Михаил Белозеров - Гибель Марса
-- Сейчас... вытащим!.. не волнуйтесь...
Словно я находился в опасности, а они явились, чтобы выручить меня из неприятного положения. По этой причине мне совершенно не хотелось общаться с комиссаром Ё-моё, и я, плохо соображая, что делаю, пополз в противоположную сторону - к кухне, где еще была цела крыша. На какое-то мгновение "гирвас" скрылся в направлении Петропавловской крепости, и вдруг появился так низко, что я различил на днище заклепки. Юмон изготовился к прыжку. Я еще не дополз до намеченной цели и метнул в него то, что оказалось под рукой. В данном случае это оказалась пустая бутылка из-под водки. И разумеется, промазал. А жаль!
Сорок пятый осклабился - у него были клыки, как у хлыстов - больше только у моего Росса.
-- Не бойся! - крикнул, высовываясь из кабины, комиссар Ё-моё. - Ты нам нужен! Ё-моё!
Гильзы с сухим звуком перекатывались по полу. Воняло сгоревшим порохом и алкоголем, который впитался в мою одежду. Я полз дальше. Ткнулся во что-то мягкое и никак не мог преодолеть препятствие. Наконец сообразил, что это мертвый сержант. Его бластер БК, залитый кровью, валялся среди разбросанных мешков с песком. Я схватил бластер. Кровь показалась мне еще теплой.
-- А это... это ты видел! - я размахивал бластером БК, как дубиной, целясь куда-то между созвездиями Бетта-Панторис и Стрельцом.
Вряд ли я был способен выстрелить. Но как ни странно подобной демонстрации оказалось достаточно. У комиссара Ё-моё сделалось испуганное лицо. Он стал дергаться. "Гирвас" рвану вверх и пропал за чернеющей кромкой ресторации. При этом юмон едва не вывалился из кабины, чем, кажется, кого-то очень развеселил.
-- Молодец! - похвалил меня кто-то, хихикая.
Я оглянулся. Пожарник показывал большой палец. Его обычно угрюмое лица на этот раз выражало неподдельный радость.
-- Ха!.. -- криво улыбался я, давая понять, что я еще и не на такое способен.
Меня водило из стороны в сторону, как пьяного. Было такое ощущение, что в районе поясницы у меня появился лишний сустав, а голова болтается на веревках.
-- Сейчас мы нашим сигнал подадим, -- сказал пожарник, суетливо подползая на коленях, как младенец в ползунках, которому надо облегчиться.
-- А я думал, тебя убило... -- признался я, облокачиваясь о мешок и обретая какое-то равновесие.
Он остановился и засмеялся.
-- Еще пуля не отлита... -- и снова пополз куда-то в угол точно так же, как давеча ползал врач.
Только теперь я понял, что контужен. Слова долетали, как из пустыни, а в голове что-то гудело и тикало. Кроме этого меня тошнило. Только не от водки, думал я. От водки не бывает. От Катажининых пирожков бывает, а от водки не бывает. Даже от несвежей. Дело в том, что Катажина вообще не умела готовить. Абсолютно! Ничего кроме яичницы. Еще она умела откупоривать пивные бутылки и посыпать клубнику сахаром. Зато она была возвышенной натурой и имела большую грудь. Одно воспоминание о которой приводило меня в боевую стойку. Правда, в нынешнем состоянии я вряд ли был на что-то способен - меня просто выворачивало и на душе было паскудно.
Все это время я снова слышал звук "гирваса". На этот раз он сделал заход вдоль набережной, и когда расстояние сократилось метров до двадцати, юмон высунулся из кабины и выстрелил из полицейского нейтрализатора -- глушителя мыслей -- белесыми шарами: "Бах-бах-бах..." Как новогодние хлопушки. Безобидные на вид. Но только на первый взгляд. По мере приближения белесо-голубоватые шары увеличивались в размере и заполняли все пространство. Они не убивали и не калечили. Их действие было основано на резонансе квазипсихической энергии нейронов очень узкого спектра действия. Прежде всего отключалась подкорка, потом - средний мозг, расслаблялась гладкая мускулатура, человек обделывался и засыпал. Мы с пожарным вжались в стенки ресторана. Но это не спасло. Я почувствовал запах ночной фиалки и провалился в какое-то странное состояние - в гипнотические галлюцинации или сон наяву, в котором не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.
Почаще бы в меня так стреляли, потому что мне наконец приоткрылась тайна пропавшего понедельника: оказывается, они меня использовали - Леха Круглов и Рем Понтегера. И никаким Леха пьяным не был. Просто придуривался, чтобы заставить меня испугаться, спонтанно изменить время и покинут пресловутый бабон. Очень дальновидный план. К тому же в эту историю был замешан комиссар Ё-моё. Не говоря уже о рогатом юмоне -- Сорок пять, хотя, конечно, он ничего не соображал. Что взять с суррогатного человека? Меня охватил праведный гнев - Леха оказался сволочью!
