Андрей Плеханов - День Дьявола
Зато я выгляжу почти как настоящий матадор. Мой старый, зеленый, местами протертый до дыр камзол я, конечно, не выкинул. Я сделал его экспонатом своего личного музея, потому что его недолго, пусть полчаса, но все же носила моя девушка. Еще в этом музее были ее трусики, которые она оставила мне на память. Они лежали в кармане этого камзола, а камзол висел в моем шкафу. Собственно говоря, шкаф и был моим музеем - с двумя экспонатами.
А мне сшили все новое, Выглядел я теперь что надо! Может быть, вы не разбираетесь в этом. Какая вам разница, как я одет? Тореадор как тореадор. Короткий жакет, едва достающий до талии. Он темно-зеленый и расшит золотом так, что при ярком солнце смотреть на него больно. Золотые рукава, золотые огромные эполеты на плечах. Широкий атласный синий пояс. Короткие обтягивающие бриджи - чуть ниже колена, тоже все в золотой вышивке и с золотыми (или почти золотыми) пуговицами. Розовые чулки и мягкие черные туфли без каблуков, но с пряжками.
Ничего себе, - скажете вы. Это уже не мужик, это что-то невероятное! Украсил себя, как петух, и счастлив!
И тут вы, конечно, будете абсолютно не правы. Потому что это не я придумал такой костюм. В такой одежде тореадоры выступают уже несколько столетий. Это традиция. Красивая традиция, смею вас заверить. Конечно, начинающий бандерильеро может бегать по арене в джинсах или белых штанах. Но настоящий матадор, выходящий на фаэну, не может позволить себе такого. Костюм его стоит целое состояние, но он обязан его сшить. Иначе какой же это матадор?
Чего это я расхвастался? Можно подумать, я - настоящий тореадор… Я и на корриде-то был раз десять в своей жизни - в качестве зрителя, разумеется. Причем в первый раз меня здорово тошнило, особенно когда бык поднял на рога незадачливого тореро. Я уже рассказывал вам об этом. Я даже не досидел до конца этой первой своей корриды. Я два дня есть не мог, когда вспоминал бурую кровь на желтой утоптанной земле арены - кровь бычью и человеческую. Я думал, что никогда больше не пойду на это отвратительное зрелище, придуманное садистами-испанцами. А через две недели купил себе билет - на воскресенье. На корриду…
Предмет моей гордости - то, что эту одежду сшил мне портной, который шьет костюмы для настоящих торерос. Семья его занимается этим испокон веков. Разумеется, шьют такие костюмы только мужчины. И Леону Рамиресу, который сшил костюм мне, было далеко за семьдесят.
Габриэль Феррера лично позвонил ему в моем присутствии,
– Привет!!! - заорал он в трубку так, как будто провода были лишними и он намеревался докричаться до соседнего города лишь посредством своего мощного голоса. - Дядя Леон, это я, Габриэль! Да!!! Сын Диего Фер-реры! Да!!! Почему я бросил тебя?! Никто тебя не бросал! Да! Я заезжал к тебе два месяца назад, между прочим! Ты забыл уже? Сегодня! Сегодня приеду! Жди! Hasta la vista! [До встречи! (исп.).]
Я слегка оглох.
– Он глухой абсолютно, - сообщил мне Феррера, запихивая мобильный телефон в карман. - Ни черта не слышит старичок Рамирес. Но шьет как бог. Сейчас я тебя с ним познакомлю.
Портной жил в Таррагоне, поблизости. Но добирались мы к нему долго, потому что Феррера битый час рыскал по bodegas [Винным погребкам (исп.).], разыскивая какой-то особый, одному ему известный местный сорт вина. «Для дяди Леона, - говорил он с нежностью, - ему будет приятно». Наконец искомое было найдено, и мы могли без позора войти в дом старичка Рамиреса.
Не таким уж он старым оказался, этот Леон. Со слухом у него действительно было туговато, но выглядел он вполне бодро. Нос его, сиреневый и великоватый в размерах даже для испанца, выдавал в нем изрядного любителя вина. Руки у него были огромные, и кожа на пальцах задубела от десятков лет работы с иглой.
– Габриэль, - сказал он после необходимой порции объятий и хлопания по плечам. - Что привело тебя к старому Леону? Хочешь узнать, кто сейчас лучший из торерос в Барселоне? Или посоветоваться насчет своего племянника Хосе?…
– Вот этот мучачо, - Феррера подтолкнул меня в спину. - Ему нужно сшить костюм тореадора. И побыстрее, если можно. Ему нужно для работы. Парк Чудес все оплатит.
– Мигель, - сказал я и протянул руку для рукопожатия. - Добрый день, господин Рамирес.
Я чувствовал себя очень смущенно. Я впервые здоровался за руку с настоящим портным, который шьет одежду для настоящих тореадоров. Для лучших тореадоров.
– Но он же - не тореро! - Рамирес смотрел на меня с недоумением. - Я по глазам вижу, что он - не тореро! Извините, Мигель, к тому же мне кажется, что вы - иностранец. Я не шью костюмы тем, кто не тореро. И тем более я не шью костюмы для того, чтобы их вывозили из страны в качестве сувениров. Это нарушило бы репутацию моей фамилии. А деньги… Они не имеют для меня значения. Извините. Вы ведь - не тореро, Мигель?
