Дарья Зарубина - Свеча Хрофта
Видимо, неведомому спасителю нищенки и ее сына понадобилась вся его колдовская сила. Потому что на краткий миг я увидел его, точнее — ее. Защитная завеса упала. И я увидел волшебницу. И разглядел не только ее прекрасное безмятежное лицо, спокойные и мудрые глаза и длинные светлые локоны. Я увидел одетую льдисто-голубым сиянием дверь. И одной лишь мыслью проник за нее. В прекрасный сад. Сад ее памяти. Мне показалось, что я не был там и мгновения, но этого оказалось достаточно, чтобы знания и воспоминания, которыми я не имел права владеть, прочно поселились в моей собственной памяти. Так что и сейчас картины, явленные мне в том благоуханном, заросшем цветущими яблонями и вишнями саду, стоят у меня перед глазами, стоит мне лишь смежить веки.
— И все твои сказки — из этого сада? — с тревогой спросила Руни. — И она позволила тебе запомнить их?
— Возможно, она даже не заметила моего присутствия в том саду, — ответил Ансельм задумчиво. — Теперь я уже склонен верить в это. Может быть, та прекрасная колдунья была так поглощена борьбой за жизнь мальчика, что не обратила на меня внимания. Не думала, что я, простой смертный, осмелюсь воспользоваться тем, что она сняла защиту с собственной души. Я был глуп и любопытен, Руни. И как же я проклинал себя потом, когда понял, чем теперь обладаю. Каждый день и час я ждал, что она явится ко мне, чтобы покарать за то, что я невольно совершил. Я ждал этого долгие годы. Но потом ушел твой отец и братья. И я понял, что у меня осталась лишь ты. И что я мог тебе дать?
Ансельма скрутил мучительный кашель, но вина, казалось, терзала его сильней. Он схватил внучку за руку и притянул к себе, так что Руни оказалась лежащей на его тощей впалой груди и слышала тяжелые, неровные удары изношенного и измученного сердца, отмеряющего последние часы жизни старого лекаря.
— Что я мог дать тебе, Руни? Я, жалкий деревенский лекарь. Что я мог оставить тебе для защиты, когда меня не станет? — Голос деда глухо отдавался в груди под ухом Рунгерд, кожа у деда была холодная как лед и сухая как пергамент, и Руни почти не слушала его, думая, как выскользнуть из-под его руки и снова оказаться на стуле рядом с изголовьем. — Я никогда не был богат. И понял, что единственное, что есть у меня ценного и что я могу передать тебе, — знания, которые я ненароком получил в дивном саду. И я стал рассказывать тебе сказки. О богах и героях, меняя их имена, но не изменяя более ни слова. Я рассказывал тебе о Восставшем Ракоте, Повелителе Тьмы, и называл его Черным Богом. Я рассказывал тебе о Хрофте и Хедине, о Мерлине и Магах Совета Поколения, о Хагене — последнем ученике Познавшего Тьму. И я учил с тобой забавные песенки, сплошь состоящие из непонятных слов. Ты ведь помнишь их, Руни.
Девочка кивнула. Лекарь облегченно вздохнул и опустил голову на подушку.
— Я учил с тобой самые простые из тех заклинаний, что достались мне в тот день, не решаясь произнести лишь те, что создала сама гостья моего тела. Не решался потому, что боялся ее. Опасался, что она почувствует, узнает собственные заклятья, даже пустые, всего лишь произнесенные простым смертным. Но теперь я больше не боюсь ее. Меня страшит лишь мысль о том, что времени осталось слишком мало и я не успею передать тебе тот драгоценный клад, что носил и хранил в себе все эти годы. Для таких, как ты и я, смертных, кому не подвластны колдовские силы, то, что я хочу дать тебе, не стоит ничего. Но есть и здесь, в Хьёрварде, и в других мирах те, кто за любое из этих заклятий готов продать тебе душу. Слушай, Руни, слушай и повторяй, пока не запомнишь. Иди. Наклонись ко мне.
Рунгерд склонилась к деду, но тот напряг последние силы и притянул ее голову ближе, так что ухо девочки оказалось у самых его губ. И свистящий шепот, который не сумел бы различить никто, кроме одной лишь Руни, заполнил в одно мгновение все ее существо. И таинственные незнакомые слова, в которых заключалась неведомая и сильная магия, словно сами собой глубоко врезались в память.
Глава 9
Будь это грозный Голубой клинок, долгие годы внушавший страх тысячам и тысячам врагов тана, щит юного противника не выдержал бы даже такого сдержанного удара, нанесенного вполсилы. Сейчас в руке Хагена сверкал простой, без изысков, но добротно сработанный меч. Он уже оставил на щите противника несколько глубоких борозд.
Тот, отчаянно стараясь переломить ход боя и перейти в нападение, попытался достать тана своим клинком, но Хаген, разгадав нехитрый план, опередил его. Выбитый из рук меч зазвенел по каменным плитам. На глазах мальчика выступили слезы обиды.
