Михаил Поляков - Нам бы день продержаться…
– А на «КамАЗе» кто шоферит? – интересуюсь я не без оснований.
– Так он и крутит баранку! – скептически улыбается прапорщик. Вид маленького смуглого солдатика и огромный «КамАЗ» как-то плохо складываются в моей голове.
– Тащ лейтенант! Вы меня только доведите до бэтээра, я его без ключа заведу. Меня на учебке вместо инструктора в него сажали на вождении, – переживает Ибрагим, нисколько при этом не сомневаясь, что молодой лейтенант захватит бронетранспортер в два счета, на три-четыре! И делит боевую машину на себя, как будто она у нас за шлагбаумом стоит. А остальные водилы с ним конкурируют за место главного военного «руля» и «бампера» с «карданом». Мне бы его уверенность. Но приятно, однако, когда верят в тебя солдатики. Значит, кроме как матом на них орать, драть за форму одежды и заставлять порядок наводить, чего-то я делать научился.
– Хорошо, Ибрагим Пирмухаммедов, рядовой! Пойдешь со мной в первой тройке. Иди готовься. Стой! – спохватываюсь я, – а с КПВТ работать умеешь?
– Так точно! Стрелял, и не раз! – На стрельбище небось. – Все, иди! – Пирмухаммедов вприпрыжку уносится в столовую. Как мало пацану для счастья надо. Как будто я ему на велосипеде пообещал дать покататься. Спешит поделиться радостью обещанного счастья с остальными. Бежит совсем как школьник, на которого надели кучу амуниции большие дяди, чтоб поиграть в войну. Хотя Наполеон тоже не блистал высоким ростом, Чингисхан, Владимир Ильич Ленин опять же не богатыри, Гитлер, чтоб он еще раз десять сдох. Японцы, они все низкорослые, а вон как экономику подняли. До самой Фокусимы добрались! Никто не смог, кроме нас и японцев, атомную станцию взорвать. Никто, кроме нас. Правда, у них там цунами и землятрясение было. А нам даже и они не понадобились. Америкосы, они тоже пытались, но куда им до наших масштабов. Маленькие – они все настырные. Ибрагиму скажи, так он сам БТР угонять пойдет. И угонит же! Если не попадется.
Что за люди мне попались? Господи, хоть бы без потерь обойтись. Как говорил наш тактик на занятиях в поле: «Потери бывают лишь у того, у кого обстановка выходит из-под контроля, и связи нет, отходить некуда и боеприпасы закончились после полудня в пустыне», – а потом рассказывал, как он в Мозамбике чуть не помер, когда помогал создавать им регулярную армию. Заодно и про нашу систему выразился, которая их, спецов, сначала агитировала на иностранные заработки, а потом бросила его умирать от малярии в Африке. Если бы не наша любовь к спиртному, не жить бы ему. А так повезло мужику, что ящик настоящего коньяка у него под кроватью стоял. И купил он себе за ящик благородного напитка жизнь. Согласитесь – хорошее соотношение цены и объема выторгованного у провидения товара.
А просто все было. Температура за сорок, приступы все учащаются, лекарств нет. Не производят в СССР такое лекарство. Оно только у империалистов есть, а к ним хода нет – «война-с». Туточки доктор к нему пришел, болгарин по национальности. Просто пришел, морально поддержать перед смертью. Честно все подполковнику сказал. Что жить ему сутки, от силы двое, так как сгорит он от лихорадки малярийной. Посетовал, что посылают таких хороших военных в Африку, а лекарства пожалели для них прикупить у вероятного противника. Уж уходить собрался, семье помочь обещал после смерти нашего офицера. В дверях доктора наш преподаватель тогда и остановил.
– Слышь, Владко, – говорит, – раз уж помирать, так не пропадать же добру. Возьми ящик коньяка из-под кровати себе. Ведь кроме тебя никто меня проведать не пришел, ни коллеги инструкторы, ни дипломаты ответственные, ни консул, ни Родина привет не прислала с медпомощью. Заразиться боятся, гады. – Владко остолбенел – коньяк французский, больших денег стоит. Глянул на нашего подполковника, на ящик с бутылками у ног своих, на двери, за которыми жена инструктора за углом в комнате плачет, на мужика посмотрел на нашего, вернее на то, что от него осталось… И, видать, вспомнил, почему он русский язык как родной в школе учил. Как наши их Болгарию от турков спасали в девятнадцатом веке не жалея себя. Как перевал Шипкинский своими телами замерзшими усыпали рядами, но позицию не сдали.
