Михаил Тырин - Желтая линия
Поездка к дому продолжалась не более двух минут. Колонна неожиданно встала, в люк заглянул неизвестный офицер и в решительной форме предложил нам покинуть машины. Пехотинцы недовольно загудели, но поползли наружу.
Выбравшись, мы оказались практически под брюхом гигантского космического грузовика. Воняло какой-то химией, на поле все еще осыпалась мелкая гарь. Из чрева космолета тянулось десятка два трапов и транспортеров, бегали туда-сюда люди, шли непрерывной чередой тюки, ящики, контейнеры.
— Штурмовые команды, — сказал Нуй. — Пополнение.
В его голосе была и зависть, и легкое почтение, и та малая капля враждебности, которая почти всегда сопутствует и почтению, и зависти. Я тоже обратил внимание на новоприбывших — они как раз спускались по широкому трапу.
Штурмовики ничуть не походили на то пришибленное, испуганное, на все готовое стадо, в котором я находился последние дни. Каждый шел важно и неторопливо, у каждого в глазах светилось достоинство. Все обвешаны оружием, а также разными сумочками и футлярчиками, все мощные, массивные, угловатые. Даже жутковатые антротанки в сравнении с ними казались ходячими примусами.
— У каждого не меньше четвертого холо, — негромко сообщил Нуй. — А сюда приехали за пятым или шестым.
— А я недавно был в их жилом секторе, — заявил вдруг какой-то боец. — Класс! Комнатки на четыре койки. Еду девочки приносят. Экран с десятью интерактивными программами.
— А я еще слышал, — подключился другой, — у них сушилка микроволновая на входе. Пришел с дождя, прошел через рамку — и уже сухой.
— Ну, это брехня, — заметил всезнающий Нуй.
— А карабины видели? — сказал еще кто-то. — С локаторами через воду насквозь смотреть можно. И стреляют сами, как только кого почуют.
— А как, интересно, они знают, что не своего почуяли? — усмехнулись слушатели.
— Ну, надо специальную кнопку нажать… — Боец понял, что гонит чушь, и примолк.
Однако бойцы продолжали отпускать завистливые и восхищенные замечания, наблюдая, как штурмовики занимают их вездеходы и уезжают в свой замечательный жилой сектор. Я не стал им завидовать. Может, у них служба трудная, может, они там гибнут через одного…
Появились наши офицеры, полетели команды, беспорядочная толпа пехотинцев сразу пришла в движение.
— Построились… встали по трое… подровнялись… — слышалось с разных сторон.
Нас поспешно сбили в длинную колонну. Командиры ходили взад-вперед и ровняли строй криками и пинками. Бойцы и не пытались выглядеть бравыми — всех удручало, что в казарму придется плестись пешком.
Наконец тронулись. Команда «Маятник» тут же въехала в замыкающих нашей команды, подобное произошло и с другими. Снова возник бардак, снова послышались крики офицеров. Над ухом прозвенел голос Рафина-Е:
— Живо, живо, не задерживайте колонну!
Машинально он подогнал меня шлепком по каске. Прошел вперед и на кого-то наорал. Потом сказал, что за строй отвечает здоровяк Шилу, и куда-то исчез. Кажется, запрыгнул в проезжавший мимо вездеход.
— Как становятся офицерами? — спросил я у Нуя.
— Получишь холо — можешь стать офицером, если захочешь учиться. Но мало кто остается. Все спешат в Цивилизацию. А ты хочешь быть офицером?
— Нет-нет, просто спросил.
Оставшись без начальства, колонна сбавила темп, а затем потеряла вид колонны. Наш бедный Шилу, который отвечал за строй, только вздыхал, с тоской поглядывая на образовавшуюся толпу.
Мы тем временем вышли за пределы порта и оказались на дороге, пересекающей болота. Здесь было посуше, чем на той стороне бетонированного поля, даже росли крупные деревья. Команды брели вперед, бойцы вяло переговаривались. Некоторые останавливались, снимали гидрокостюмы и, слив из них воду, вешали на плечо. Я же мечтал поскорей избавиться от разрядника, который за это утро меня просто доконал.
Местность, судя по грудам самого разнообразного мусора, была обжитая. Параллельно дороге тянулись трубы и пучки кабелей, стояли невысокие решетчатые мачты, какие-то строения, подъемники. Потом я увидел на обочине сгоревший вездеход. Чуть позже — пехотный шлем, заботливо установленный на невысоком столбике.
— …И под его усталыми шагами дрожит политая кровью земля, — раздался вдруг знакомый голос. Естественно, это был Щербатин. — И в глазах его печаль и усталость, и отметины давних схваток иссекли тело и душу, — продолжал глумиться он. — Но потемневший меч еще остер, взгляд суров, а начищенный щит блестит, как солнце. И пленные варвары ежатся под его взглядом, и десятки волов тянут упряжи, полные чужеземных сокровищ. И крепкие объятия темноокой красавицы встретят его у крыльца, и страстные губы сомкнутся на устах…
— На себя лучше посмотри, — безразлично отмахнулся я.
