Василий Головачев - Укрощение зверя
Объявили посадку. Данилу еще раз обняли по очереди родственники, похлопал по плечу Нестор Будимирович, сказав, что он, к сожалению, не сможет проводить его, но Данилу в Москве встретят нужные люди, и Данила сел в вагон. Через несколько минут вокзал Чухломы скрылся за поворотом дороги.
Защемило сердце. Что-то ждет его впереди?..
В купе заглянул небритый парень в майке с изображением Карла Маркса на груди, сказал кому-то сзади:
– Здесь.
Из-за его спины выглянули еще две такие же физиономии.
Данила и какой-то старичок-попутчик в полотняном костюме песочного цвета, сидевший напротив, переглянулись.
Небритый «Маркс» втащил в купе большую полосатую сумку, за ней другую, глянул на старичка.
– Вытряхнись отсюда покудова.
Старичок встопорщил брови.
– Вы мне?
– Тебе, тебе. Дай сумки устроить.
– Повежливее нельзя? – не выдержал Данила.
– Чего?! – повернулся к нему «Маркс». – Ты-то чего встреваешь, пацан? А ну, вытряхивайся вместе с ним, пока я укладываться буду. Молоко на губах не обсохло, а уже учить начинаешь.
– Пойдем, мил человек, – поднялся старичок. – С хамом лучше не связываться.
– Ты чего сказал, дед? – удивился небритый. – Это я хам?! Сам ты говно, бабай обтрюханный! Вылезай быстрей!
Он протянул руку, собираясь вытолкнуть старика из купе.
В следующее мгновение Данила привстал, перехватил его руку, вывернул за спину, заставив «Маркса» ойкнуть и согнуться, выставил его в коридор.
– Постойте здесь, подумайте, потом извинитесь и уложите вещи.
Спутники небритого, ошарашенные случившимся, застыли как истуканы, переводя взгляды с него на обидчика и обратно.
Данила отпустил руку, шагнул в купе, смущенно улыбнулся в ответ на благожелательно-заинтересованный взгляд старичка.
– Извините…
– Благодарствую за заступничество, – старомодно поклонился старичок. – Я сам виноват, спровоцировал его на грубое деяние. С такими людьми лучше не начинать полемику.
Грубость – остроумие дураков, вспомнил Данила изречение[2] Нестора Будимировича.
– Ах ты, тля сопливая! – опомнился «Маркс», бросаясь на Данилу с кулаками. – Да я же тебе ухи пообрываю!
Данила уклонился от удара в голову, не представляя, что делать дальше, – драться не хотелось, душа требовала иного решения, – но условия поведения диктовал не он, надо было каким-то образом выходить из положения.
Он снова перехватил руку небритого, уложил его лицом на полосатые сумки, заблокировал второй рукой удар приятеля «Маркса», втиснувшегося в купе на помощь, и ткнул его согнутыми пальцами руки в солнечное сплетение. Парень икнул, согнулся, держась за живот, закатил глаза.
– Прекратите! – проникновенно сказал Данила, с трудом выдерживая запахи пива, пота и перегара. – Не будете хамить, никто вас не тронет.
– Отпусти! – процедил сквозь зубы «Маркс». – Больно…
В купе хотел пролезть третий приятель усмиренных, но наткнулся на посветлевший предупреждающий взгляд Данилы и вздрогнул, останавливаясь.
– Каратист, что ли?
– Отпусти, гад! – снова взмолился «Маркс».
– Мы договорились?
– Тебе расписку написать?
Данила отпустил небритого. Тот помог подняться приятелю, оба выбрались из купе.
– Ловко вы их, молодой человек, – похвалил старичок. – Какой системой ратного искусства владеете, если не секрет?
– Лют, – коротко ответил Данила, жалея, что ввязался в драку. Хотя, с другой стороны, иначе поступить он не мог. Как говорил учитель: я могу все понять и все простить, кроме хамства и лжи. И все же сосед прав, ситуацию, наверное, можно было разрешить иначе, мирным путем.
– Пойдемте, поговорим спокойно в коридоре, – предложил старичок, излучавший странное доброжелательное спокойствие. – Пусть они уложат свои вещи.
Небритые расступились, пропуская их. «Маркс» вошел в купе, запихал одну сумку на верхнюю багажную полку, вторую под сиденье, вышел, и все трое сели в соседнее купе, поминутно выглядывая и о чем-то переговариваясь.
Данила и попутчик вернулись на свои места.
– Стало быть, в стольный град едете, экзамены сдавать? – проявил недюжинную проницательность старичок. – В какой институт, ежели не секрет?
– В художественный, – ответил Данила с некоторым стеснением.
– Художник, стало быть?
