Сергей Малицкий - Блокада
— Что значит «стать»? — не понял Пустой.
— Все, — пожал плечами Кобба. — Лицо, тело, руки, ноги, волосы. Даже голос. Ты садишься напротив человека и становишься им. Это сложно, но этому учат. Нельзя стать Другим аху, но можно принять облик человека. Аху могут многое. Они сильнее человека, быстрее, может быть, даже Умнее. Аху живут дольше. Я хорошо менял тело. Я не могу объяснить, как это делается, но представь себе, что ты слышишь звук. И начинаешь его повторять голосом, пока твой голос и этот звук не сольются в унисон. Примерно так же происходит и с внешностью. Ты садишься напротив пленника и повторяешь его, пока не станешь таким, как он.
— А что потом делалось с пленниками? — спросил Пустой.
— Думаю, что их уничтожали, — качнул головой Кобба. — Зачем отпускать того, кто видел перемену аху? Но почти все пленники сходили с ума. Они уже не чувствовали смерти.
— И охрану Бирту вы несли в человеческом облике? — спросил Пустой.
— Да, — кивнул Кобба. — Там все были в человеческом облике. Все, кто работал в Бирту, и охранники. Все. Мы таились. Мы боялись тех, кого вы называете светлыми. Хотя тогда никто еще их не видел. Но они как-то следили за Разгоном. Они даже пытались проникать и в мой мир. Поэтому и Бирту была выстроена как простой дом. Большой дом. Но мы жили вокруг в шатрах. Внешне мы были как одна из банд тех, кто пережил страшную войну. Вокруг лежали одни развалины. А потом все кончилось.
— Расскажи подробнее, — напрягся Пустой.
— Я стоял на страже недалеко от входа, — продолжал говорить Кобба, — Старший сказал, чтобы мы не вздумали дремать, что сегодня в крепости будет испытываться прибор, который делают ученые. Испытание было назначено на полдень. Ровно в полдень все и кончилось.
— Что кончилось? — не понял Пустой.
— Все, — нахмурился Кобба. — Небо исчезло над головой. Жуткий холод обрушился на Бирту. Инеем покрылись стены и башни. Здание исчезло, но потом появилось вновь. Время словно остановилось. Когда его не было, на его месте клубился туман. И в нем я увидел страшных воинов. Точно таких, каких ты нарисовал здесь, — Отшельник ткнул пальцем в один из рисунков на стене, — Только они были видениями. Я видел их тысячи. Они стояли рядами как раз там, где исчезло здание. А потом… потом я плохо помню. Появились какие-то твари. Небо вернулось на место, но мы все — я, ребята, что стояли недалеко, — все были окутаны какой-то паутиной. А потом… Потом было что-то страшное. Я помню, что нам пришлось сражаться, но с кем — не знаю. Помню, что отрядом из пяти или шести воинов мы попытались отступить от Бирту: там воцарилось что-то ужасное. Это было подобно кошмару. Из нашего отряда я выжил один. Где-то в пределах того, что теперь называют Стылой Моросью, меня задержали светлые. Что они делали со мной, я не знаю. Сколько времени я провел у них, я тоже не знаю. Память об этом вычеркнута из моей головы начисто. Я пришел в себя в Прилесье, хотя разве можно сказать так о человеке, который потерял память?
— О человеке? — не понял Коркин.
— Я думал, что я человек, — хмыкнул отшельник. — Мне даже кажется, что я и в самом деле стал человеком. Из оружия у меня остался только меч.
— Почему тебя не убили светлые? — спросил Пустой.
— Спрашивай у них, — развел руками Кобба, — Я удивляюсь уже и тому, что они приложили усилия, чтобы лишить меня памяти. Я же ничего не знал о том, что происходило в Бирту. А они даже не отобрали у меня меча. Впрочем, Коркин тоже его не заметил…
— Много там было… ученых? — спросил Пустой.
— Точно не скажу, — задумался Кобба, — Человек двадцать я мельком видел, они пытались выбраться из Бирту. Остальные исчезли. В том числе и ты.
— Я? — поразился Пустой.
— Ты или кто-то очень похожий на тебя, — сказал Кобба. — Я видел ученых только издали. По имени знал только мастера Ала, хозяина твоего меча, потому что он руководил и охраной.
— Эти ученые… — Пустой помедлил, — Они все были аху в облике людей?
— Не знаю, — ответил Кобба, — Возможно, и аху, и обычными людьми. Отличить невозможно. Или я не знаю способа.
— Мастер Ал был в числе тех, кто пытался выбраться из Бирту? — спросил Пустой.
— Нет, — покачал головой Кобба. — Но те, кто пытался это сделать, были в крови. Они были ранены. Не думаю, что многим удалось выжить. Скорее всего, никому.
— Понятно.