— Так нечестно!
Хаген вложил меч в ножны и обнял сына за плечи, но тот отшвырнул отцовскую руку и зашагал прочь, к отлетевшему в сторону оружию.
— Я больше не стану, — пробормотал он, едва сдерживая предательскую дрожь в голосе. — Ты постоянно побеждаешь, а это нечестно.
— Уж не собираешься ли ты плакать? — грозно проговорил Хаген. — Я не намерен смотреть, как мой наследник шмыгает носом, как побитый поваренок. Подними меч, и продолжим занятие. Если ты не научишься как следует владеть клинком, как ты заставишь людей увидеть в тебе того, за кем стоит идти?
Мечи снова встретились. И Хаген с трудом поборол желание поддаться. Бросил быстрый взгляд на Ильвинг. Она лучезарно улыбнулась мужу, и тан решил сегодня окончить тренировку пораньше и немного посидеть в тени с женой.
Эта залитая солнцем площадка была любимым местом Ильвинг. Здесь, в резной тени деревьев, она часто устраивалась с рукоделием. И как-то незаметно для себя Хаген тоже полюбил этот тихий уголок, в котором не чувствовался взволнованный ритм жизни Хединсейского замка. Широкая площадка отлично подходила как для игр, так и для занятий. Ее обрамлял невысокий зубчатый край стены, а за ним простиралась, покуда хватало глаз, бескрайняя морская синь. Сейчас безмятежная и лучистая, как глаза Ильвинг.
Наследник тана, все еще обиженный на отца, ссутулившись, поплелся прочь. Хаген хотел крикнуть сыну, чтоб распрямил плечи, но Ильвинг положила руку на предплечье мужа, и готовые сорваться слова остались невысказанными.
— Мне кажется, ты мог бы быть с ним добрей, — прошептала она. — Нашему сыну нужно твое одобрение, а не постоянное доказательство твоего превосходства, Хаген.
Хоть и высказанный ласково и кротко, упрек Ильвинг заставил тана почувствовать внезапный прилив гнева. Что могла она знать о том, как воспитываются мужчины? Что может понимать в этом женщина, выросшая в достатке, среди семьи и друзей?
— Я стал тем, кем стал — хединсейским таном — лишь потому, что никто не был ко мне добр. Ни враги, ни завистники, ни даже моя нищенка-мать, которую гораздо больше заботило, где взять денег на выпивку. И я стал Хагеном не потому, что меня баловали. А потому, что те, с кем я вступал в схватку, даже не помышляли о том, чтобы поддаваться мне, раз я молод и неопытен…
— Ты стал тем, кем стал, супруг мой, — мягко напомнила Ильвинг, — потому что Хедин был добр к тебе. Твой меч сделал Хагена таном. Но только эта доброта сделала тебя Хагеном. Хедин вернул тебя мне, и за эту его доброту я буду молиться ему до самого последнего вздоха.
Ильвинг прижалась щекой к плечу мужа. И Хаген не нашелся, что ответить. Ярость сменилась благословенной тишиной. Наученный тысячами битв и походов, Хаген не доверял тишине. Он едва успел встать, как услышал топот ног.
Мальчишка, запыхавшись от бега по лестнице, споткнулся и едва не упал к ногам отца.
— Там эльфийские мастера, — проговорил он быстро и взволнованно, — прибыли, отец. Видел бы ты, какая у них ладья…
Хаген облегченно и чуть разочарованно глядел на восхищенное лицо сына. Тишина не предвещала беды. Всего лишь перемены. А перемены тем и хороши, что не всегда ведут к худшему. Хаген давно пытался добиться от эльфов этой любезности — участия в строительстве Хединсейского замка. То, что когда-то было возведено искусными зодчими, а после стало мишенью пламенных шаров и молний противников Хедина, было вновь отстроено хоть накрепко, но наскоро. Оно годилось для защиты, но Хагену претила мысль, что остров Хедина и стоящий на нем замок навсегда сохранят на себе шрамы былого. Тану грезился новый Хединсей, прекрасный и совершенный. И он не жалел наживки, чтобы приманить на крючок нужную рыбу. Эльфийские зодчие и мастера Альвланда — вот те, кто, по замыслу Хагена, должен был воплотить в жизнь его мечты.
Тан поцеловал Ильвинг и двинулся вслед за сыном. Но не успел сделать и пары шагов, как в спину ему дохнуло едва уловимым нездешним ветром. Он легко подтолкнул тана в спину, окутав запахом цветущих вишен.
Хаген мгновенно обернулся, обнажая меч и закрывая собой сына. Но едва не застигший его врасплох противник не спешил нападать. Пепельная фигура, окутанная сизыми лентами тумана, приблизилась, не касаясь земли кипящим, как грозовые облака, подолом, и поманила к себе Хагена.