– Я в основном иконы писал… но и пейзажи тоже могу… и портреты…
– Это хорошо, нужное дело, – закивал старичок. – Я вот все больше по кулинарной части споспешествовал, да на пенсии теперь, трудно у плиты стоять. А раньше поваром работал.
– У меня отец здорово готовит, – поддержал разговор Данила, постепенно расслабляясь. – Много старинных рецептов знает.
– Главное не рецепты, – поднял вверх палец старичок. – Главное – правила и приемы приготовления. Вернуться к технологиям кухни столетней, а тем паче двухсотлетней давности невозможно. Вся среда другая, флора и фауна, а вот культуру еды поддерживать надо. Увлекаться же заморскими рецептами, экзотическими блюдами не след, национальная кухня потому и национальная, что соответствует определенному народу и месту жительства.
Данила с любопытством посмотрел на собеседника.
– Вы говорите… как профессор.
Старичок приподнялся, прижал руку к груди.
– Позвольте представиться: Афанасий Кузьмич Валенок, потомственный кулинар, по образованию – ботаник, доктор наук. А вас как звать?
– Данила… Ломов.
– Очень приятно.
Они обменялись рукопожатиями. Старичок снова заговорил о кухне, потом заметил рассеянность слушателя и махнул сухой ручкой:
– Не думайте о них, молодой человек, не стоят они нашего гнева. Так вот, я утверждаю, что самая скверная кухня выработалась у городских низов в начале прошлого века. Выбравшись из деревни в город, они отталкивались от всего деревенского и пытались перенять приемы приготовления пищи городских верхов. Получилось нечто совершенно дикое…
В купе заглянула небритая физиономия, исчезла.
– Тут оне…
На пороге возник сержант милиции, невысокий, худой, узкоплечий, с выдающимся брюшком, окинул старичка и Данилу равнодушным взглядом.
– Что же это вы, граждане, безобразничаете? Жалуются на вас пассажиры. К людям пристаете, деретесь. Ваши документы, молодой человек.
Данила покраснел, глянул на Афанасия Кузьмича, достал паспорт.
Милиционер бегло просмотрел документ, стукнул им себе по ладони, перевел взгляд на Данилу.
– Придется пройти со мной.
– Я ни в чем не виноват! – возмутился Данила. – Они сами первыми начали…
– Разберемся. Пройдемте!
– Э, мил человек, – встал кулинар, остро посмотрел в бесцветные глазки сержанта, – зачем же безвинных виноватыми делать? Ступай себе с миром, мы тут сами разберемся, тишком да ладком. Тебе отдохнуть надобно, устал поди от безделья, болезный. Ступай, ступай, а документ верни.
Милиционер протянул Даниле паспорт, осоловело посмотрел по сторонам, словно соображая, что он тут делает, покачнулся, с трудом выбрался из купе.
В коридоре забубнили мужские голоса, стихли. В проеме двери мелькнула удивленная небритая морда, за ней другая, но войти в купе попутчики Данилы и старичка не решились. Сонный вид стража порядка и его отказ «утихомирить хулиганов» произвели на них сильное впечатление.
Афанасий Кузьмич сел на место, прищурился.
– На чем мы остановились?
– На городской кухне, – пробормотал Данила, также ошарашенный легкостью, с какой «божий одуванчик» разрядил обстановку.
– Ах, да, – всплеснул руками кулинар. – Это какие-то необучаемые люди, ленивые и неграмотные. Вообще падение культуры еды связано с тем, что все стремятся брать готовое, полуфабрикаты, и не хотят тратить время на приготовление необходимых природных ингредиентов. Отсюда и болезни желудка, и отсутствие радости…
Данила слушал, кивал, соглашаясь, но его не покидало ощущение, что он уже встречал этого старичка. И лишь много позже, укладываясь спать, он понял, в чем дело: от Афанасия Кузьмича исходила та же теплая, благожелательная и в то же время непреклонная сила, что и от Георгия. Да и держались эти столь разные люди одинаково, просто и с достоинством.
Больше приключений не было до самой Москвы.
Небритые попутчики зашли в купе ночью, когда Афанасий Кузьмич и Данила уже спали, тихо легли и тут же уснули. Храпели, конечно, да и запах от них исходил тот же – помоечно-спортивный, но с этим пришлось мириться.
Поезд прибыл на Ярославский вокзал столицы в шесть часов утра.
Прощались сердечно.
Афанасий Кузьмич пожелал Даниле успешно сдать приемные экзамены в институт, посоветовал относиться к еде серьезно и дал телефон, по которому его можно было найти. Куда он подевался потом, Данила не понял. Кулинар исчез, словно в воздухе растворился. Однако Данила тут же забыл об этом. К нему, озирающемуся у вагона с чемоданом в руке, подошел Георгий, и художник вздохнул с облегчением. Все же он ни разу в столице не был и остаться один на один с большим городом опасался.
