Максим Хорсун - Ушелец
— Ты уже знаешь? — спросила она после заминки.
— Знаю. Все правда в порядке, — повторил он, — кто-то приходит, кто-то уходит; люди меняются, меняются прозвища…
— Говорят, ты собирался осесть на Земле, но тебя вынудили снова податься в космос.
— Было дело. Только я не подался. Я сбежал.
— И мы сейчас над планетой, с которой у тебя все начиналось. Призадумаешься…
— Ну, надеюсь, на ней все и закончится. Полковник выделит мне земельный пай на вашей буферной планете поближе к теплому вулкану, я займусь мемуарами и разведением модифицированных кроликов.
— Отличный настрой, Ушелец! — Раскину показалось, что Скарлетт не сказала ему того, что собиралась. — Держись, начинаю отрыв…
Шаттл вздрогнул. На секунду Раскин почувствовал, что его сердце готово вырваться наружу, разорвав грудь и крепчайшую оболочку скафандра, подобно мифическому инопланетному чудовищу: они падали головой вниз в черный колодец ночного Забвения. Но уже в следующий миг кровь отхлынула от мозга и свободно разошлась по тканям. Шаттл вышел за пределы искусственной гравитации десантного корабля. На борту воцарилась невесомость.
— Три… два… один! — честно отсчитала Скарлетт и только после этого запустила маршевые двигатели.
Раскин зажмурился. Дышать стало тяжело. Глазные яблоки налились свинцом, мышцы на лице затрепетали, заставляя его непроизвольно гримасничать собственному отражению на внутренней части забрала шлема.
Челнок пронесся рядом с висящим на геостационарной орбите «скаутом» «Ретивый». Пламя из его дюз озарило развернутые зонтики параболических антенн, что неустанно вслушивались в тишину на поверхности планеты-убийцы. Но едва ли кто-то из экипажа корабля близкой разведки успел разглядеть через иллюминатор вираж искусственного болида.
Через миг и «Ретивый» превратился в звезду — одну из многих, сияющих в зените.
Корпус челнока вновь вздрогнул: сработали контрольные двигатели. Скарлетт вывела шаттл на посадочную траекторию. Уверенно положила машину на первый виток. Под короткими, но широкими плоскостями развернулось пыльное, словно когда-то завалившееся за шкаф и всеми забытое полотенце, полотно безрадостных земель. Сейсмическая активность на Забвении давным-давно угасла, метеориты и ветер оставались здесь единственными рельефообразующими факторами. Мелькали невысокие горы, равнины, изрытые оспинами воронок; тянулись покрытые щебнем пустоши.
А затем они оказались над Кратером. Тем самым, что отличал Забвение от остальных пустынных миров.
Этот Кратер не выглядел ни воронкой, ни чашей. Создавалось впечатление, будто кто-то вынул целый сегмент планеты и развеял его на солнечном ветру. Под шаттлом сгустилась тьма. Безмолвная и непроглядная, в то же время хищная, истекающая слюной, словно притаившийся в засаде зверь. Из Кратера разило опасностью. То невидимое и необъяснимое, что вызывало это ощущение, хлестало из его необозримой кальдеры, словно лава из действующего вулкана. Казалось, что за завесой черноты притаилось нечто, со злобой глядящее в космос, ненавидящее любые проявления жизни, будь то органика, будь то плазма — электрический импульс в кремниевом процессоре робота.
Перегрузки не уменьшались. Тик-тик-тик — стучали часы внутри шлема. Тик-тик-тик — пульсировало в голове ушельца. Сидя в десантном шлюзе, он не мог видеть Кратер. Но он ощущал его. Точно так же, как в годы молодости. Поэтому, когда это образование исчезло за кормой, он вздохнул с облегчением.
Далее они достигли терминатора. Кабину челнока залило кармином чужого рассвета. Солнце Земли с такого расстояния слизнуло бы шаттл, не почувствовав вкуса, превратило корпус в металлический пар, но все, на что оказалась способной 61-я Лебедя, — это радиоактивные плевки и вялый расстрел фотонами. В пространстве колыхалось пунцовое щупальце протуберанца. До него было очень далеко, однако даже невооруженным глазом можно было увидеть, что оно оканчивается петлей. Плазменное лассо, брошенное агонизирующей звездой в безнадежной попытке достать их крошечный кораблик.
— Выходим на дневную сторону, — послышался голос Скарлетт.
Раскин не страдал излишним самомнением и понимал, что пилот докладывает не ему, а тем, кто следит сейчас за их маневрами с мостиков «Микадо» и «Ретивого». В тот миг ушелец подумал, что если бы у него было время, оптический прибор и, самое главное, — желание, то он смог бы отыскать место своей предыдущей высадки. Они как раз пролетали над тем районом, где когда-то проходило испытание экспериментальной группы мутантов.
