Дарья Зарубина - Свеча Хрофта
Отодвинув в сторону онемевшего от робости юношу, Хрофт склонился и потрогал полы плаща. Там, где в воздухе виднелся прочный каркас, он нащупал лишь довольно толстую, но очень мягкую полоску неизвестного металла. Хрофт надрезал шов и потрогал металл. Он был теплый, температуры человеческого тела, и розоватый на отсвет.
— Так как он летит? — переспросил Хрофт, но ответил ему не мальчишка-альв, а неслышно приблизившийся Велунд. Зеленоглазый жестом отпустил паренька, заверив, что закончит работу сам.
— Все просто, о Великий Один, — начал он.
— Хрофт, — перебил его Владыка Асгарда, — называй меня Хрофтом. И передай всем, чтобы не слишком часто вспоминали другие мои имена. Один не стал бы вожжаться с вашей капризной госпожой. Такое под силу только неприхотливому Хрофту.
Вел улыбнулся, оценив дружелюбный тон Отца Дружин, и продолжил:
— Надень, Великий Хрофт, хотя… Боюсь, эти плащи рассчитаны на фигуру более скромных размеров.
Хрофт попытался набросить плащ на широкие плечи, но тот, несмотря на ширину, действительно оказался короток и мал.
— Здесь, здесь и здесь, — Вел провел изящными пальцам по полам и оторочке плаща, — проложен каркас. Когда летун поднимается в воздух — каркас твердеет. Когда он опускается, плащ снова становится мягким. И, кстати, неплохо защищает от огня.
Велунд говорил четко и чуть громче, чем требовалось. Хрофт не понимал, зачем остроухий затеял этот спектакль. Неужто только для того, чтобы оскорбить Хрофта объяснением очевидного? Но тотчас понял, чего добивался хитрый полукровка.
— Не так, Вел, — оборвала его подошедшая резким решительным шагом Руни, не глядя на Хрофта, присела над плащом, тряхнула его за ворот и взмахнула кожаным полотнищем над головой. Крыло тотчас поймало ветер, едва не уронив девушку навзничь. — Изменение температуры. Когда плащ на теле, каркас нагревается и становится мягким. Но стоит пустить плащ по ветру, температура немного понижается, и каркас твердеет, принимая ту форму, которую придадут ему мастера Альвланда. Хорошая оказалась штука. Сплав никеля и… одного металла, что так ценят твои подгорные друзья, Старый Хрофт. Дедушка соединил эти металлы случайно, а получилась забавная штука. Только я не сразу придумала, как с ней быть. Зато смотри… — Рунгерд, победоносно глядя на Отца Дружин, прижала плащ к плечам и почти молниеносно завернулась в него, при этом полы тотчас повисли вдоль тела мягкими складками, — стоит чуть-чуть нагреть, и становится мягким. Я придумала крылья, а Велунд и его мастера все посчитали.
— Пришлось, правда, повозиться с покрытием, — заметил Велунд. — В солнечную погоду крылья грелись, и люди бились постоянно. Но если намазать поверхность плаща жиром с отражающими свет мелкими опилками, а… Впрочем, к чему эти названия. Мы же, в конце концов, не гномы, чтобы разбираться в металлах.
Хрофт не стал допытываться, что подмешивали в жир альвские мастера. Он удивленно смотрел на Рунгерд, открыто и бесхитростно хваставшуюся своим изобретением. Девчонка светилась от счастья, и Хрофту показалось, что часть этого света проникла под нагрудник из кожи снежной змеи и теперь жгла его, заставляя нетерпеливо поводить плечами.
— И ты еще не видел вот этого, — Рунгерд повертела перед лицом Хрофта крошечной, не больше мизинца, склянкой, до половины наполненной маслянистой желтой жидкостью. — Как раз хотела показать тебе, Вел. Думала всю дорогу от Живых скал. Как появилась минута, смешала. И…
Она размахнулась и бросила склянку шагов на десять в сторону берега. Хрофт, Вел и Руни угодили под волну летящих камней, комьев земли и песка. Велунд упал на траву, закрыв голову руками, Хрофт заслонил ладонью глаза, а Рунгерд радостно подпрыгнула, вытрясая землю из волос, и замахала руками в сторону лагеря, чтобы не беспокоились понапрасну.
— Хорошая штука, правда? — спросила она, ожидая одобрения. — Только в бою пока не годится. Взрывается, тварь, от любого движения. А кому охота таскать такое на себе, каждую секунду ожидая, что рванет. Вот я и подумала, Вел, может, твои ребята что сделают? Ну, завернут во что-нибудь…
Рунгерд передала Велунду еще одну склянку наподобие той, что только что разворотила добрый десяток квадратных футов. И двинулась к лагерю.
— Катапульты показать? — примирительно бросила она Хрофту. Расчет полукровки оправдался полностью. Руни не могла не вмешаться в разговор о собственных изобретениях и, почуяв в Отце Дружин внимательного и понимающего слушателя, благоразумно предпочла доброй ссоре мир.