— Я уже смотрел. — Щербатин был в грязи по самую макушку и к тому же успел где-то разорвать новый гидрокостюм — здоровенный клок свисал на коленке.
— Где ты лазил, Щербатин? — спросил я.
— Где и был — на передовых рубежах Цивилизации. Слышал, шум стоял?
— Да неужели ты отличился?
— Больно надо! Там и без меня дураков хватало на амбразуры кидаться. Зато видел живого ивенка. Вернее, уже неживого. Вернее, то, что от него осталось.
— Что?! — Я даже остановился. — Значит, было нападение?
— И опять обошлись без тебя. Ах, какая досада!
— Да нет… Я просто думал, что…
— Вот-вот, пока некоторые думали, другие отстреливались изо всех сил.
— А третьи так драпали, что штаны порвали, — сказал я и бросил взгляд на разорванную штанину Щербатина.
— Ну, знаешь, у военного имущества жизнь короткая. А чем, интересно, ты занимался? Дай угадаю — предавался самоанализу? Или продумывал конспекты будущих трудов: «Рядовой Беня и раскол в повстанческом движении», «Поэт на войне: факты и воспоминания», «Моя война: заметки фронтового сочинителя»?
— Как же от тебя много болтовни, — разозлился я. — Вот пока тебя не было — хорошо, тихо…
— Не стоит хамить самому близкому другу, Беня. Я ведь знаю, тебе всегда требуются слушатели. Наверняка созрела очередная печаль. Кто, как не я, выслушает и поймет?
— Ты не поймешь.
— А ты хорошо объясни. Если толково объяснить, то и конь поймет. Ну, говори, чего тебе не хватает. Кофе в постель? Или романтики?
— Романтики. И кофе тоже.
— Ну-у… Кофе, быть может, со временем раздобудем. А романтики и так полно. Мы же покорители новых миров, Беня!
— Сошки мы мелкие. И романтики тут никакой.
— А она где-то есть? — ухмыльнулся Щербатин, который подобные эфирные понятия не признавал в принципе. — Ты ее видел?
— Есть. Обязательно есть, в том числе и военная. Потому что сочиняют песни про парашюты и голубые береты, потому что обвешивают значками солдатские хэбэшки, потому что… Потому что есть. Что, не так?
— Продолжай.
— А что продолжать? Ты можешь представить солдатскую песню о том, как важно защитить ульдров от ивенков? Или как здорово утвердить нетленные принципы Цивилизации?
— А вот и займись! Ты же тут поэт.
— Не буду. Знаю, что не получится. Потому что мы не на войне, а на ярмарке. И нужно нам только одно — побыстрей и подешевле заполучить свое холо.
— А как же наемники, Беня? Они тоже воюют за деньги, а тем не менее у них есть самобытная романтика. Читал «Солдат удачи»?
— Да что наемники? У нас там даже зэки, подыхающие от туберкулеза, поют о себе лирические песни. У нас, Щербатин, чем людям хуже, тем больше они этим гордятся!
— Что тебе надо, Беня? — не выдержал он. — Не хватает солдатских песен у костра? Или нечего записать в дембельский альбом?
— Не знаю… — сдался я. — Все какое-то ненастоящее. Нет стимула терпеть трудности, даже будущее холо не греет.
— Просто ты не знаешь, что даст тебе это холо. Посмотри программы — в казарме стоит большой экран…
— Да видел я. Не греет. Примитив. Нужны настоящие эмоции, а их словно специально вытравливают. У тебя была сегодня утренняя накачка? После того, чем нас пичкали, я хотел бросить свой огнемет и не поддаваться больше всеобщей глупости.
— Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, Беня, — поставил диагноз Щербатин. — Не надо поддаваться, надо бороться. Бороться за себя.
— Щербатин, ты же сам говорил, что Цивилизация — предел совершенства. Но живому человеку не нужно математическое совершенство. Нам разлиновали жизнь по клеточкам, и теперь мы должны ходить по ним, собирая в каждой клеточке по зернышку…
— Не по клеточкам, Беня, — тихо, но твердо поправил Щербатин. — Не по клеточкам, а по линиям. По желтым линиям. Или по синим, по красным — смотря какое у тебя холо.
Я все ждал, когда он начнет глумиться. Однако он слушал и, кажется, понимал меня. Возможно, я наконец задел его за живое.
— М-да, что-то в этом есть… — пробормотал он. — Знаешь, что я еще заметил? Никто не знает имени императора.
