Анна Чащина - Бог со звезды

Я снова начала замерзать. Торопливо натянула шерстяные носки, сунула ноги в нехитрую домашнюю обувь. Посмотрелась в крохотное зеркальце, висящее на стене. Розовые полоски еще тянулись по щеке. Завтра от них уже не останется и следа. Синяк на ноге, как я убедилась во время купания, приобрел желтый цвет. И уже не болел. Царапины и ссадины на ладонях затянулись. В девять лет мои руки и спина были покрыты шрамами, следами неудачного падения с дерева. Тогда же я узнала, как это, ломать конечности. Понадобилось несколько месяцев, прежде чем следы падения полностью исчезли. Но когда я выросла и начала подчинятся циклу, способности к самоизлечению стали выше. Почему? Знала бы, пожалуй, стала лекарем.

Эх, заглянуть бы хоть одним глазком в «Книгу запретов». Этот таинственный манускрипт хранился у волшебников на протяжении веков как самое драгоценное сокровище. За долгие годы разговоров о ней книга обросла толстенным слоем домыслов и легенд. В ней, так считалось, содержались ответы на многие вопросы о мире и созданиях, его населяющих.

Вздохнув, я наклонилась над лоханью и выдернула пробку, потянув за привязанную к ней веревку. Заурчала вода, исчезая маленьким водоворотом в сливном отверстии. Вот оно, преимущество города. В Холмогорах о канализации и не слышали. Чтобы искупаться, приходилось потрудиться, и не слабо… Но я бы без всяких сомнений поменяла здешние излишества на спокойную жизнь там.

Я покачала головой, наблюдая, как пена и вода стремительно уносятся прочь. О чем только думаю? Какое спокойствие? Ребенком я с опаской покидала двор. Ни одного друга в селе так и не приобрела. Да кому в Холмогорах нужна была шантийка без Стоуша? Даже пусть она станет в сто раз лучшим лекарем, чем палач. Мы же изгои, парии!

В городе нравы со временем хоть немного, но смягчились. В селах и деревнях предрассудки и обычаи оставались необычайно сильными. Меня могли забить камнями, придумав любую причину, и никто не заступился бы. Эх, дура я, дура! Прав отец. Сколько лет прожила, а ума не нажила. Все еще верила в доброту и справедливость.

Я откинула мокрые волосы назад и замотала их тканью. Не о чем жалеть. И оглядываться тоже не стоит.

Закрыла дверь в умывальню и пошла по коридору, ориентируясь на вкусный запах.

Лида хозяйничала на кухне. Весело трещал огонь в очаге, по стенам плясали серые тени. Катаринка закатала рукава платья и повязала фартук. На широком столе горкой высилась мука из исмаи. Сильные руки женщины ритмично вымешивали тесто. Начинка для пирога стояла тут же, в миске — мелко нарубленный плод янта. Такие росли на земле и вызревали на лозе ягодами размером примерно с человеческую голову. Янты собирали осенью и хранили в подвалах в течение всей зимы. Они отлично выдерживали длительную лежку, не гнили и не ссыхались. И все благодаря плотной, похожей на хитиновую шкуру оболочке. Только разрезав ее, можно было найти сочную, плотную мякоть.

Я притворилась смущенной и робко присела на краешек стула.

— Да хватит уже, — фыркнула Лида, — не вижу в тебе скромности. Не забывай, моя мать была шантийкой. Садись и поешь, как следует. У меня руки в муке, не подам. Сама возьми. Вон миска, что тряпицей накрыта.

Я заглянула в тарелку. Никаких изысков. Нарезанное дольками вареное яйцо птицы рут, несколько ленивых вареников и кусок прокопченной колбасы из свенки — некрупные бестолковые животные, разводимые на мясо. Рот мгновенно наполнился слюной. Еда… как же давно я не ела нормальной пищи? Да, собственно, меньше недели назад. Какая, оказывается, короткая память у голодных.

— Спасибо, — торопливо поблагодарила я. — В наше время редко встретишь доброту, проявляемую к незнакомцам.

— Да и незнакомцы нынче не те, увы, — вздохнула Лида. — Раньше, бывало, и на постой пускала. А полгода назад зарезали соседку. Мы, женщины, часто остаемся одни. Порт. Мужчины в море месяцами. Мой муж и старший сын должны вернуться на неделе. Нам трудно стало прокормиться, вот они и уходят надолго. Новые подати, новые выдумки городского совета. Да тут еще волшебники затеяли строить храм на той горе, куда падала звезда. Говорят, чтобы задобрить богов и отблагодарить их за щедрость к простым смертным. Ну, что не всех извели, а только саранчу. Смотрю я на чудеса, которые показывают волшебники по праздникам и святым дням, а думаю о другом.

Катаринка отерла лоб и замолчала. Я внимательно посмотрела на нее.

— О чем?

— Хочешь пить? Там у плиты сыворотка. Свежая.

Я поднялась и подошла к кувшину. Налила себе в стеклянный стакан и только тогда обратила внимание, какую тонкую работу вижу.

— Лида, какая красивая посуда. У сентов покупала?

— Нет. Муж привез. Их гильдия несколько лет торгует с островами. Там живут очень странные люди, скажу я тебе, но продают великолепные вещи. Даже волшебники покупают, фрахтуют наши корабли для закупки товара. А они себе только лучшее из лучшего берут. Будешь в храме в святые дни, увидишь немало занятного. Помню сосуды для ритуалов из разноцветного стекла с гравировкой, они очень похожи на те, что муж выменял у островитян для продажи на рынке. Стоят баснословных денег, но толстосумы не скупятся. Показатель процветания и достатка, так-то. Но когда недобрые люди говорят «все торговцы богаты», врут. Есть у меня кой-какая посуда, но она самая дешевая из того, что привозит с островов муж. Возможно, островитяне знают какие-то секреты выплавки стекла? Они мастера своего дела, это правда, но очень уж нелюдимы. Гостей никогда не принимают. Обменяются товаром — и от ворот поворот, плывите восвояси. А оружие у них, то уж точно богами послано. — Она прижала пальцы к губам, оставив на них белый след муки. — Промолчу. Муж говорит, что я и так болтлива сверх меры. Верно говорит.

— Он катаринец?

— Да. Нас в Кэшебе много. Люди, сенты, а вот тау почти не встречаются. Мешлинги живут одним кланом, в северной части города. Занимаются ткачеством и теплицами. Поставляют товар на корабли для торговли. Договоры заключают, но сами в море не выходят. Для них оно табу. А раньше еще и клан шантийцев был.

Лида замолчала. Посмотрела на меня внезапно потемневшими глазами. Продолжила:

— Ты же знаешь, как важны для шантийцев узы крови. Знаешь, что если не являешься связанным ими, можешь добиться любви, уважения, даже дружеского расположения и рассчитывать на приют — это позволено. Но родичем, пока не примут «старые», никогда себя не почувствуешь. Моя мать не покинула клан, когда вышла замуж. Отец смирился. Узы крови — единственное, что есть у шантийцев свое. Никто не может лишить их этого права. Официальных же запретов для саранчи существует предостаточно, сама знаешь. Основной, например, о том, что если количество голов, — Лида болезненно поморщилась, — в клане перевалит за сто, родичам следует немедленно разделиться на две группы и одной из них следует покинуть город в течение суток. Иначе всех ждет тюрьма и смерть в течение следующих двенадцати часов. Поэтому любой шантиец своего клана знает, сколько его сородичей находится в городе, можно ли остаться пришельцам или следует уйти. Одиночек и путешествующих семьями о том поставят в известность представители клана — вестники, еще до прибытия в пункт назначения. «Старые» ведут строгий счет. Они постоянно связываются меж собой вестниками и порой бывают крайне жестоки к кому-то, ради блага прочих. Мне, можно сказать, повезло. Я и мои дети унаследовали тип катаринцев. Но если их женами или мужьями в свое время станут шантийцы, младенцы следующего поколения появятся на свет… Тогда моим правнукам придется искать милости у клана и пытаться стать родичами. И хотя я любила мать, такой судьбы им не желаю ни за что. Знаешь сама, вы и ваши потомки физически особенные, от какого бы — чистого или смешанного брака не были бы рождены.

— Твоя мать жила на два мира?

— Пока отец не умер. Ему тяжело давались ее изменения. Поэтому два-три месяца она оставалась здесь, потом уходила в клан, а через какое-то время опять возвращалась женщиной. Когда я была слишком мала, чтобы оставаться одной, она брала меня с собой. Сестра, которая родилась позже, унаследовала тип шантийки. Когда мать овдовела, а я вышла замуж, они решили уйти в клан. Мы часто общались, и я любила обеих, но душа моя здесь — с детьми и мужем.

— Понимаю.

— Да, — Лида вздохнула, — нелегко приходится таким, как мы. Я хотя бы живу счастливо, знаю, зачем и для кого. Тебя-то, одиночку, что занесло в наши края? Здесь повсюду волшебники, а они саранчу ненавидят.

— Я знаю. Постараюсь уйти как можно скорее. Переночую и сразу исчезну.

— Да кто гонит, — махнула Лида рукой. — Просто злоба пустила в сердца длинные корни. Сама знаешь. Крысы разные везде найдутся, сколько раз и на меня пасть разевали. Но когда шантийцы пропали, поутихли, пустобрехи. Вина-то лежит, давит камнем. Можно любить, можно ненавидеть, но мерзость все одно остается мерзостью. То, что волшебники остальных спасали, якобы жизнью рискуя, искренне… ну, не верю я. Не нужны им остальные, разве что как стадо послушное. А мать моя, за неделю примерно, приходила и рассказывала, что их кланом очень уж интересуются волшебники. Опись составляли, кто и где проживает, уточняли. Списки такие кому и зачем нужны? Объяснили им, будто такие теперь новые правила. Веками правило одно было, а тут менять вздумали. Все одно к одному, Келан. А детишки мои все понять не могут, куда их бабка и тетка подевались. Многие здесь не любят саранчу, то правда. Но у многих в жилах течет примесь их крови. Посчитать захочешь, так и не сосчитаешь. Сдается мне, темнят волшебники. Никто и не упомнит уже, за что саранче такая ненависть, но свято чтят поганые свои привычки. Говорю тебе, остерегайся серых плащей и черных амулетов.