Пустой помолчал, бросил взгляд на онемевшего Коркина, посмотрел на урчащего ящера.
— Этого ящера помнишь?
— Да, — кивнул Кобба, — Он был одним из двух десятков. Ящеры несли службу внутри здания. Туда нас не пускали. Этого звали Рук. Да его и теперь так зовут. Он умеет произносить свое имя. Считается, что ящеры неразумны, но они очень умны. Они надрессированы на охоту, на охрану, на почтовую службу, даже способны оказывать первую помощь при ранениях на поле боя. Очень дорогое животное. Тем более что оно живет столько же, сколько живет аху, — до ста пятидесяти лет. Это самка. Еще молодая. Она выбрала себе хорошего хозяина. Ящеры чувствуют людей. И аху. Она никогда не даст почесать себя плохому человеку. Или аху.
— Она выбрала не меня, а мою мать, — признался ошеломленный Коркин.
Рук присвистнул (или присвистнула), поднялась на лапы, шагнула к Коркину и блаженно положила ему голову на колени. Пустой улыбнулся. Первый раз улыбнулся в присутствии Коркина.
— Как далеко твоя земля? — спросил он Коббу.
— Очень далеко, — кивнул тот. — Другое небо. Другие звезды. Более длинные сутки. Там я был тяжелее. Другая планета. Но я не знаю, где моя земля. Мы добрались сюда быстро. Сели в обычный орбитальный летатель, которые используются на наших трассах, и были здесь примерно через три или четыре часа. Не знаю точно, мы спали. Окон в летателе нет. Я проявлял любопытство, но у нас не положено задавать вопросы. Потом уже один из моих товарищей осмелился спросить у мастера Ала, которая из звезд на небе наша планета, но получил ответ, чтобы он не тратил времени зря, и дополнительный наряд на пост. Все.
— У тебя нет даже предположений, чем занимались ученые в Бирту? — спросил Пустой.
— Не знаю, — признался Кобба, — Но, судя по всему, они открыли глинку, в которой скрывалась пропасть нечисти.
— Что это? — Пустой выложил на стол странный короткоствол.
Маленький, черный, непривычной формы.
— Не знаю, — покачал головой Кобба.
— Это?
На стол из мешка один за другим выкладывались странные и непривычные предметы. Что-то Кобба опознавал, говорил, к примеру, веревка, но некоторые предметы, предназначение которых не мог угадать и Коркин, сопровождал пожиманием плеч. Его заинтересовала только крохотная пирамидка на цепочке. Две стороны у нее были зеленых оттенков, одна — черной, одна — белой.
— Это знак мастера Ала. Он никогда не расставался с ним, — сказал Кобба. — Носил его на груди. Но я не знаю, что он означает.
— Как выглядел мастер Ал? — спросил Пустой.
— Обычно, — пожал плечами Кобба. — Я не видел его в облике аху, но он был аху, я уверен. Выправка, строгость — все говорило за это. Да и его меч. Такой меч может быть только у самого высшего чина. Не думаю, что в моей стране наберется и десяток обладателей таких мечей. Как человек, он был невысок, худ, светловолос. На вид — молод.
— Что ты мне сказал, когда я показал тебе меч? — спросил Пустой.
— Я произнес тебе на языке аху слова присяги, — расправил плечи Кобба, — По-лесному это прозвучит примерно так: «Я — сын и слуга твой, моя жизнь в твоей власти, мой меч не против твоего меча, а рядом с ним».
— И кому ты так должен салютовать? — нахмурился Пустой.
— Командирам, — пожал плечами Кобба, — Я рядовой, так что, считай, любому из них.
— А если такой командир прикажет тебе сражаться со мной? — спросил Пустой.
— Не знаю, что я буду делать, — признался Кобба.
— Ладно, — нахмурился Пустой и отчетливо произнес несколько слов на незнакомом языке. — Что я сейчас сказал?
— Ты сказал: «Не оскверняй уста поганым языком Жагата, сын Киссата».
— Что это значит? — спросил Пустой.
— Киссат[3] — так называется моя планета, — ответил Кобба, — Там много стран, населенных аху, и только аху, но все вместе они называются Киссат. Что такое Жагат[4], я не знаю.
— Вот, — Пустой положил на стол чистый лист пластика и кусочек графита. — Напиши на своем языке первую фразу и вторую. И несколько слов, которые я продиктую. Мне хотелось бы узнать, на какой язык Разгона может оказаться похож твой язык, Кобба.
— Хорошо, — забрал механик исчерченный пластик через пять минут.
— Вряд ли ты найдешь здесь похожий язык, — скривил губы Кобба.
— Скорее всего, — нахмурился Пустой. — Но я же смог сказать фразу на твоем языке? Вот только откуда знаю ее, не помню. Неужели и мне придется ждать тридцать пять лет возвращения памяти? Ты можешь опять принять человеческий облик?
