Сергей Дорош - Темные звезды
— Нечто, одетое в лед и железо.
— Если… если оно отвечает — пусть поможет нам. Во спасение праведных ничто не может быть нечистым!
— Брат Динц говорил: «Хуже, чем царь тьмы».
— Пусть зовет! — Она торопливо осенилась.
— Я такой помощи не приму. Лучше пасть в бою. С мечом в руке, с молитвой на устах…Разве не так нас учили?
— Я тоже останусь, — гордо выпрямилась аббатиса, — хотя могу уйти. Со мной семь сестер, способных подниматься — каждая возьмет двоих… если не слишком тяжелы.
— Значит, ваш долг — подняться с ними вместе. Еще две спасенные души.
— А вы?
Комендант понял, что она хочет унести его. Лично его.
— Я выйду против черных. Надо ударить на их позиции раньше, чем начнется канонада. Если затемно пробьемся, сможем рассеяться в лесах. Хотя бы часть уцелеет. А в стенах форта — нам всем могила.
Леса Кивиты, густые и влажные — гибель для чужаков, родной дом для туземцев. С проводниками-кивитами здесь не пропадешь.
— Я хочу сама говорить с братом Динцем.
— Извольте, сестра. Если только он в состоянии беседовать…
— Что, болен?
— Он испытывает на себе зелья. Настои трав помогают говорить и слышать дальше… но порой от них он бывает как помешанный.
Аббатисе повезло. Молодой брат-сержант еще не принял свое снадобье и был в здравом рассудке. Карие глаза миндалевидные, типично кивитские, а простецкое скуластое лицо напоминало рыбаков из устья Гура — парней, которые могут поделиться с неудачником своим уловом, но могут и выставить ложный маяк, чтоб поживиться плодами кораблекрушения.
Хотя сержант держался молодцом, опыты с зельями на нем сказались — лицо унылое, осанка утомленная, глаза запавшие и тусклые.
— Благословение грома небесного с вами, добрая сестра.
— Свет молнии между нами, — поцеловала она сержанта, как велит устав. — Что это, брат, — твоя родня? — улыбнувшись, аббатиса кивком указала на пару кивитских ребятишек, похоже, брата с сестренкой. Те прятались за Динца.
— Просили пить, — пожал он плечами. — Как не дать?
— А что же самому останется? Ты занят важным для братии делом…
— Я пью не воду, — указал сержант на бутылку с болотно-зеленым настоем.
— Это и есть ключ от неба?.. — Она с недоверием понюхала зелье. — Ужасно. С великой жажды — и то бы не выпила. Могу ли я присутствовать, когда ты будешь… говорить?
— Если вам угодно. Предупреждаю — моя речь может быть очень грубой.
— Так водится у вещателей?
— Нет. — Сержант смущенно покосился на старшего. — Дело в том, что…
— Черные вышли на связь? — подался вперед комендант.
— Да, блаженный брат. Один, по имени Раскат, пытался совращать меня.
— Много предлагал за измену?
— Кавалерское звание, пятьсот червонцев, табун коней, поместье, двух наложниц…
— Воистину, патриарх щедр! — Комендант с отвращением сплюнул.
— …и еще я должен был зарезать вас, блаженный брат.
— Как же ты ему ответил?
— Здесь благородная дама, я не могу повторить.
— Доставь мне удовольствие, сержант. — Аббатиса ласково притронулась к его руке. — Я желаю знать, получил ли Раскат то, чего заслуживал.
— Цыц! — Сержант прогнал детей, откашлялся и, глядя в сторону, скучным голосом проговорил свой ответ. Сомневаться в точности не приходилось — память у вещунов превосходная. Монахиня с ирисом на груди довольно жмурилась и смеялась, не разжимая губ.
— Ах, какой слог! Какие точные слова!.. Ты достоин награды, сержант.
— Увы, брат, я лишен возможности сделать тебя кавалером — орден распущен, капитула нет, — сожалел комендант. — Но бог свидетель, — поднял он руку, как для клятвы, — на капитуле мой голос — в твою пользу! Дворянство заслужено тобой по праву чести и верности.
— Подтверждаю здесь, — наклонила голову аббатиса, — и повторю устно или письменно, что речь брата-коменданта целиком правдива. Пока же могу предложить лишь свою слабую помощь… Травы и зелья, собранные сведущими сестрами — все в твоем распоряжении. Если они пригодятся, значит, мы трудились не зря. Я пришлю к тебе сестру-травницу… А сейчас приступай к вещанию. Если услышишь Раската — выругай его как следует.
