Дмитрий Лекух - Черные крылья Бога
– Дай сигарету!
А вот это, девочка, лишнее.
Тебя молчаливую я бы еще как-то стерпел, но чтоб разговоры разговаривать…
…Я неожиданно с удивлением понял, что моя рука, помимо воли, протягивает ей заботливо открытую пачку.
Обалдеть можно.
Ага.
Красотуля вытащила сигарету, неумело прикурила от протянутой мною веточки из костра.
И тоже замолчала.
Я взглянул на небо.
Было ясно, но первые звезды еще даже не прорисовывались.
Вообще-то я люблю это время суток.
Нет, не в городе, разумеется.
Вот так, в походе.
Ветра почти что нет.
Пред-ночь.
Пред-осень.
Листья шумят.
Слегка-слегка.
Ветра-то, я уже говорил, – нет.
Где-то поодаль клацают затворы – ребята чистят оружие.
Заика с одним из механиков вяло и привычно переругиваются, осматривая уставшую за день маршрута технику.
Матюгается на добровольных (и не очень добровольных) помощников незаменимый кашевар Чарли.
У меня нет дома.
Такого, чтобы с большой буквы.
И никогда не было.
Мама предпочитала гордиться мной, а не любить, – какой уж там дом.
Ну, а про папашу я уже, было дело, рассказывал.
Сейчас мой дом – отряд.
Он же – моя семья.
Мы идем по этой жизни вместе, вместе вписываемся в повороты и поэтому просто вынуждены любить друг друга.
Потому что вместе.
Так сложилось.
По другому, извините, – не получается…
– Знаешь, а я никогда не была за городом, – смотрит в огонь.
Когда она затягивалась, кстати, выглядела намного взрослее.
И еще у нее появлялись ямочки на щеках.
Нет, не кукольные.
У нее было худощавое, умное и нервное лицо красивой девочки из хорошей семьи, кукольные черточки на таких лицах исключаются просто по определению.
– Я даже не знала, что так бывает, – ежится, обнимая себя руками за плечи, прикрытые армейским камуфлированным свитерком. – Вечер. А огней почти что нет. Только твой костер, да еще там…
Она махнула рукой в ту сторону, где уже вовсю хозяйничал Чарли.
Что ж тут удивительного, хмыкаю про себя.
Поколение неврозов и искусственного белка, не к ночи будь помянуто.
Дети, которые не знают, что у травы цвет зеленый, а не тухло-желтый, как на городских газонах.
Люди, запершиеся в относительной безопасности каменного мешка.
Человеческая цивилизация, которую мы элементарно просрали.
Обидно.
Я промолчал.
Она кинула сигарету в огонь, потянулась.
Все-таки она была чертовски хороша, недаром я сразу прозвал эту девочку Красотулей.
– Здесь так… – она пошевелила тонкими пальцами, словно пыталась выудить ответ из предвечернего воздуха, – спокойно, что ли. Безопасно…
Я расхохотался, потом испуганно зажал рот рукой.
Зачем обижать ребенка?
Безопасность, причем довольно относительную, нам обеспечивала только усиленная караульная смена отряда, растворившаяся в осенних сумерках и мучительно, до боли в глазах, пялящаяся окрест через оптику инфракрасных прицелов.
Но ей-то откуда это знать!
Обиделась, фыркнула и ушла.
Нормальное такое дело для городской нервической барышни.
Ага.
А я неожиданно понял, что мне почему-то жаль…
…Ночью – настоящей ночью, не городской, в походе отряд всегда переходил на световой день, так безопаснее, – нас разбудила бешеная пальба третьей усиленной смены.
Когда прибежала подмога, было уже поздно.
Заика лежал с перешибленным хребтом и вспоротым брюхом.
Тот, кто решил им полакомиться, – рядом, изрешеченный крупнокалиберными пулями из Гурамовского помповика.
Полурысь-полумедведь.
По крайней мере, больше оно походило на медведя, но Гурам божился, что прыгнуло сверху.
С дерева, под которым коротал смену Заика.
Гурам, отличный стрелок, попал в него, пока оно еще летело, но Заика уже никак не успевал откатиться.
Случайность.
Но, так или иначе, из-за этой дурацкой случайности мы потеряли одного из лучших бойцов, уважаемого ветерана отряда и моего личного друга.
Вообще, конечно, чем дольше живешь, тем больше привыкаешь к потерям.
Это херня, что есть вещи, типа, к которым невозможно привыкнуть.
Человек – это такая тварь, которая способна привыкнуть и приспособиться ко всему.
Удивительно живучий тип.
Самому противно…
Стрелять над могилой (ее Гурам вырыл сам, Заика был не просто его постоянным напарником, а наверное, самым близким другом) не стали.
