Александр Уралов - Долгий дозор
— Летунов нет?
— Нет. Последнего «стрижа» недели три назад Ленька сковырнул. Я удивляюсь, как они на эту-то рухлядь горючки набрали. Ишь как коптит.
— Остатки посливали отовсюду, это уж точно. Но ничего, я тут на «таракана» несколько мин нагрузил. Если повезет — он до них доскачет, долбанет так, что мало не покажется.
Дед Сережа попытался передать изображение на экран Марата, но ни черта не вышло. Внезапно он понял, что эта атака Калифа — последняя. Всё. Аут. Снимите шлемы и переждите минуту молчания. Война закончена. Во всяком случае, на этом рубеже, в этой части Урала… России.
«Суслики» и БТР не торопились. Осторожно, боясь мин-ловушек, они пробирались между воронками, остатками укреплений, «сусликами»-сторожами, деактивированными Калифом, и ржавеющей битой техникой. Ствол водомета был задран круто вверх. На нем колыхалась тряпица. Это уж точно гамешевский флаг, хотя отсюда пока не разглядеть. Символично… и чисто по-калифовски. Мол, «последний парад наступает». Поди, еще и в чистое переоделись… борцы за идею, блин. Молитвы прочитали, «Откровение Саида Гамеша» помянули: «Бог стирает отжившее с лица Земли вашими руками!»
Калиф, похоже, подозревал, что отбиваться Сэйвингу на поверхности уже почти и нечем… и, откровенно говоря, подозревал он совершенно обоснованно. Выдохлись обе стороны, выдохлись. Перемерли от болячек и ранений те, кто не был убит… в считанные месяцы одряхлели и развалились от иммунных и онкологических поражений, успев окрестить это последнее достижение биологического оружия горьким именем «Чума-старость». Ушли в холодный песок, истекли зараженной кровью…
— Слушай, старый! — сказал Марат, терпеливо дожидаясь, пока цели появятся в пределах прямой видимости. — А они не могут на этом БТР боеголовку притащить? Вдруг Калиф умудрился до кодов активации докопаться? Говорят, в Челябинске такие поганцы на Комбинате были, могли хакнуть собственное изделие.
— Вряд ли. Тогда бы гамешам нас атаковать никакого смысла не было бы. Дернули заряд километрах в трех от нас, прямо в своем лагере, и засрали бы на прощание пол-Урала. Да и Сэйвинг не уцелел бы от такого удара. Просто обрушился бы, и все. Так что боеголовки у них нет — это точно.
— Ну хорошо, — сказал Марат. — Честно говоря, не люблю, когда до ядерных зарядов дело доходит. А сейчас-то Калиф чего добивается? Вход-то завален!
— Уберут нас и начнут ползать по округе — аварийные ходы искать, рецепторы ломать, вентиляционные шахты всякой дрянью загаживать… мало ли что. Им за столько лет пакостить не надоело.
Марат молчал, покашливая.
— Не люблю когда холодно! Просто терпеть не могу! — с досадой сказал он. — Вот тебе и глобальное потепление — застудило, аж пар изо рта идет.
— Ничего, Марат, продержимся.
— Мы, татары, народ двужильный, — пробормотал боец. — У меня, кстати, шестеро в кузбасском Сэйвинге отсиживаются. Две мелких девчонки, три пацана и жена-врачиха. Та снаружи, естественно. Хотел поближе к ним быть, да служба сюда занесла. Жене тридцать три, а выглядит уже на все шестьдесят, а детям от пяти до двенадцати…
Да уж. Такую кару Господь на Землю обрушил. Со времен Саида Гамеша косит людей Чума-старость. Кроме детей, слава богу, которых успели в свое время укрыть в Сэйвингах. И тех, кому просто повезло здесь, наверху, — считаным единицам, как ему и Калифу. Как, возможно, повезло бы Марату, если бы не умирал он от «Симмерина-шестнадцать».
— Слышь, солдат?
— Чего?
— Если в этот раз Калиф самолично пожаловал, то здешней войне конец. Крот нехилый был. Я, грешным делом, надеялся, что он там всех пришибет и атак больше не будет. Мы бы с тобой тогда «сусликов» потихоньку давили…
— Хорошо было бы… А то, глядишь, спустились бы завтра-послезавтра в Сэйвинг и стали свой век доживать. Я на гитаре неплохо играю, повеселил бы малышню. Опять же, в электронике кое-чего понимаю… — Марат с сипением вздохнул, но откашлялся почти нормально.
— Нельзя нам теперь туда. Перезаражаем всех.
— Да знаю я, знаю! «Уж и помечтать нельзя!» Помнишь такой анекдот?
Дед Сережа пожевал губами и неопределенно хмыкнул.
— Может, по «сусликам» пощелкать? Пока молчат, а? — спросил Марат.
— Боезапас кончается… да их так просто и не засечь. Те, что в прошлый раз проявились, в землю зарылись, даже рецепторы попрятали.
— Последняя модель, да? Я просто с такими не сталкивался.
