Владимир Куницын - Личный враг князя Данилова
Олег стоял у кровати второго из найденных в лесу мужчин. Позавчера он осматривал его и обратил внимание, что дыхание было очень редким. Теперь же лежащий перед ним человек дышал значительно чаще.
— Вы не сможете долго прикидываться, раз пришли в сознание. Рано или поздно захотите есть и пить, — по-немецки произнес майор.
Пауза длилась долго. Наконец раздался приятный негромкий голос:
— Вы можете говорить по-русски. А вообще вы правы.
Мужчина сел на кровати. Свет, пробивающийся в узкое окно, создавал в комнате серый сумрак. Это усложняло задачу, но майора трудно смутить.
— Вы немец?
— Нет!
Лемешев сосредотачивался на нюансах голоса, стараясь ничего не пропустить.
— А кто вы?
— Русский. Лев Каранеев.
От майора не ускользнула крохотная, практически незаметная пауза перед ответом.
— Тоже барон?
На это раз пауза была значительно ощутимей.
— Кто барон?
— Вы. Как и ваш друг.
— Мой друг? Какой друг? Простите, не понимаю. А сами вы кто?
— Майор Лемешев! — на этот раз Олег решил пропустить упоминание об особом отделе. — Я имею в виду того человека, которого нашли вместе с вами.
— Последний человек, которого я помню, пытался убить меня. Причем безоружного.
— В лесу на поляне?
— Да, майор, именно там.
Голос ровный, пауз нет. Так мог бы говорить человек, который действительно пережил подобное приключение.
— А вы не вспомните, когда вас пытались убить, шел дождь?
— Конечно нет! Было очень холодно и снегу по колено.
Ответ уверенный, словно так оно и было на самом деле. Получается, они заранее сговорились про снег. Здесь поговорить они не имели ни малейшей возможности. Или? Олега даже прошиб пот от мысли, — а вдруг и правда была зима? Да нет! Конечно, сговорились! Черт, какие только мысли не лезут в голову от недосыпа. Но вот что понять Лемешев не мог. Нажраться какой-нибудь дряни, чтобы на несколько дней потерять сознание, это можно, наверное. У немцев отличные химики. Только зачем? Они хотят, чтобы их приняли за сумасшедших? Но не похожи! Олегу как-то приходилось иметь дело с сумасшедшими.
Разговор не прибавил ясности, но майор не сдавался.
— Хорошо. А скажите, почему он не убил вас?
— Не знаю, может, он тоже впал в беспамятство.
— Как и вы? А от чего?
— Не знаю.
На это раз голос выдал говорившего. Врет! Хорошо, попробуем с другого конца.
— А почему он пытался вас убить?
— Кажется, перепутал с кем-то.
— Разве это основание, чтобы убивать? А с кем?
Мужчина молчал. И Лемешев почувствовал, что сейчас из него можно выжать нечто очень важное, приближающее к разгадке.
— Так с кем?
— Он решил, что я лазутчик.
— Немецкий?
— Почему немецкий? — в голосе искреннее удивление. — Французский!
Лемешеву хотелось заорать. Да, этот человек врал! И не однажды! Но сейчас, анализируя голос, майор готов был дать голову на отсечение, что последняя фраза произнесена абсолютно искренне. Мало того, его хваленая интуиция, которая помогла на четвертый день войны в Минске на вокзале выхватить из огромной толпы троих диверсантов, говорила то же самое.
С трудом справившись с собой, особист ровным голосом произнес:
— Хорошо. Оставайтесь здесь. Вас покормят. Если кто-нибудь станет задавать вопросы — не отвечайте, скажите, что Лемешев запретил.
Майору удалось поспать полтора часа. После этого он сразу отправил рапорт в особый отдел армии, где не только изложил факты, но и добавил свое мнение. Поздно вечером ему позвонили и приказали завтра с утра доставить найденных в штаб армии.
II
Данилов слегка поеживался на утреннем холоде, стоя в одной рубахе в окружении двух сержантов и давешнего лейтенанта, с которым он подрался вчера. С точки зрения подполковника, вооружение их было весьма скудным: только по одному пистолету в кожаных чехлах, короткое, почти игрушечное ружье за спиной у одного из сержантов с непонятным кругляшом снизу, да кинжал на поясе у другого. Ни сабель, ни палашей.
Огромная повозка необычной прямоугольной формы, изрыгая странный звук, подъехала к зданию госпиталя. Откуда-то снизу струился сизый дымок, пахло довольно неприятно. Николай стоял остолбенев. Если честно, он еще надеялся, что все станет на свои места, что кто-то сможет объяснить ему, почему сейчас лето, а не зима, почему люди в такой необычной одежде. Что за громкий голос иногда гремит в его ушах и отчего так ярко светятся большие прозрачные капли. Теперь Данилов понял, что с тем миром, к которому он так привык, случилось что-то непонятное.