Заика не любил стрельбу.
Он любил читать умные книги, прокладывать маршруты и дразнить меня «белокурой бестией».
Хотя волосы-то у меня как раз были черные.
Я разрешил ребятам распечатать флягу спирта.
Выпил и сам.
Так было положено, и в то утро мне это показалось более или менее правильным.
Ладно.
Все равно надо было как-то продолжать жить.
Проехали…
Утром, перед завтраком, ко мне подошла Красотуля:
– Извини.
– М-м-м?!
– Я поняла, – опускает глаза на носки собственных щеголеватых сапог, – почему ты тогда так обидно заржал. Мне не надо было обижаться…
Завтракали мы вместе.
Потом она перебралась ко мне в «капитанский» джипак.
Я узнал, что ее зовут Маша и что она действительно может считаться девочкой из хорошей семьи.
Как я и думал.
Не знаю, показалось ли мне это, но, по-моему, Андрей Ильич поглядывал в нашу сторону со скрытым и не совсем мне понятным одобрением.
К чему бы это?
Стоило задуматься.
Или, попросту говоря, ждать от Вожака какой-нибудь еще одной подлянки.
Впрочем, их от него надо было ждать всегда.
А не только при таких, прямо скажем, довольно неожиданных обстоятельствах…
…Когда мы выехали из-за поворота, они стояли на пригорке и ветер трепал их длинные седые волосы.
Католический монах, судя по всему, францисканец.
Иудейский раввин.
И мулла.
И в этом тоже не было ничего удивительного.
Такие Тройки можно было встретить где угодно, за исключением, разве что, столицы, которой они по каким-то причинам избегали.
Нечасто, разумеется.
Но нельзя сказать, что очень уж редко.
Состав их иногда варьировался (вместо муллы мог быть суфий, вместо католического монаха – православный батюшка, вместо раввина – протестантский пастор), но ходили они всегда только по трое.
И их почему-то избегали трогать даже самые отъявленные криминалы.
Поговаривали, что они могут наслать болезнь и вообще наделены странными силами.
Какую они цель преследовали, куда шли и чего хотели добиться от этой странной и нелепой жизни – не знал никто, кроме них самих.
А они этим знанием почему-то ни с кем не делились.
Не хотели, наверное.
Ага.
Иногда они вмешивались в людские дела, но чаще всего – нет, демонстрируя поразительное для любой мировой религии равнодушие даже по отношению к больным и умирающим.
У меня был один случайный приятель, героиновый торчок и философ, который уверял меня, что им просто уже некого спасать: Армагеддон уже давно закончился, конец света настал, и опустошенная земля требует только надзора, но никак не помощи и участия.
Мертвые хоронят своих мертвецов, да и все дела.
Ничего, в принципе, особенного.
Я разговаривал с контрабандистами, которые божились, что Тройки им либо помогали, либо мешали в пути.
Причем призывая такие силы, что мало никому не покажется.
У меня сложилось стойкое убеждение, что они врали.
Хотя, если одна из Троек чисто случайно встанет у меня на дороге и просто скажет: «Старик, тебе туда нельзя» или, допустим: «Мы против», я, скорее всего, как минимум задумаюсь…
…Мы проехали мимо них, не останавливаясь.
И это было самое лучшее из того, что мы могли сделать.
Такие дела.
К вечеру отряд вышел из радиационной зоны, и мы наконец-то встретили первую обитаемую деревню.
Вернее, нас встретили.
Предупреждающими выстрелами.
Фермеры – народ серьезный, шутить не любят.
Да и что там говорить: не мы такие, жизнь такая.
Ежели тебя ежедневно пытаются сожрать, поневоле научишься кусаться.
Иначе и вправду сожрут.
Я вылез из джипака, размял затекшие ноги и не спеша отправился на переговоры.
Судя по опыту, вряд ли они хотят каких-нибудь серьезных боевых действий.
Но отряд, чисто на всякий случай, – рассыпался.
Джипаки угрожающе разошлись, полудугой охватывая импровизированный блокпост, Чарли уселся за укрепленный на крыше грузовичка ЗРК.
Навстречу мне из блокпоста вышел угрюмый мужик средних лет, одетый в древний, как говно ископаемого зверя мамонта, горный камуфляж времен Первой кавказской войны.
Зыркнул недобро в сторону рассредоточившегося отряда (Ага! Может бы и подрались, да бодливой корове Бог рогов не дал!) и остановился в пяти шагах от меня:
– Чего надо-то?
– Проезд. Ночевка. Заплатим.
Мужик почесал короткую, довольно опрятную бородку.
– Откуда будете-то?
– Из Москвы.
Он присвистнул:
– А куда?