– Я - не тореро, - уныло сказал я. - Я не могу убивать быков. У меня не получается - даже тогда, когда это нужно.
– Он Гомес, - Феррера хлопнул меня по спине. - Он самый настоящий Гомес, племянник Энрико Гомеса. Костюм твой никуда не уедет, дядя Леон, он останется в Испании, я об этом позабочусь. А что касается профессии этого мучачо… Он покажет тебе. Ты пока лжешь ему, Мигель?
– Конечно… - Я понемногу приходил в себя. - Только не здесь. Здесь я расколочу все. Нужно выйти во двор.
В самом деле, небольшой домик Рамиреса был настолько набит всяким хламом, что жонглировать здесь можно было только разве что под столом. Это был настоящий музей. Куда там моему музею из двух экспонатов… Чего здесь только не было, и все - посвященное корриде. Стены были увешаны самыми разнообразными предметами: три пары огромных бычьих рогов, красные мулеты и тяжелые расшитые плащи тореадоров с неотстирывающимися коричневыми пятнами крови.
Шпаги, вымпелы и флажки. Чеканки из желтой меди. И фотографии, бесконечные фотографии - цветные, и черно-белые, и какие-то совершенно уже выцветшие, светло-коричневые. На многих из этих снимков можно было узнать Леона Рамиреса - старого, и далеко не старого, и совсем молодого, но везде выделяющегося своим носом, похожим на руль парусника. Он стоял в обнимку с людьми в костюмах тореадоров. Костюмов, которые он сшил собственными руками на протяжении длинной своей жизни.
А еще в этой комнате были бандерильи. Целый пучок их стоял в вазе на полу. Конечно, они тоже были реликвиями. Но я все же набрался наглости.
Я произнес:
– Сеньор Рамирес, можно, я возьму несколько бандерилий? Штук шесть.
– Ты - бандерильеро? - Рамирес зашевелил мохнатыми бровями. - И куда же ты будешь их кидать? В стену?
– В воздух. - Феррера сам подошел, и набрал шесть пик, и дал их мне. - Сейчас увидишь, дядя Леон. Да, вот еще что - у тебя есть жакет матадора, дядя Леон?
– Есть…
– Дай.
– Зачем? - В глазах старика мелькнуло недоверие.
– Дай. Нужно.
И действительно, старикан полез в древний коричневый шкаф. Он долго возился в шкафу, согнувшись, выставив к нам тощий зад и придерживая рукой дверцу, которая норовила отвалиться. Наконец извлек что-то.
– Это, - сказал Рамирес. - Сам Asesino Carlos выступал в нем. Кажется, он подойдет по размеру.
Я не знаю, кто такой был Карлос и почему у него была прозвище Asesino - «Убийца». Но когда я надел его жакет, мне невольно захотелось подтянуться, встать на цыпочки, как это делают тореадоры, и взмахнуть плащом, и почувствовать, как рога быка рассекают напряженно сжавшийся воздух совсем рядом, в смертельно опасной близости, в родственной близости, и пот выступил на моей спине…
– Пойдемте, сеньор, - произнес я. - Я покажу вам…
Во дворике Рамиреса было тоже не очень-то много места. Но у меня даже не было мысли, что я могу уронить бандерильи или задеть ими какое-то из растений, растущих здесь в изобилии, как в джунглях. Я даже не знаю, как я работал - не чувствовал этого, не видел глаз двух моих зрителей, да и не было мне до этого дела в тот момент. Я просто жил - в тесном движущемся промежутке пространства и времени между вертящимися, острыми пиками. Я даже не стал ловить бандерилью зубами - потому что слишком много было в этом позерства, и показного геройства, и несовместимо это было с этим местом и с этими старыми выцветшими пиками, настоящими бандерильями, не раз сидевшими в холке живого быка. Еще живого…
И вдруг все кончилось. Я обнаружил, что стою и смотрю на старого Леона, а он смотрит на меня. И из глаз его текут слезы.
– Спасибо, сеньор Рамирес, - сказал я. - У вас очень хорошие бандерильи. Возьмите их обратно.
– Не надо. - Старик вытер крючковатым пальцем слезу, затерявшуюся в одной из морщин его коричневого лица. - Оставь их себе, мучачо. Конечно, ты не тореро. Но ты - el maestro real [Настоящий мастер {исп.).] в своем деле. Браво!
И он медленно захлопал в ладоши. Вот так я получил свой костюм тореадора. Настоящий костюм. Я заработал его.
6
Так я и жил теперь. В определенное время, два раза в день, начиналось представление, в котором я принимал участие. Это было мексиканское представление. И работал я теперь не под диско-музыку и даже не под фламенко. Мне подыгрывали марьячи - музыканты, под музыку которых пляшут свои танцы мексиканские обитатели ранчо. Проще говоря, скотоводы. Впрочем, играли мои марьячи вполне хорошо, ритмично. Происхождение все мои мексиканцы имели испанское, никто из них ни разу в Мексике не был и не собирался там побывать. Я уже говорил, как испанцы относятся к Латинской Америке. Кажется, единственный латинос, которого они все поголовно любят - это Че Гевара.
