Николай Чадович - Дисбат
Поэтому он глубже уткнулся носом в лишенную наволочки подушку и натянул на голову потертый китайский плед, некогда доставшийся ему при разделе имущества. Однако гость оказался на редкость настырным. У Синякова даже возникла мысль, что это какой-то загулявший музыкант-ударник, спутавший дверь стрекопытовской квартиры со своим барабаном.
Пришлось в конце концов сдаться и крикнуть: «Заходи! Открыто!» (В страхи Стекопытова Синяков не верил и двери не запирал принципиально.)
Похоже, день начинался с сюрпризов, от которых Синяков успел отвыкнуть. Гостьей оказалась его бывшая жена Нелка. Расстались они примерно год назад при тех же обстоятельствах, при которых идущий на дно авианосец расстается с самолетом, успевшим стартовать с его палубы, то есть раз и навсегда.
После того как Синяков оставил Нелке все, совместно нажитое в браке, включая сына, точек соприкосновения между ними не осталось. Невозможно было даже представить себе повод, заставивший эту хитрую и самовлюбленную суку нанести столь неожиданный визит. Конечно, случается, что убийцы посещают могилы своих жертв, но экс-супруга Синякова сентиментальностью никогда не отличалась. В спертом воздухе стрекопытовской берлоги повис жирный вопросительный знак.
При себе Нелка имела полусложенный зонтик, из чего можно было заключить, что на улице разыгралась непогода. Одета она была в своей обычной манере – что-то среднее между миссис Тэтчер и дешевой гамбургской проституткой.
– Добрый день, – сказала она, брезгливо морща нос. – Ну и душок здесь у вас! Дохлую кошку, что ли, в шкафу забыли?
Синяков, достаточно хорошо изучивший внешние нюансы поведения своей жены, понял, что она явилась сюда по делу и разговор у них предстоит долгий, скучный и неприятный. Можно было, конечно, просто выбросить Нелку вон, но это было занятие еще более скучное и неприятное, да к тому же неблагодарное. Поэтому скрепя сердце он приготовился если и не слушать, то по крайней мере что-то отвечать. Нелку можно было взять только измором. Темперамент губил ее, как крысу – хвост.
– А ты, похоже, анахоретом живешь, – подслеповато щурясь (очки не носила, не шли они ей), Нелка оглянулась по сторонам. – Вот уж не ожидала! Думала, здесь пьяные лярвы вповалку валяются.
– Не ходят сюда лярвы, – буркнул Синяков. – Опасаются. Говорят, ты им путевку на этот адрес не подписываешь.
– А ты как был дурачком, так и остался, – с наигранным сочувствием констатировала Нелка.
Возразить на это Синякову было нечего.
Бывшая супружница между тем обмахнула платочком табурет, в квартире Стрекопытова выполнявший и много других функций, после чего уселась на него, закинув ногу на ногу, чем еще раз подтвердила предчувствия Синякова относительно того, что беседа у них намечается долгая. В полумраке она смотрелась довольно неплохо. Незнакомый трезвый мужик мог дать ей сейчас лет тридцать, а пьяный – вообще двадцать пять.
Время шло, а разговор, ради которого Нелка, бесспорно, вынуждена была совершить над собой насилие (что для нее всегда являлось актом куда более мучительным, чем насилие, осуществленное со стороны), все не начинался. Она с преувеличенной тщательностью раскуривала длинную черную сигарету, то ли подбирая наиболее приличествующие случаю слова, то ли давая Синякову возможность осмыслить всю важность текущего момента. Впрочем, принимая во внимание ее во всех смыслах изощренный язык, первое предположение можно было отбросить.
Наконец Нелка окуталась облаком сигаретного дыма, на вкус Синякова, чересчур приторного, и с несвойственной для нее щедростью предложила:
– Хочешь?
– Не знаю, – вяло ответил он. – Скорее всего не хочу…
– Интересно. – Она прищурилась, но уже иначе – не как слепая курица, а как готовящийся к выстрелу снайпер. – Не куришь. Баб не скоблишь. Может, и пить перестал?
– Случается… – Удивление, вызванное этим странным визитом, уже начало проходить, и Синякова опять потянуло в сон.
– Так я налью. – Она многозначительно постучала пальчиками по своей элегантной сумке, содержавшей все необходимое для деловой женщины не очень строгих правил.
– Нет, спасибо, – сдержанно поблагодарил он.
– Что ж так? – В ее напускной игривости внезапно проскользнули нотки еле сдерживаемой истерики. – Никак брезгуешь?