– Знаешь что, – говорит, – зови жену. Ах да, лежи, – сам позову. – Прибежала женка в слезах, смотрит на доктора, как на колдуна, молит взглядом. Чуда просит. Доктор ее быстро просветил, что надо хоть голой плясать на улице, хоть молиться вуду, но продлить жизнь мужа на несколько часов, пока он, Владко, с этим ящиком съездит кое-куда. И съездил. И, непонятно как, где и у кого выменял ящик коньяка среди глубокой ночи на лекарство в далеком туземном Мозамбике. Лекарство, которое легально и без возможности попортить себе шкуру пулями, ножами или стрелами с ядом можно было купить только в соседней ЮАР. Вернулся часа в четыре утра, с красными глазами, нервный, взбудораженный приключением и счастливый донельзя. А подполковник наш почти сгорел к этому утреннему часу, только жена, надежда да природная вредность укоренившейся привычки идти до конца, наперекор любому препятствию, не давали ему сдаться и упасть в спасительное небытие, из которого нет выхода. Болгарин вернул долг сполна. Он колол лекарство каждые два часа, менял капельницу, убирал, вытирал, давал попить, ухаживал, отпустил жену отоспаться после бессонных ночей у постели горячего, как дрожащая печь, мужа. Измученная событиями и ужасом страшной болезни своего любимого женщина забылась сидя на стуле, едва коснувшись головой поверхности стола на кухне. Врач смотрел и выхаживал русского, как мать больного ребенка. Хлебал кофе кружками. К вечеру следующего дня температура спала. А утром офицер попросил есть. Кормили с ложечки, сил есть самому у подполковника не было. А через неделю он смог уже сидеть. Через две начал ходить и набирать вес. Приступы повторялись, но задавленные присмотром и тщательным уходом за больным доктора и самоотверженностью жены-сиделки были гораздо слабее и реже. Через месяц прилетел транспортный «Ил-76». Тот самый, что появлялся раз в полгода с почтой, привычными продуктами, новыми советниками и грузами. Старший советник запретил уезжать домой на поправку и лечение: «Ты контракт не выполнил!» – орал он, брызгая слюной в комнате с дефицитнейшим кондиционером на еле сидящего перед ним на стуле офицера. Перед самым вы-летом самолета назад, на Родину, не спрашивая разрешения ни у кого, подполковник самостоятельно загрузился с нехитрым домашним скарбом – одним-единственным чемоданом и тощим вещмешком, в транспортный отсек. Достал две гранаты, зарядил автомат. Снял проволочную чеку с кольцом с ребристого, родного тела «Феньки Первой – повелительницы замкнутых пространств» и зажал предохранительный рычаг в кулаке.
– Смотри, мужик, я ее долго так не удержу – малярия у меня, – тихо, но твердо предупредил он борттехника, который излагал свое отношение к вооруженному «зайцу», его родителям, родственникам, школе, где он учился, детсаду, где воспитывался, прадедушкам и прабабушкам, сухопутным вооруженным силам, этой долбаной стране, в которую они прилетели, Черному континенту, партии, комсомолу, пионерской организации и другим воспитателям, и все это многоэтажно, громко, основательно и с надрывом.
– Ху с ним, пусть летит, – приговорил к жизни офицера и его семью командир воздушного корабля, лично ознакомившись с состоянием неучтенного пассажира и его добровольными требованиями по захвату себя в заложники родного советского государства, когда оценил серьезность положения, пожалел и спас самолет и экипаж, и взял на себя ответственность за случившееся. Кольцо с проволочной чекой подполковник и бортмеханик вставили в запал уже после взлета, раньше этого времени бывший советник обезвредить гранату отказался. Жена сжимала в руках заряженный автомат и вполне профессионально отслеживала всех, кто находился рядом с ее мужем, пока «Ил» не набрал положенный ему «потолок», скорость и направление. Подполковнику припомнили самовольное оставление контракта, Черного континента и самоуправный безбилетный проезд и очень долго не давали звания полковника, мотивируя это тем, что он сорвал выгодный контракт. Как будто торговали людьми, как рабами на рынке в Римской империи, а что там с ним – его проблемы. Зато учил он нас тому, чего ни в каком боевом уставе не сыщешь – самостоятельности, импровизации и умению мыслить здраво.
А у нас тут не Африка и цены поумереннее, и, что здорово – малярии нет совсем, как и комаров, только мухи летом надоедают. Но от своего мы не откажемся. А урок мы запомнили, как надо за свое бороться, даже со своими. Не жалея ни себя, ни других, а тем более, материальные ресурсы. И друзей ценить, и врагов использовать. А нам этот опыт и гибкость очень нужны при шатком и неопределенном положении маленького подразделения. А водителей распределяю просто, по стажу, росту и сроку службы.
