Закон кровососа - Дмитрий Олегович Силлов
Я извернулся, посмотрел. Да нет, ничего особенного. Крови нет. Только дырка в штанах на том месте, где раньше хвост был, и все. Видимо, все-таки в моем организме был какой-то ящеричный механизм по отбрасыванию хвоста, просто я пока не умел им пользоваться. А еще я заметил, что из той дырки, как выразился Хащщ, находящейся «повыше задницы», торчит что-то, похожее на огрызок карандаша…
И я сразу понял, что это!
Регенерация у ктулху фантастическая, так что, думаю, хвостяра мой еще вернется во всей своей красе. В смысле, отрастет заново, как у ящерицы. Вот только Хащщу пока об этом знать не обязательно, очень уж он ему не нравится. Думаю, просто завидует.
– Тебя я простил, – продолжил Хащщ. – Но не этого упыря.
Он слегка пнул академика, валяющегося на полу.
– И пока он не сдох, думаю, самое лучшее решение – это распить его на двоих. Что думаешь, Снайпер?
– Снайпер? – вылупила глаза чумазая девица.
– Он самый, – сказал Хащщ. – Только выглядеть стал получше, чем раньше, а так – он самый и есть.
– Я думаю, что Захарова мы распивать не будем, – сказал я. – Он нам еще пригодится.
– Чем же? – удивился Хащщ. – Или ты при его помощи надеешься снова превратиться в хомо? А на фига оно тебе нужно, снова становиться хилым потомком древней обезьяны? Сейчас у тебя силищи впятеро больше по сравнению с любым хомо, при этом скорость, ловкость, здоровье, какое им и не снилось. А что рожа со щупальцами, так это дело привычки. Как там твои бывшие сородичи говорят? «С лица воду не пить», «стерпится-слюбится», «главное, чтоб мужик был чуть симпатичнее обезьяны». Ну, ты понял.
– Я понял, – вздохнул я, ощутив на шее щекотку от шевельнувшихся лицевых щупальцев, к которой так пока и не смог привыкнуть, в отличие от хвоста. – Согласен, быть ктулху хоть и непривычно, но есть в этом и свои плюсы. Но есть еще одно.
И рассказал о том, как мне пришлось убить Виктора Савельева и его дочь и что их ками поглотила «Бритва», власти над которой в теле мутанта у меня нет. И что я готов сдохнуть хоть в теле ктулху, хоть в человеческом, лишь бы вернуть к жизни Японца и его ребенка – разумеется, в ее нормальном обличье. Потому что если я увижу ее в том образе, в котором она предстала передо мной в последний раз, я убью ее вторично. Для ее же блага.
Хащщ почесал лысую макушку.
– Да, блин, дилемма, однако, – сказал он. – Я всегда знал, что ты ради друзей на все готов, отчасти потому и простил твое предательство – за меня ты, помнится, тоже впрягался, вообще не раздумывая, грохнут тебя или нет. С одной стороны, конечно, старого хрыча стоило бы выпить досуха, чтоб больше гадостей не делал, но с другой, от такого хрючева или понос заработаешь, или какую-нибудь дополнительную паскудную мутацию. Больно уж этот мерзкий старикашка вредный и токсичный, хуже эпицентра Саркофага. Ладно, уговорил. Диктатора из меня не вышло, значит, займусь благотворительностью.
– Не понял, – сказал я. – В смысле – благотворительностью?
– Тебе помогу, бесхвостый, – фыркнул Хащщ, тряхнув всеми своими щуплами. – Ты ж без меня в этом теле точно в какую-нибудь передрягу влипнешь. Это как детеныша в танк посадить. Пушка, гусеницы, броня, а внутри дурак дураком.
– Щас расплачусь, – подала голос девица. – Вы тут еще долго будете друг перед другом в благородство играть? Или, может, пойдем уже внутрь, а то в этом предбаннике холодно шо пипец, и дерьмом воняет от ваших слезливых историй.
– Может, ее выпить? – задумчиво сказал Хащщ, оглядев девицу с головы до ног. – Ничего такая самка хомо, молодая, упитанная. Просто праздник какой-то для вкусовых рецепторов.
– Не надо никого выпивать, – сказал я, поднимая профессора на лапы. – И правда, пошли уже. Неужели ты думаешь, что в лаборатории Захарова не найдется чьей-нибудь крови?
– Ну да, судя по слухам, что по Зоне ходят, у этого упыря есть абсолютно все, кроме совести, – проворчал Хащщ. – Пошли уже, бесхво… Погоди. Что это у тебя там торчит сзади?
– Неважно, – сказал я, ускоряя шаг. Не хватало еще, чтобы этот перекачанный мутант вторично оторвал мне едва прорезавшийся хвост.
* * *
Внутри бункер Захарова практически не изменился. Лифт, изрядно покореженный в прошлое мое посещение этого места, отремонтировали и даже увеличили кабину, в которую запросто поместились бы я, Хащщ, девица, академик, которого я нес на лапах, и еще человек пять.
– Не рухнет? – с опаской поинтересовалась девица.
– Если даже и да, то не страшно, тут не высоко, – сказал я.
– Вам-то не страшно, у вас регенерация почти моментальная, – проворчала девица. – А я костей не соберу.
– Жизнь – это мгновение, которое закончится в любом случае, так что беспокоиться не о чем, – лучезарно улыбнулся Хащщ, разинув пасть и растопырив щупла. Кошмарное зрелище. Девицу аж передернуло.
– Если я сдохну, это будет на вашей совести, – сказала она, все еще не решаясь зайти внутрь.
– Надеюсь, мы переживем нервное потрясение по поводу твоей преждевременной смерти, – сказал Хащщ, продолжая щериться.
– Я потом приеду, после вас, – решительно произнесла девушка, отходя в сторону.
– Мы будем скучать, – хохотнул Хащщ, заходя внутрь. – О, эти долгие, томительные минуты разлуки.
– Чтоб ты сдох, сволочь, – произнесла девица перед тем, как двери лифта закрылись.
Я удивленно посмотрел на Хащща – не знал, что он умеет столь возвышенно издеваться.
– Не пойму, чего ты до нее докопался?
– Бесит, – пожал плечами мутант. – Если бы не ты, я б давно и ее выпил, и этого твоего профессора – жрать охота смертоносно.
– Академика, – машинально поправил я.
– Мне как-то по барабану, – хмыкнул Хащщ. – Не думаю, что на вкус академик сильно отличается от профессора – у меня к хомо интерес чисто гастрономический.
И тут же поправился:
– Ты – исключение. Когда был хомо, конечно. У меня тоже свой закон есть – я не кушаю тех, с кем вместе пил, ел у одного костра и воевал. Убить – да, могу. Но есть не буду.
– Какие у тебя замысловатые моральные принципы, – сказал я, выходя из остановившегося лифта.
И тут же замер на месте, слегка обалдев от увиденного.
Со времени моего последнего посещения этого места Захаров много чего поменял в своей лаборатории. Но меня не интересовало научное оборудование, громоздкое и не очень, в котором я ничего не понимал.
Взгляд мой приковала стеклянная колонна метра в