— Уже не сердишься? — Отец Дружин попытался говорить просто и по-человечески. Допусти он хоть в голосе, хоть в одном движении намек на свою божественность, на превосходство, и Рунгерд закроется снова. И тогда едва ли расскажет ему то, что он хотел узнать.
— Сержусь, — пожала плечами девушка, — но понимаю, что ты прав. Поэтому хочу, чтобы ты видел, что мы готовы к большой войне. Эти крылья и все прочее — мелочи. Если будет нужно, я придумаю что-нибудь еще. Я хочу, чтобы ты видел, что люди верят мне. И пойдут за мной. И за тобой. Ведь теперь с нами бог.
От Хрофта не ускользнула ирония, скрытая в ее словах. Но он предпочел не заметить ее.
— Люди пойдут за тобой. А альвы?
— Тем более, — с непоколебимой уверенностью ответила Руни.
— Пойдут за тобой, пока ты им платишь? Платишь тем, что украл твой дед? — Хрофт приготовился к взрыву, не меньшему, чем тот, что прогремел на берегу.
— Мой дед ничего не крал! — взвилась Рунгерд, яростно сверкая глазами. — Надо лучше защищать то, что хочешь сохранить! И если кто-то случайно получил нечто, что ему не предназначалось, я называю это судьбой, а не кражей.
Восемью годами ранее
Это длилось уже вторую неделю. Словно сама смерть не желала смилостивиться над стариком и избавить его от мучений. Старый Ансельм умирал, и единственное, что оставалось Руни, — это бессильная злость на мироздание за то, что оно никак не желало позволить старику проститься с отслужившим свое телом.
Ансельм и сам постоянно повторял, что зажился. Что почти сотня лет — слишком большой для человека срок. Что он смертельно устал. Но страх смерти, брезживший на дне его выцветших глаз, нашептывал Рунгерд совсем иное.
— Расскажи мне сказку, Руни, — потребовал дед. — Ту, что я когда-то рассказывал тебе. Расскажи, чтобы я знал, что ты все запомнила.
— Я помню, — отозвалась внучка, споласкивая полотенце в миске с прохладной водой и снова прикладывая к голове старика. — Давным-давно, когда мир был еще молод, появился на свет младенец-Бог… Я помню, помню.
— Хорошо, — устало отозвался старый лекарь, — ты помнишь. Не зря я рассказывал их тебе каждую ночь. Еще когда ты была малышкой, ты все повторяла: «Расскажи про Черного Бога, что создал из тьмы зверей и чудовищ». А еще ты любила сказку про двух влюбленных Магов, что жили в волшебном саду… А теперь я расскажу тебе еще одну. Ту, что раньше не смел. Боялся, уж прости меня, Руни. Трусоват всегда был твой дедушка.
Девочка попыталась остановить его, заверить, что не нужно сказок. Лучше сохранить силы. Но слезы комом встали в горле. И старый Ансельм начал свой рассказ:
— Когда-то давно жил на свете один глупый лекарь. В те поры он путешествовал с караваном именитого купца. Однажды они вели караван в один из богатых городов в землях ярлов. Они много дней провели в пути и ожидали, что за холмом вот-вот станут видны башни города. Но внезапно над головами путников сгустились тучи, загремело и заворчало. Ни одной капли не упало на землю, но, казалось, все изменилось вокруг. И дорога, та, что должна была привести их к городским воротам, принялась петлять в холмах и перелесках, пока перед купцом и его спутниками не показалась деревня. На отшибе они увидели бедный, полуразвалившийся дом. И услышали ужасные крики и стоны. В доме рожала женщина. И купец приказал лекарю войти в дом и помочь бедняжке…
Старик Ансельм закашлялся. И Рунгерд бросилась к кувшину с водой, чтобы подать деду пить, но старый лекарь жестом остановил ее, приказывая остаться и слушать.
— Ты уже догадалась, что этим лекарем был я, — осипшим голосом продолжил старик. — Та нищенка страдала ужасно. И я был уверен, что ничем не могу помочь. И роженица, и ее нерожденный сын были обречены. Я осмотрел ее и решил, что единственной помощью, которую я могу ей оказать, будет хоть какая-то попытка облегчить ее боль. Но едва я коснулся огромного, ходящего волнами от частых и жестоких схваток живота женщины, как почувствовал, что не могу отвести рук. Я уже не был им хозяином. Кто-то невидимый завладел моими пальцами, и они стали ощупывать и оглаживать живот роженицы. Невидимый гость, казалось, владел всем моим телом. И я понял, что не могу даже позвать на помощь. Однако тот, кто занял мое тело, вытеснив разум на самую границу существа, знал, что делает. Перед моим мысленным взором проносились заклинания, сплетались и рассыпались руны. И я видел, как схватки становятся реже. Воспользовавшись короткой передышкой, тот, кто был в те минуты лекарем Ансельмом, освободил плод от сдавливавшей его шею пуповины. И я видел каким-то чудесным зрением прямо через брюшину роженицы, как магические струны освобождают младенца от пут, как он поворачивается в утробе матери, готовясь выйти на свет.