— Последняя, конечно. Здесь сейчас все последнее.
«Суслики»-самоходы резко прибавили в скорости.
— Ну, держись, командир! — крикнул Марат.
«Калиф, старая ты скотина… что же тебе все неймется?! — подумал дед Сережа, плавно нажимая на курок. — На кой ляд все это?»
Несколько часов спустя главврач, потирая поясницу, вышла из Володиной комнаты. На экранах все еще дымил БТР. Рецепторы Сэйвинга осторожно выглядывали из-за камня — тихо. «Суслики»-сторожа молчали. Прав был дед Сережа — кончились гамеши. Некому было снова перевести их в режим «лупи-по-всему-что — движется-Господь-разберется-кто-свой-кто-чужой».
Хотелось поплакать, но — нельзя.
Впереди обход в больничке. В двадцать шестой группе подозрение на ОРВИ. Программисты обещали закончить-таки несколько позарез необходимых режимов для роботов-нянек на Нулевой Рубеж — час, когда… когда — помни, это только гипотеза! — останутся только дети и роботы. Проклятая Установка опять барахлит. Воду тянет, а с глюкозой — сплошные проблемы. Техники говорят, снова корни промывать надо. Да и грунт — говно. Скудный грунт, ничего из него не вытянуть. Во всяком случае, в ближайшее время, пока нужные режимы не подберем.
Урожай в главном отсеке вроде неплохой будет, но рук не хватает для уборки. Рук не хватает, роботов не хватает… ВРЕМЕНИ не хватает.
И главное — рано, рано, рано наружу выходить! Так и нахватаешься заразы. Да и мало ли кого сюда принесет из тех, кто живы еще наверху. Одичали…
Да, но посевы, посевы-то можно делать!
Нет… рано еще… так себя и выдашь, посевами. Если только подальше от входов, по весне… яблоньки, сливы… В скафандрах, с жесткой дезактивацией при возвращении.
Ну должно же, Господи, должно же там, наверху, все распасться лет через десять!
И Трегубовский Миша, и Миллер, и Сэмюэль Эпштейн, и Сонечка Фанизер — все крупные ученые, все, к чьему мнению прислушивалась она и кто ценил ее многолетний опыт и аналитический склад ума, — все об этом говорят! — должен, должен распасться этот проклятый штамм! Выродиться и сдохнуть! А иначе — долгое угасание под землей.
На мгновение главврач ясно увидела этот странный мир подземных жителей… с искусственным освещением, химически чистой водой, соляриями и бассейнами… мир, постепенно пустеющий оттого, что выросшие девочки не хотят рожать детей, которым будет уготована та же участь — жить в толще гор, подобно уродливым гномам. И через много-много тоскливых лет последний старик будет бродить по гигантским залам… и так и не решится выйти наружу, где над развалинами Города по-прежнему властвует отвратительная смерть — Чума-старость.
Тамара Георгиевна подняла голову. Володя, оказывается, давно уже ковылял рядом, тяжело опираясь на костыль.
— Сам себя подорвал, — сказал он, хлюпая носом. Толстые щеки тряслись. — Сам себя…
— Он знал, что по-другому нельзя, — сухо сказала главврач, ненавидя себя за этот казенный, ледяной тон. — Если вы, Володя, все-таки сможете наладить связь с кузбасским Сэйвингом — обязательно передайте им о смерти Марата Зигнатуллина. Геройской смерти.
Она уже подошла к шлюзу, ведущему в жилые помещения, как вдруг обернулась, подумав о том, что необходимо сделать еще одно — очень важное! — дело. Тщательно следя за своим тоном, не давая пробиться жалобным ноткам, главврач дала своему заместителю подробное указание.
Утром, когда дошколята топали на завтрак, на одной из стен перехода из младшего отсека в общие помещения уже висел большой портрет улыбающегося белобородого деда Сережи в полевой спецназовской форме.
— Лена Ви-та-ми-нов-на! — пропищал смышленый кареглазый малыш. — Это кто? Добрый волшебник?
— Как Санта Кла-а-аус? — недоверчиво протянула курносая кнопка в белых бантах.
— Да, он добрый волшебник, — ответила Елена Вениаминовна, стараясь не зареветь. — Как Санта Клаус.
— Это военный Санта, — авторитетно заявил дисциплинированный пятилетка Сяо Ли, старательно дергая за руку Женечку, пытавшуюся прыгать на месте, как кенгуру. — Он гамешей убивает! Всех-всех гамешей убивает! Я, когда вырасту, тоже буду на самолете летать, мам спасать и гамешей убивать.
— И я!
— И я тоже!.. — загалдела группа.
— А я даже кошку ихнюю убью!
— А я…
— Да-да… — рассеянно сказала Елена Вениаминовна, сморкаясь, и уже про себя добавила: — Господи, упокой души Сергея Романовича и Марата, со святыми упокой! Ох, до чего же я плаксивая стала — просто сами текут слезы. Просто сами текут и текут!