Вчера поздно вечером майор Лемешев сказал, что утром Данилова отвезут в штаб армии.
— К Кутузову? — задал вопрос Николай.
— Не совсем, — ответу он не предал тогда серьезного значения. Главное в штаб, где уж непременно помогут во всем разобраться. И вот теперь, когда подъехала повозка без лошадей, он вдруг понял, что неприятности не закачиваются, а, скорее всего, только начинаются.
— Давай, — услышал он за спиной команду Клюка и почувствовал, что его валят на землю и выкручивают руки. Ошарашенный подполковник практически не сопротивлялся и легко дал связать себя. У повозки опустили задний борт, и его закинули внутрь на грязные доски.
— Пошли за вторым, — раздался голос лейтенанта, и стало тихо. Только лошадь, которую Данилов заприметил сразу, как только они вышли из здания госпиталя, негромко всхрапывала у коновязи.
Через несколько минут в повозку втолкнули еще одного связанного человека, сержанты залезли сами и подняли борт. Хлопнула дверца, потом раздался громкий рокот, и повозка покатила по дороге со скоростью драгунского эскадрона, несущегося во весь опор.
Данилов не сразу обратил внимание на соседа, но неожиданно, когда после очередного ухаба они встретились взглядами, Николай узнал «графа Каранеева». Вернее, французского лазутчика, который выдавал себя за графа. Встрепенувшись, Данилов хотел было закричать сержантам, что вот он, враг, но все события вчерашние и сегодняшние, вся непонятность ситуации так подействовала, что он решил промолчать. Недруг пока связан. Едем в штаб. Там и разберемся.
«Каранеев» же скользнул по Николаю равнодушным взглядом и, отвернувшись, стал смотреть на серое небо над задним бортом.
Повозка остановилась, снова хлопнула дверь, послышался голос лейтенанта:
— Выводи!
Борт открылся, и сержанты вытащили Данилова на дорогу, которая шла через лес, плотно подступающий к обочинам. Лейтенант бил смачно, не торопясь, вкладывая в удар вес. Сержанты придерживали под локти, не давая Николаю упасть.
— Ты, тварь, на кого руку поднял?! Ты, гнида, на НКВД поднял свой вонючий кулак! — все более и более распаляясь, повторял Клюк, нанося удары.
— Товарищ лейтенант, — робко заметил один из сержантов, — живым ведь приказано довести…
Клюк и сам понимал, что если арестованный не будет пригоден для допроса, то ему не поздоровится, но злоба, столько часов сдерживаемая внутри, еще душила его.
— Какое сегодня число? — спросил лейтенант, поднимая вверх голову Данилова.
— Четырнадцатое июля, — сержант был слегка удивлен вопросом.
— Запомни, сволочь! Сегодня будет самый страшный день в твоей жизни! — теперь Клюк обращался к Николаю. — Это еще только цветочки! Грузите!
Но злоба еще не ушла и требовала дальнейшего выхода. Взгляд из глубины кузова лейтенант почувствовал затылком. Обернувшись, увидел, что другой арестованный смотрит на него сощурившись, со слегка презрительной усмешкой на губах.
— Давай этого!
Сержанты не посмели ослушаться. Вытащив Луи, поставили его перед лейтенантом.
— Если ты меня ударишь, то не раз пожалеешь об этом.
Каранелли четко выговаривал слова. Нехорошая усмешка заскользила по губам Клюка. Медленно он достал наган. Ствол прошелся по щеке Луи, потом уперся под нос. Щелкнул взводимый курок.
— Пожалею, говоришь? И что же ты мне сделаешь?
Луи посмотрел на русского в блеклой зеленой форме. Неожиданно перед глазами встал Бонапарт, каким он видел его в день своего отъезда в Рим. Злое лицо, прищуренные глаза, губы, четко выговаривающие слова: «Так и скажи ему — сниму с шеи и засуну в зад. Обязательно именно так и скажи!» Во взгляде Каранелли мелькнуло воспоминание, не понятное никому, кроме него самого.
— Засуну этот пистолет в твой зад, — спокойно проговорил Луи, понимая, что у лейтенанта нет прав убить его.
— Вот как?
Особист аккуратно спрятал наган и всадил кулак в солнечное сплетение арестованного. Еще несколько ударов по обвисшему телу немного успокоили Клюка.
— Поехали! — бросил он и пошел к кабине.
Минут через пять экипаж неожиданно резко затормозил и начал пытаться развернуться. Сержант, высунувшись за ткань, некоторое время внимательно смотрел в поле, сменившее лес у обочины дороги, и вдруг громко закричал:
