Когда солнце взойдет на западе - Анна Кей
– Пусть путь ее в Царстве мертвых будет легким, – в итоге произнесла Аямэ, усаживаясь напротив мужчины и принимая чай из его рук. Пальцы их на мгновение соприкоснулись, Аямэ отчетливее ощутила его ки, но так и не смогла распознать.
– Меня зовут Такуми. Я дзинко, молодая госпожа, лис.
Она едва не поперхнулась маття, который как раз отпила. Серьезно? Еще одна лиса? Пусть и мужского пола.
– Сайто Аямэ, – поклонившись, еще раз представилась она, ставя пиалу на стол и неловко беря ёкан[61]. – И почему вас всех заносит в какую-то глушь?
Такуми тихо хмыкнул, скрывая смех, и Аямэ не сдержала раздраженное цоканье.
– Вы про Генко-сама? Что ж, да, в этом мы с ней схожи. Пожалуй, даже слишком сильно.
– Я не видела вас во время сражения в Сиракаве, – вдруг поняла Аямэ. Эта деталь так резко ворвалась в сознание, что она встревоженно посмотрела на чай: не отравлен? Не подмешал ли ёкай что-то в блюда?
– Пригласили только приближенных генерала. Мне там не было места, – спокойно ответил Такуми.
– Впал в немилость?
– Нет, просто изначально Генко-сама привыкла окружать себя исключительно кицунэ. Мы с ней никогда не спорили, но и не дружили. Потому и в Сиракаву я не был приглашен. Да и сила обладателей девяти хвостов превышает силу тех, у кого их всего семь.
Аямэ неопределенно кивнула и отпила еще немного чая – терпкого и насыщенного, так что сразу захотелось заесть вязкий привкус чем-то другим. Она потянулась за еще одним ёканом. Не есть же данго[62], как все та же проклятая лисица.
– Как сейчас Генко-сама? – подливая еще маття, спросил Такуми.
– Счастлива и беззаботна, пусть и скачет только на трех лапах, – фыркнула Аямэ. Новость явно встревожила Такуми, но вопрос, что именно с ней произошло, он так и не задал. – Поясните, как вы оказались здесь?
– Из-за любви.
– Что за чушь… – под нос пробормотала Аямэ, но он все равно ее услышал.
– Не стоит так пренебрегать этим чувством. – Во взгляде Такуми мелькнуло что-то темное, слишком серьезное, но не опасное, пусть и настораживающее. – Вы и представить себе не можете, на что готовы люди – и ёкаи – ради любви и из-за любви. И неважно, на кого она направлена – на семью, друга или человека, определенного тебе самими Небесами.
– Я понимаю любовь к семье, пусть и не до конца, – неловко произнесла Аямэ, не ожидавшая такой страсти от дзинко. – Но ради постороннего человека?
– Но ведь посторонний в какой-то момент может стать твоей семьей, – заметил Такуми, и Аямэ недовольно поджала губы – с этим она поспорить не могла, но все равно не понимала, как настолько сильно можно любить кого-то не связанного с тобой одной кровью. Даже Йосинори она приняла не сразу, да и испытывала к нему не более чем сестринскую привязанность. Но связать себя с кем-то узами брака? Это казалось Аямэ откровенно странным. – Вижу, что сейчас мои доводы никак не могут вас убедить, поэтому просто оставим этот спор. Возможно, когда-нибудь вы меня поймете.
– Возможно, – расплывчато согласилась Аямэ, лениво вращая пиалу в руке и глядя, как плещется на дне маття. – Так что произошло?
– Сотню лет назад я случайно здесь оказался и встретил ребенка – девочку, готовую помочь лису, которого она впервые увидела. Она была доброй. И это не могли из нее вытравить даже побои жестокого отца или оплеухи вечно уставшей матери. Неважно, что происходило, – она все равно продолжала улыбаться и старалась всем помогать. Так что я решил присматривать за ней. И однажды понял, что она стала для меня ближе, чем я даже мог предположить. Она выросла, ее хотели отдать замуж за парня из соседней деревни – такого же жестокого и глупого, как и ее отец, – и я не смог этого выдержать. Так в итоге я и остался в этой деревне вместе со своей Тисато, где продолжаю жить после ее смерти и оберегать эти земли. Дурить головы местным несложно – вы и сами заметили, что особым умом здесь никто не отличается.
«Какая же чепуха», – только и подумала Аямэ, делая маленький глоток чая. Скорее всего, она никогда не поймет этого пресловутого чувства безоговорочной любви к чужому человеку. Пусть у нее и был прекрасный пример для наблюдения в лице брата и его девятихвостой супруги.
– Почему? – все же спросила Аямэ, ставя пиалу на стол и складывая руки на коленях.
– Что вы имеете в виду? – Такуми склонил голову на одно плечо, из-за чего длинные, ничем не подвязанные волосы рассыпались по полу.
– Почему вы остались здесь, хотя ваша супруга уже мертва?
Такуми опустил взгляд на собственные руки, словно ответ крылся в пиале чая или держался на кончиках длинных пальцев с чуть заостренными ногтями. Какое-то время он молчал, и Аямэ подумала, что ее вопрос проигнорируют, но Такуми все же заговорил:
– Мы – ёкаи – меняемся слишком медленно. Для нас человеческая жизнь быстротечна. Пока мы взрослеем и получаем свой второй хвост, может пройти вся человеческая жизнь от рождения до старости; сменятся поколения, и в мире уже будут жить внуки и правнуки человека, с которым ты появился на свет в одно время.
– Бессмыслица! – нахмурилась Аямэ, честно стараясь понять, что ей пытается втолковать ёкай. – Раз вы не меняетесь, то какой смысл цепляться за какую-то любовь? Если бессмертие позволяет жить столетиями, то зачем хранить верность и преданность одному человеку, тем более что его жизнь так быстротечна?
Такуми улыбнулся, что подняло в Аямэ волну раздражения. Она не понимала, но хотела понять. Ее всегда волновало, почему Генко так отчаянно следует за Йосинори? Это он проживет лишь сотню лет – может, поболее, раз мать была кицунэ, – это брат торопится отдать всего себя, так почему?..
– Мы не спешим так, как это делают люди. Вы быстро влюбляетесь и быстро перестаете любить, прощаете врагов и забываете причиненную вам боль, потому что боитесь что-то упустить, жаждете вместить как можно больше событий в короткую жизнь, хотя стоило бы наслаждаться каждым мигом. Мы же долго копим наши обиды, и пусть порой нам нужно лишь мгновение, чтобы измениться, чаще мы столетиями остаемся верными себе. Мы – камень, – произнес Такуми, и Аямэ недовольно нахмурилась – эти слова прозвучали еще более странно и непонятно. – И пока вода и погода не сточат нас в пыль, мы останемся неизменными. Появись в нас дыра, что зовется любовью, она будет с нами до конца и исчезнет, лишь когда нас не станет. Я остаюсь в этой деревне, потому что любил свою жену и часть меня отказывается отпустить Тисато. Здесь место, где я провел лучшие годы своей жизни. Здесь место, где я могу скорбеть столько, сколько посчитаю нужным. И лишь когда почувствую, что мне стало легче, уйду.
В доме стало тихо. Аямэ задумчиво крутила в руках остывший маття, пытаясь осмыслить и принять сказанное дзинко. Закусила нижнюю губу, пожевала ее и тяжело вздохнула. Она могла понять, что имел в виду Такуми, пусть и не в отношении чужого ей человека. Но если наложить сказанное им на Рэн…
Разве ее ненависть к ёкаям не хранилась и не взращивалась годами, пока ей не открыли глаза, что разница между ёкаями и людьми не настолько и велика, как Аямэ привыкла ее видеть? И разве она все еще не злится на родителей, столь равнодушных к собственным детям, что бросили дочерей самостоятельно выживать в этом полном зла мире?
– Прошу прощения за то, как повела себя и что не отдала должного уважения вашей утрате. – Аямэ отвела взгляд от Такуми, сдерживаясь, чтобы остаться сидеть ровно, а не виться на месте подобно змее.
– Моя утрата была спокойной. – На лице Такуми мелькнула короткая, грустная улыбка. – Мы прожили с Тисато долгие и мирные годы, я не могу жаловаться. Другим моим знакомым повезло куда меньше – Генко-сама, Казухиро-сама, Ханако-сама и Карасу-тэнгу-сама испытали куда больше боли.
Аямэ замерла. Она знала о Генко, ее история уже