– Вспомни, по каким случаям ты мне раньше наливала. – Синяков окончательно убедился, что уклониться от разговора не получится и надо волей-неволей его поддерживать. – Чтобы споить меня, а самой смыться. Или чтобы на скандал спровоцировать и по этому поводу в очередной раз милицию вызвать. Нет, зарекся я с тобой пить. Раз и навсегда зарекся. Лучше говори прямо, зачем пришла.
– Столько времени не виделись, а ты сразу на меня зверем попер, – вздохнула Нелка. – Разве нельзя вот так просто, по-человечески поговорить?
– Можно… – отозвался Синяков. – Если с человеком. А ты змея подколодная. Мы с тобой последние полгода через адвоката разговаривали. Вот и захватила бы его с собой. Только учти, что, кроме дырявых носков, взять у меня больше нечего.
– Злым ты стал. – Она поменяла положение ног, и Синяков заметил на подошвах ее ботинок свежие бумажные полоски, какие обычно наклеивают на обувь в сапожных мастерских. – Это, наверное, от одиночества.
– Злым я стал от общения с тобой, – ответил он. – А в одиночестве я, наоборот, душой отхожу.
– Оно и видно. – Нелка вновь обшарила своим взглядом незамысловатый интерьер комнаты. – Еще немного здесь полежишь, так не только душой, но и телом отойдешь. На тот свет.
– Это уже не твоя забота! – отрезал Синяков. – Спорткомитет похоронит.
– Нужен ты этому спорткомитету! – Она презрительно скривилась, словно разговор шел о самой распоследней богадельне.
– Нужен не нужен, а средства на похороны спортсменов-ветеранов у них по смете предусмотрены.
– Ты это серьезно? – Нелка почему-то забеспокоилась. – Окончательно на себе крест поставил?
– А разве ты не этого добивалась?
– Честно сказать, я уже и сама не помню, чего добивалась… Все как-то наперекосяк сложилось…
Было в ее интонациях что-то искреннее, но Синяков, столько раз попадавшийся на этот крючок, не поверил бы даже Нелкиной исповеди, случайно подслушанной в храме божьем. (Была у нее такая мода – время от времени бегать за отпущением грехов. Впрочем, злые языки утверждали, что она просто задалась коварной целью трахнуться с батюшкой в алтарных приделах, куда, как известно, бабьему племени вход строго воспрещен.)
– Мне ты на жизнь не жалуйся! – резко ответил он. – Не тот я объект, чтобы других жалеть… И вообще, мне спать хочется.
– Это понимать как намек? Прогоняешь меня?
– Понимай как хочешь. – Он демонстративно прикрыл глаза, хотя Нелку из поля зрения не выпускал, та в приступе гнева могла и по голове чем-нибудь тяжелым садануть.
– Ну ладно, допустим, что я сука поганая, как ты любил выражаться. – Нелка как-то странно заерзала на табурете. – А ты, значит, кругом хороший. Ну так и докажи это! Прости меня. Пожалей.
– Да ты вообще с ума сошла, – тоном засыпающего человека пробормотал Синяков.
Нелка теперь сидела к нему боком и что-то тайком поправляла в своем туалете – не то подол юбки одергивала, не то чулок подтягивала. Действовала она быстро и сноровисто, но при этом еще и косилась на Синякова, не подглядывает ли тот. Поскольку стыдливость никогда не числилась среди ее добродетелей, такое поведение бывшей жены несколько озадачило Синякова.
Лишь уловив негромкий характерный щелчок, он понял, чем же именно занята сейчас Нелка. Она пропускала резинки своего пояса под трусы, чтобы в нужный момент они (трусы, а не резинки) слетели как бы сами собой, без всякой заминки. Колготки Нелка не носила принципиально, ссылаясь на пример француженок. («Знаем мы тех француженок, – обычно говорил по этому поводу Синяков. – На площади Пигаль они табунами пасутся».) Всем другим видам нижнего белья она предпочитала черные ажурные чулки, подобранный в тон к ним пояс и чисто условные трусики, что, в общем-то, было вполне оправданно для женщины, которую в любой момент могли завалить поперек письменного стола или поставить раком на гостевом диване.
Короче говоря, дело принимало двухсмысленный, чтобы не сказать больше, оборот. В квартире Стрекопытова, мало чем отличающейся от притона, на Синякова всякие наезды бывали, но заранее спланированной и тайно подготовленной половой агрессии он подвергался впервые.
Чтобы как-то спутать Нелкины планы или хотя бы оттянуть время, Синяков попытался сменить тему разговора.
– Димка пишет тебе? – поинтересовался он.
– Пишет, – ответила Нелка каким-то чудным голосом, словно ей птичье перышко в рот залетело. – И тебе тоже. Хочешь почитать?
– Если можно… – Сердце Синякова дрогнуло от дурного предчувствия.
– Получи, – она выдернула из-под манжета какую-то во много раз сложенную бумажку…