Одновременно, словно посторонний человек, я наблюдал, как юмон, торжествуя, ловко спускается по тросу. Из-за рожек на голове шлем у него болтался и налезал на глаза. Сорок пятый его периодически поправлял. На спине юмона аршинными цифрами было начертано - 45. Я почему-то со злорадством вспомнил, что на самом деле его зовут не Сорок пятым, а Дураконом.
Он уже ступил на пол зала, когда раздался страшный грохот. Корму ресторана подбросило. Юмона оказался совсем радом. Мало того, мы летели в одном направлении и были счастливы. Я улыбался ему. Он улыбался мне. Мы кувыркались, как кегли. Шлем он тут же потерял и протягивал ко мне свои предательские, гадкие ручки с холодными, как у смерти, пальцами. Но наступил момент, когда Сорок пятый дернулся и остановился. А я продолжал движение - подо мной мелькали волны Невы-Москвы-реки, а надо мной раскрылось голубоватое марсианское небо, в котором крутилась далекая Земля. Юмон рывком перевернуло через голову. Ему что-то мешало. Это был длинный, тонкий фал, который подобно липкой паутине, притянул его к комиссару Ё-моё. Издалека "гирвас" выглядел не больше спичечного коробка. Сорок пятый нехотя полетел назад. Его лицо выражало недоумение. Наконец он угодил в брюхо "гирвасу". Раздался хлопок, крик: "Хозяин, я больше не буду!..", и "гирвас" пропал из моего поля зрения. Я продолжал полет, но теперь не так уверенно, потому что падал. Вернее, мне казалось, что я падаю. На самом деле, я глядел вверх. Поверхность реки горела, а здесь внизу было светло, как на небесах. Никогда не думал, что воды Невы-Москвы-реки могут быть такими прозрачными. Мне даже захотелось сделать вдох. Каждая секунда тянулась, как вечность. Чисто инстинктивно я поплыл куда-то туда - в глубину, где было не очень ярко. Я плыл так долго, что по моим расчетам переплыл реку и два океана, но когда взглянул наверх, то увидел все те же огни и отблески пламени, которые плясали на волне.
Я тонул. Мне было приятно.
Когда решался вопрос о всемирной Столице, долго спорили о Петропавловской крепости. Некоторые из политиков считали, что на ее месте надо разместить Белый дом и набережную. Потом построили крепость, а на шпиле поместили трубящего Михаила-архангела. Это было единственное отличие от земного оригинала. Правда, Шемякинского Петра Первого увеличили в полтора раза, чтобы его гипертрофированное уродство - пальцы и прочее -- не так бросалось в глаза, да брусчатку за неимением соответствующего гранита, заменили на искусственную розовую, что придавало площади несколько легкомысленный вид, к чему горожане быстро привыкли. К тому же в хмурые осенние дни розоватый цвет освежал низкобегущие облака, а легкие дожди осветлял краски.
Что касается пляжа, его воспроизвели с точностью до песчинки за исключением цвета, конечно (марсианский песок был медно-красный из-за большего содержания окислов железа и меди), и даже темную полосу на водомерной рейке, хотя, разумеется, в марсианском Санкт-Петербургской части города никаких потопов никогда не было.
Вот напротив этой рейкой я и очутился. Проклятые шитики обсосали мне все ноги. Стоило шевельнуться, как они бросились в рассыпную, оставляя на песке и в воде характерные следы испуга в виде кучек кала. Подобными кучками был заполнен весь пляж. Если бы Юра Дронский с таким же усердием заботился о городской форме местной фауны. Городские шитики были серыми и невзрачными, как земные воробьи. Среди них выделялся трехрогий бородавочник, как ворона среди голубей. Предположительно, на пляже шитики рыли ходы в песке. Они также поселились и на городских свалках. Надо отдать должное, шитики прекрасно приспособились к гранитным набережным и асфальтовому покрытию, тем самым демонстрируя универсальность марсианской жизни и придавая Столице мира неповторимы колорит. А ведь шитики были единственными эндемиками Марса. Как они размножались и чем питались, до сих пор не было известно. Наверное, утопленниками вроде меня. А в пустынях? Наверное, многоженцами и пьяницами. Но это уже был сложный вопрос.
Рассуждая на эту тему, я чувствовал, как меня беспардонно тащат за шиворот под защиту крепостных стен. Я все еще находился под воздействием нейтрализатора, то есть глушителя мыслей, и плохо соображал. Кто-то очень сильный приподнял и посадил меня, припечатав спиной в крепости. Наконец я разглядел: это был пожарник.
