Олег Верещагин - Я иду искать. История вторая

Сказал — и слегка удивился этим странным киношным словам, дико прозвучавшим в его исполнении на исходе делового, деловитого XX века.

Или, может, не на исходе века, а в самый разгар Беды? И в этом было все дело?

Олег не знал. Он просто сказал, что сказал. И — совсем успокоился. Йерикка успокоился тоже. Лишь покачал головой и, вздохнув, улыбнулся:

— Что же, по крайней мере, мы все увидим кое-что необычное.

Он не объяснил, что. Но Йерикка с его юмором, на который наложило отпечаток долгое проживание на юге (тут, в горах, не знали такого выражения, а вот на Земле такой юмор назвали бы «черным») вполне мог иметь в виду под «необычным» просто Белую Девку.

Или, по-простому — Смерть.

...Тихо-тихо было вокруг, а старый князь все стоял неподвижно, пока Гоймир, немного повернув к нему голову, не сказал что-то. И тогда сильный, но хриплый голос старого вождя зазвучал над площадью:

— Вот скоро тридцать весен, как стал я над племенем. Вот и те по вас сре­ди, кто вживе помнят, как княжевали меня. Видит вся Верья мое слово — по чести старался я быть праведным князем. Ответьте, люди Рыси — сошло ли то у меня?

Громкое «хвала!» прокатилось по толпе — и снова установилась тишина. Крук чуть склонил голову — он услышал то, на что надеялся.

— Не было от меня обиды никому ни словом, ни делом. Я — князь племени Ры­си Крук! — глаза старика сверкнули. — Я — БЫЛ князем племени. Но слово наших законов есть: князь тот, за чьим шлемом на бой идут. И не быть кня­зем тому, кто шлем снимет, родичей на битву услав. То ли наш закон? — на этот раз ответом ему было молчание, и князь подтвердил сам: — То и есть. Так вот оно: всей Верье в сведомцах быть, что отдаю я стяг племенной внуку моему, сыну сына старшего — Гоймиру. А внука своего, кровь свою — вот отдаю племени — и тому тоже да быть Верье в сведомцах!

Повернувшись, старик на вытянутых руках протянул выглаженное до стеклянного блеска, стиснутое бронзовыми и золотыми кольцами древко внуку. Гоймир сорвал плотный льняной чехол и — широко взмахнул стягом, с громом разворачивая сине-алое полотнище, на котором скалилась золотая голова ры­си.

Это значило одно — племя выступает в поход. Развернутый боевой стяг в руках князя. Нового князя.

— То наш князь — по крови и закону Рода! — и старый Крук встал на коле­но перед внуком. Постоял несколько мгновений и, неожиданно легко подняв­шись, вновь повернулся к людям: — Все уж прознали, на какое дело собрались мы тут. Наши боги не востребуют смерти за себя, не в радость им кровь мла­дших братьев. Но каждый человек про себя может решить жизнь отдать за бо­гов. За дома. За родичей. За всю Верью, за всех, бывших прежде — и всех, кто вослед грядет! Коли сошлись вы — так стало, решили умереть за племя. Уме­реть — неладное слово на бой для воина. Но и лжа до боя ни к чему. Будет вас малая сила против великой. Кому Среча объятья откроет, кому Несреча — не ведаю. Ведаю лишь — то сами вы избрали. Пусть так. Одно — помыслите на­последок. И коль кто сойдет на сторону — так пусть и станет. Не будет ему поношения — не под всякие плечи грузно, что вас дожидается. А что будет без срама думы переменившему — в том клянусь. Вот слово.

— Вот слово, — эхом повторил Гоймир.

Олег почувствовал, как ноги его напряглись... и остался стоять. Пото­му что поступить по-другому значило нагадить в доме, где тебя приняли, как своего, да еще и уйти, гордо задрав нос.

Слева от Олега раздался жуткий СЕРЫЙ шорох и, скосив глаза, мальчиш­ка увидел, как Йерикка тянет из ножен меч, по лезвию которого текут, текут густые, тяжелые блики...

...Двести мечей, со свистом черкнув холодный воздух, мерцающей щети­ной встали над головами ребят, замерших в строю молча, с суровыми лицами.

— Так, — кивнул Крук. Похоже, не ждал он ничего другого... — Да, малая вас сила. Но за вас — эти горы. За вас — это небо. За вас — вереск и сосны, ка­мни и воды. И то сила великая! Ввек не собрать такую врагам! А за вами — братья и сестры, матери и деды. И на вас смотрят боги и навьи. Малая вас сила — да сразитесь вы за многое. А у врагов за душой стали одно дары Чернобожьи: ненависть со злобой. Горько мне за вас — и гордо вами, дети мои. Миг настал кромешный — в долг у родной земли взятое с лихвой вер­нуть. Ране, чем должно, настал, и беда то. Но мыслю я — вернете вы долине хуже, чем отцы и старшие братья ваши вернули зимним сроком... Не думайте о врагах поперед вас. Думайте о том, что позади. А уж мы... ждать встанем... — голос старого Крука задрожал, он наклонил голову и отшагнул в сторону.

Вперед шагнул Гоймир, твердо сжимавший в руках древко. Глаза водителя, ставшего князем, были обметаны темным и сухо поблескивали. И Олег не мог не признать, что выглядел Гоймир сейчас и впрямь как князь. Уперев древко в носок ноги, он заговорил в свой черед:

— Драться в горы пойдем. Станется — умирать. Вот и забудет пусть всякий, КОГО кидает здесь. Пусть всякий помнит, ЧТО кидает. Окоем гляньте! — рез­ким жестом свободной руки очертил он полукруг: — Вот место, до которого лишь с победой придем! Или не быть нам. здесь! Матери наши! Вернись кто из нас до победы — ...прокляните того! Братья младшие? Сыщись кто из нас трусом — не найдите для него слова «брат»! Сестры наши! Кто из нас бросит бой — одно пусть презренье будет от вас тому! Душу труса — Кощею без возврата! — он помолчал и уже негромко, но как-то очень слышно продолжал: — Братья мои. Часом вот каждый из вас глянет окоем еще. И самое дорогое ему лицо приметит — все ведь сошлись. Глянет в то лицо. Может, последний раз. И за­будет, чтоб память бою не мешала. И НЕ СМЕЕТ ЗАБЫВАТЬ! — крикнул Гоймир. — То — чтоб не забыть, за что сразишься! Что Моранины объятья — миг. Любовь, память и честь вечны в Верье нашей. Гляньте окоем на тех, кто дорог...

Обернулись все. Сейчас каждый искал в толпе ОДНО лицо. И видел только его. Встречались взгляды — и люди замирали...

Прощай.Ты вернешься?Да. (Нет — прости!)Прощай. Я люблю.Я люблю!Тебя не могут убить, я не верю!Да. (Могут — прости!)Я буду помнить! Я буду ждать! Возвращайся!(Прощай навсегда — прости...)

...Представьте себе на секунду, каково это — знать, что можешь не идти — и идти все равно. Любить — и отказаться от любви. Неистово, до слез, хотеть жить — и добровольно жертвовать жизнью. В тринадцать. В пятнадцать. Когда ты еще даже не начинал жить. Понимаете — даже не начинал! Когда те­бе и вспомнить-то свою жизнь НЕЧЕМ!

А тебе говорят — отдай ее. Ради слов — отдай. Просто — ради слов.