— Радиомолчание приблизительно четырнадцать минут, — вновь сказала Скарлетт. — Готовлюсь к торможению и входу в атмосферу.
Ответить ей не успели — корабли загородил шар Забвения.
«И вот наконец мы наедине», — сказал бы Раскин Скарлетт, если бы сам был моложе, а обстоятельства, желательно, — более мирными. То есть не сегодня. И, уж точно, не завтра. Сейчас нужно было думать только о миссии. Он — миссия; миссия — он… Бред. Наоборот, хорошо бы расслабиться, а то колени трясутся так, что суставы скафандра скоро разболтаются. Чему быть, того не миновать, можно хмуриться своему отражению внутри шлема, медитировать, глубоко вдыхая баллонный воздух, да только не сделает это его форсированный метаболизм еще более форсированным. К тому же, возможно, женщина в кабине пилота — последний человек, с которым он может поговорить (то, что рация с пьезомеханизмом будет работать на Забвении, — вилами по воде писано).
Каково было его удивление, когда валькирия сама нарушила молчание.
— Ушелец, пока нас никто не слышит…
— Да, Скарлетт?
— Я была бы тебе признательна, если бы ты вернулся невредимым.
Раскин хмыкнул.
— Спасибо, Скарлетт. Но думаю, что не обо мне ты печешься.
— На девяносто процентов… — она запнулась.
— Что — «на девяносто»?
— На девяносто — ты прав, — честно ответила она. — Шнайдер — одержимый. Он не отступит, пока не перевернет Забвение вверх дном. Мне бы не хотелось лететь на эту планету в еще один рейс.
— Знаешь, — с напускной развязностью проговорил Раскин, — когда речь идет о Забвении, слишком заносчиво давать какие-либо обещания. Скажу просто: сделаю все, чтобы твоему Картеру не пришлось повторять наш маршрут. Я сказал то, что ты хотела услышать? — закончил он с нажимом в голосе.
— Наверное. Я не права. Извини, Ушелец. Просто, сделай так, чтобы ты вернулся.
— Не бери в голову. Лучше посади нас нежно!
— Будь спокоен!
Шаттл ворвался в верхний слой атмосферы. Заскользил сквозь газовый бульон, теряя скорость. Удивительно, но на этой высоте уже было полно пыли: из-за низкой гравитации ее забрасывало ветром с поверхности планеты почти что к самим звездам. А ветры над прокаленной дневной стороной Забвения бушевали безжалостные. Скарлетт, поигрывая желваками, смотрела через щель фронтального иллюминатора на то, как нос челнока рассекает клубящуюся мглу. Где-то внизу, но уже — рукой подать как близко, бродили среди причудливых выветренных скал обитатели этого мира — многокилометровые воронки ураганов.
Неожиданно Раскин почувствовал, что коалиты в его ушах уже не болтаются, словно морская капуста в океанском течении. В блуждающем мирке посадочного шаттла вновь появился «верх» и «низ». Здравствуй, гравитация!
За считаные минуты они промчались через бесхитростный пыльно-красный день Забвения. Свет вокруг них стал меркнуть, наливаться багрянцем; и вот внизу снова превалируют серые безликие оттенки. Ветры утихомирились, у скал исчез напыщенный вид барочных башен, они превратились обратно в посеченные метеоритами хребты.
— Приближаемся к цели, — сообщила Скарлетт. — Связь… да, возвращается связь… «Микадо»? «Ретивый»?
Голос Шнайдера прозвучал неожиданно четко и так громко, что Раскин вздрогнул:
— Скарлетт, внимание! Внизу — тишина. Хронодатчики молчат! Повторяю: хронодатчики молчат!
— Принято «хронодатчики молчат», — ответила Скарлетт озадаченно. — Запускаю маршевые, выхожу на следующий виток.
Раскин, предчувствуя недоброе, попытался развернуть зажатую креплениями руку так, чтобы увидеть показания индикатора кислорода. Но в темном шлюзе ему не удалось разглядеть ни шкалы, ни проклятой стрелочки. Пришлось перевести глаза в режим ночного зрения, но и он не помог. Циферблаты стали выглядеть яркими размытыми кругляшами.
В свою очередь, Скарлетт запустила программу пересчета расхода топлива. Беззвучно чертыхнулась, увидев результат.
— Отставить новый виток! — включился в разговор Козловский. — Продолжай торможение! Закладывай вираж и начинай спиральный спуск!
— Принято.
— Не опускаться ниже двух километров!
— Принято. Приступаю к маневру.
