Конкистадор поневоле - Михаил Александрович Михеев
В принципе, это было все, что Семен расслышал, отлепляясь наконец от бревен и тихонечко сползая на пол. Однако полежать и хоть немного прийти в себя ему не дали. Точнее, иезуит, матерящийся на куче языков одновременно, помешать Семену уже никак не мог, зато сноровисто вяжущий ему руки лейтенант хорошо поставленным командным голосом рыкнул:
– Живой? Тогда бегом к оружию!
Дисциплина взяла верх над желанием заползти в норку и прилечь. Осознание того, что сейчас здесь будет толпа народу пришло несколько позже, как раз к моменту, когда Семен на четвереньках (встать сил не было) добрался до своих вещей. Надежную тяжесть автомата он ощутил в руках как раз в тот момент, когда дверь с грохотом распахнулась, и тут же, рефлекторно, пустил оружие в ход.
Кто там первым пытался вломиться в дом, Семен так и не узнал. Смельчака попросту снесло. Вслед ему полетела, кувыркаясь, граната, и лейтенант, каким-то чудом успевающий везде, успел захлопнуть и наглухо заклинить дверь прежде, чем она взорвалась. Очень, надо сказать, вовремя.
Не таким уж и сильным взрывом дом тряхнуло, казалось, от фундамента до конька крыши. В комнате, правда, взрыв казался безобидным хлопком, но уши заложило сразу же. В дверь словно рота гигантских комаров постучала, но толстые доски остановили осколки. А вот тем, кто оказался по другую сторону, пришлось куда хуже. Во всяком случае, вопли, матерные, а потому в переводе не нуждающиеся, нездоровое бульканье и стоны, на которые Станиславский, будь он здесь, наверняка радостно завопил бы «Верю!», доносились совершенно отчетливо.
Семен, хоть и взбодренный происходящим, все еще не мог полноценно двигаться. Нет, он теперь, конечно, мог поспорить в скорости с беременной улиткой, зато сонная муха, несомненно, все еще имела неплохие шансы обогнать его в забеге. Однако лейтенант управлялся за двоих. Туда-сюда, пара выстрелов в одно окно, еще одну гранату в другое, попутно объяснив начавшему было шевелиться иезуиту, что самые лучшие наручники – это прикладом по башке…
Словом, благодаря принятым мерам уже через пару минут все затихло. Поляки вместе со своими товарищами из таких же варварских европейских окраин, испытав на себе действие современного оружия, лезть больше не решались. Вместо этого они, воспользовавшись естественными укрытиями, принялись шмалять по окнам из своих мушкетов.
Отличие такого обстрела от киношных перестрелок, которые Семену не раз приходилось видеть по телевизору, было заметно сразу. Если в более цивилизованные времена вооруженные автоматическим оружием стрелки старались не столько даже попасть, сколько задавить противника огнем, заставить залечь, не дать высунуться, то здесь все выглядело куда более степенно. Мушкеты не отличались скорострельностью, да и за порох и свинец наемники платили из собственного кармана. В результате темп стрельбы был невысоким, зато пули летели неожиданно точно, то и дело вышибая щепки из потолка и противоположных от окон стен. Перемещаться по комнате сейчас можно было разве что ползком.
– Ну, что скажешь? – лейтенант повернул к Семену оскаленную в улыбке харю. – Весело?
– Угу, – Семен, пытаясь не обращать на боль в спине, натягивал бронежилет. – Я бы лучше с кружкой пива повеселился.
– То ли еще будет, – «оптимистично» ободрил его лейтенант. – Что думаешь?
– Выбираться надо, долго не продержимся. Их тут до хрена. Просто патронов не хватит.
– Это как стрелять, – и, словно в подтверждение своих слов, лейтенант на секунду высунулся и дал короткую очередь. Вопль и сочная ругань с той стороны подтвердили, что патроны он истратил не зря, а сразу несколько пуль, шумно расщепив бревна, продемонстрировали – поляки очень злы. – Лично меня больше волнует, что они могут одновременно попереть со всех сторон. Дверь подорвать не так и сложно. Тогда просто задавят.
– Ты это еще погромче скажи – авось услышат твою идею, – мрачно посоветовал Семен. – Будто нам без того проблем не хватает.
– Не услышат, – зло хохотнул лейтенант и отправил в окно гостинцем чугунный кругляш гранаты. Грохнуло, воплей стало еще больше, но выстрелы почти прекратились. – А услышат – им же хуже.
Почему хуже, Семен так и не спросил, хотя так и подмывало. До сих пор лейтенант оказывался прав – значит, и сейчас знает, что говорит. А командир между тем подобрался к иезуиту, посмотрел на него и хмыкнул:
– Как считаешь, если его склонить к сотрудничеству, это нам поможет?
– Почему нет? – двигаться все еще было неловко и болезненно, что злило до невероятности, но Семен терпел и старался не показывать виду. – Если он их денежный мешок и, случись что с ним, гетман и его люди потеряют все накопления, то они с него пылинки сдувать должны.
– Вот и хорошо, вот и славненько, – промурлыкал лейтенант с улыбкой доброго людоеда. От бархатистого тембра его голоса Семену на миг стало не по себе. – Держи окна, а я с ним сейчас за жизнь потолкую.
Как он собирается общаться с человеком, находящимся без сознания, Семен не вполне понимал, но приказы не обсуждают. Семен перебрался к окну, осторожно выглянул, дал короткую очередь по неосторожно высунувшему голову наемнику. Не попал, конечно, но воинственный пыл охладил. Потом совсем рядом шлепнула в бревно тяжелая пуля – кто-то из наемников неплохо стрелял. Пришлось заняться этим хреновым Чингачгуком, благо место выстрела удалось засечь. Пара очередей, кто-то упал – тот или нет, неясно, но выстрелов из тех кустов пока больше не было.
Между тем сзади раздался вопль – похоже, лейтенант привел пленного в чувство каким-то простым и незамысловатым способом. Затем раздался его спокойный голос:
– Ну, чего ты орешь, как резаный? Я ведь тебя пока не убиваю, а если договоримся, и вовсе живым отпущу. И даже, если будешь себя хорошо вести, небитым. Ну, почти. Скажи-ка мне, ты себя любишь? Что киваешь? Любишь? Это хорошо, онанист ты наш доморощенный. А скажи-ка, мил человек…
Что там лейтенант хотел услышать, для Семена осталось тайной. Просто стало не до того – поляки снова принялись шмалять из своих дур, которые впору не в руках носить, а на линкорах устанавливать. Может, хотели все же на штурм пойти, может, еще что – Семен не стал разбираться, просто охладил их пыл несколькими выстрелами и бросив очередную гранату. Все снова затихло.
– Он согласен, – нарушил опустившуюся на них тишину лейтенант. – Очень жить любит, скотина.
– Это хорошо, это радует.
– Именно. Ну-ка, подвинься, – с этими словами лейтенант приблизился и аккуратно, держась у стеночки, чтобы кто-нибудь не увидел да не начал сдуру палить, заорал на скверном польском: – Эй вы, там, мы сейчас выйдем, и если хоть кто-то из вас дернется, мы вашему