— Премного благодарен, — поклонился сержант, румяный от волнения. — Да славится имя светлейшей Девы-Радуги…
Он взял со стола массивный стальной шлем — в таких головных уборах с ременными подшлемниками и войлочными прокладками воины-меченосцы некогда шли на штурм кивитских укреплений, когда со стен летели камни и копья.
Монахиня в лиловой рясе замерла. Наигранная, нервная веселость покинула ее; настало время таинств. Что для одних — защита от вражеских снарядов и клинков, для других — врата в мир далеких голосов… быть может, лестница в небо… или гибельный провал в темное царство… Куда он пошлет свой зов? кто ему ответит?
— Слушайте… слушайте меня, — нерешительно начал он, застегнув подбородочный ремень. — Говорит сержант Динц из Ордена меча. Я в форте Скалистого мыса, на восточном берегу Кивиты. Мы осаждены войском Тайного ордена. Если кто-нибудь слышит меня, ответьте…
Ни единого голоса. Лишь далекий, мерный шум, похожий на звук прибоя.
— Кто-нибудь слышит меня? Ответьте…
Никого. Даже соблазнитель Раскат снял шлем, вышел из сферы голосов.
«Если бы он подслушивал, я бы его почуял».
— Кто-нибудь… Вы меня слышите?
Безмолвие вокруг на сотни миль. Один шорох невидимых волн.
Все вещуны-меченосцы — молчат. Схвачены черными. Убиты в бою. Покончили с собой, как брат из Трех Щитов.
За волнами шума послышалось слабое, невнятное слово — и погасло. Сержант напрягся, пытаясь его разобрать — не успел.
«Кто это?.. Черные? Донеслось из-за моря? из Вея прилетело? у вейских царей тоже есть вещатели…»
Вновь тишина, нарушаемая только шипением и шорохом. Он закрыл глаза.
— Вы меня слышите?
Сержант с болью ощутил себя одиноким, говорящим среди беспредельной немоты. Кивита с ее поселками, монастырями, портами, плантациями — на самом деле не населенный полуостров, а лесная пустыня, безлюдье гор и озер, на краю которого сидит единственный человек и зовет, безнадежно зовет — последний голос вымершей земли…
— Поговорите со мной, кто-нибудь. Пожалуйста. Ради бога.
Схватив бутылку, он торопливо сделал несколько глотков. Аббатиса стиснула пальцы — похоже, сержант решился расширить слух и речь куда-то далеко, за пределы дозволенного.
— Вы слышите?
В глазах начало мутиться, темнеть. Фигуры коменданта, монахини стали расплываться, словно их рассеивало ветром. Каменные стены кельи просвечивали, как стекло. Затем растворились стены форта, но берега и леса за ними не было — голая земля, серое небо без солнца, пыльная буря. Ветер нес тающие крики, длинные стоны, исступленные вопли.
Вдали — где, сержант не мог понять, — появилась выпуклая громада, висящая посреди ветра. Лед и железо, холодная глыба.
— Опять? — раздалось из нее удивленно. То был не голос, а дуновение, похожее на вздох великана.
— Господи! Отец Небесный, услышь меня!!
— Что тебе? — дохнуло, едва не сдув сержанта со скамьи.
— Попроси… — осмелилась произнести аббатиса, но комендант жестом велел ей умолкнуть.
— Спаси нас!
Ветер клубился пыльными вихрями вокруг темной громады. То, что было заключено внутри, задумалось. Затем прилетел ответ:
— Возьми в море.
Вслед за голосом ударил знакомый звук волн.
Пыль поднималась, заволакивала горизонт; она скрыла источник голоса-дыхания, и, наконец, сгустилась до плотности камня. Сержант вновь оказался в келье — опустошенный, дрожащий.
— Тебе ответили? — нарушил молчание комендант.
— Да…
— Тот же, что прежде?
— Да…
— И что он сказал?
— Надо понять. Я… что-то в море. Я должен прийти в себя.
— Отдыхай. И постарайся понять сегодня. Завтра будет поздно.
Солнце двигалось по небу, отмеряя часы молитв, отсчитывая остаток жизни. Черно-серебряные готовились к бою с черными. Комендант принимал донесения старшин, распоряжался — все пистолеты и мушкеты должны быть заряжены, ударный отряд собирается у ворот, чтобы атаковать сразу после раннего богослужения.
— Тяжелораненым дать отпущение грехов, меч в руку и вино забвения. Кивитов брать только молодых и быстроногих, прочие пусть остаются.
Кое-как избавившись от впечатления — после двух добрых стаканов от беседы среди ветра остались в памяти только слова, — сержант поднялся к парапету, смотреть на водную гладь.
«Возьми в море.Что там взять?»
Стало смеркаться. Девица в лиловой рясе подошла неслышно. Он очнулся, когда она оказалась рядом. Уставился на ирис, вышитый на груди.
