
— А вы?
— Я вот туда, по другую сторону, — справа от гостиницы через площадь стояло четырехэтажное с большим остекленным куполом здание Биржи, — никаких комментариев, это силовой коммерческий вопрос.
— Хорошо. Через пять часов встретимся здесь в ресторане… У редс есть рестораны в гостиницах?
— Разумеется. Через пять часов
Прощальное рукопожатие и они разошлись, огибая огромное бежевое здание, понизу облицованное пестрым гранитом.
1938 М-10
Биржа встретила летчика привычным деловым гулом и прохладным, пахнущим озоном воздухом — работала централизованная система кондиционирования. Прошел в охраняемую «контрактную» секцию. Сунул жетон в прорезь, загорелась зеленая лампочка, сверху розово высветились накаленными проволочками цифры кабинета — «102».
Коридор, окрашенный серой краской, череда одинаковых дверей с номерами. Кому не нужно, тот не найдет. За дверью 102 внутри окрашенного такой же серой краской «кубика» уже сидел Алехин. Серебров поздоровался, сел в кресло напротив.
— Как оцениваете контракт?
— Нормально, — кивнул Серебров, — нормальный контракт, с не самым сильным риском. Я почти уверен, что англичане попробую руками кого-то из своих корсаров сбить «Вагнера», но я точно так же уверен, что вряд ли у них хватит класса выставить против нас что-то серьезнее обычной пиратской четверки с усилением с легкого авианосца.
Алехин медленно кивнул, чуть щуря льдисто-голубые глаза. Потом он пощелкал ногтем по своей неизменной бабочке — думает.
— Будем делать общий или индивидуальный зачет на двигатели?
Фраза означала — деньги за сбитые самолеты противника делятся на всех поровну или каждый получает свои заработки по показаниям кинопулемета. Вопрос тонкий — в групповом бою можно нарубить сколько угодно хвостов, если твой собственный прикрывают, вот и думай, что дороже стоит. Серебров дипломатично ответил:
