Александр Пономарёв - Проект "Вервольф"
На самом деле это уникальная возможность!
Я отшвырнул тетрадь, она прошелестела страницами и шлёпнулась в угол подраненной птицей, вскочил с кресла и заходил по комнате. Поначалу я забраковал идею, но факт моего перемещения и то, как я оказался в теле Валленштайна, не давали покоя. Пережив такое, любой скептик и атеист поверит в бога, дьявола и в любую чертовщину.
При случае проведу эксперимент. Главное, вернуться в тело барона, а то стану полтергейстом и буду Сванхильду по ночам пугать. А что? Неплохая идея, будет чем заняться в ближайшие… а кстати, сколько лет существуют призраки? Сто, двести, тысячу? Нет, ну какая глупость в голову лезет, а? Надо труды Валленштайна изучать, а я тут фигнёй страдаю.
Тетрадь с пола перекочевала на стол, и я снова зашуршал страницами.
Я уже говорил о почти патологической страсти барона записывать всё, ну или почти всё, что с ним происходило. Из дневников я узнал, что разработка вакцины шла очень тяжело. Подопытные дохли, как мухи, какие-то быстротекущие биохимические процессы буквально рвали их тела изнутри.
Вот как описывал такую смерть сам Валленштайн.
«Мы с доктором Кригером шли к выходу из лаборатории вдоль клеток с кадаврами — глупыми существами, напрочь лишёнными интеллекта. Вдруг что-то заставило меня остановиться. Я обернулся.
В темноте ближней ко мне клетки ворочалось косматое тело. Оно хлюпало, шумно вздыхало, иногда чавкало, что-то жалобно бормоча.
Я подошёл на шаг ближе. Тьма разразилась оглушительным рёвом, суставчатые пальцы с изогнутыми когтями крепко обхватили прутья, к ним с грохотом прижалась уродливая морда. Под надбровным валиком горели жёлтым круглые глаза со змеиными зрачками, прикрытые кожистыми складками щели носа с шумом тянули воздух. Из раскрытой пасти воняло смрадом и какой-то тухлятиной.
Я отшатнулся.
Мы смотрели друг на друга несколько секунд. Внезапно монстр неестественно вывернул челюсти, оголив ряд загнутых в разные стороны зубов, и обдал меня рычащей волной зловония. Перекрученные бугры мышц напряглись, металл жалобно заскрипел, и толстенные арматурины погнулись, словно были не из прочной стали, а из пластилина.
В следующий миг тварь грохнулась на пол, забилась в конвульсиях, на губах запузырилась пена, из пасти вырвался грозный рык, сменившийся воем, пронзительным визгом и противным скулением. Мышцы свело судорогой, кости затрещали, суставы с хрустом вывернулись в обратные стороны, сделав кадавра ещё ужаснее.
Урод замер на несколько секунд, хрипло дыша и ворочая обезумевшими глазами. Порозовевшие хлопья смачно шлёпались на пол, желтая слюна текла по зеленоватым бугоркам вывалившегося языка, тягучими каплями падала рядом с ноздреватыми шапками дурно пахнущей пены.
Я с любопытством наблюдал за его мучениями. Случайно наши взгляды пересеклись, мутант вздрогнул, заревел, как разъярённый вепрь, и бросился на меня. Прутья решётки загудели, но выдержали удар, правда, несколько из них сильно выгнулись, побелели и покрылись мелкими трещинками там, где сталь едва не лопнула от напряжения.
Я отскочил и, как оказалось, вовремя. Монстерюга пронзительно взвыл, застонал, заклокотал горлом, его с хрустом скрутило в бараний рог, кожа натянулась на распухших до предела мышцах. Ещё немного — и она полопалась с какими-то чавкающими звуками.
Кригера обдало фонтанами розовой плоти, несколько шматков шлёпнулись слева от меня, но большая часть пролетела мимо. Куски взорвавшегося тела вмазались в стену и теперь сползали, оставляя за собой красные разводы.
Я дотронулся пальцем до щеки, подцепил ногтем прилипший комочек. На свету он казался рубином, но восхитительный сладко-солёный вкус отмёл все сомнения».
Меня чуть не стошнило от таких признаний, я быстро перелистнул страницу и снова погрузился в чтение.
Шесть часов спустя, развалившись в кресле и закинув ноги на стол, я бегло пролистывал последний манускрипт. От обилия формул, таблиц и графиков у меня уже рябило в глазах. Да ещё почерк этот. Не мог герр барон нормально писать? Обязательно надо было так мельчить?
Я хлопнул тетрадью об стол, потёр покрасневшие глаза и только сейчас понял, как устал. С хрустом потянувшись, я встал, сделал несколько наклонов вперёд и в стороны, раз десять присел и столько же отжался. Полегчало. Кровь быстрее побежала по телу, вернув ему бодрость, а голове способность соображать.
Живот громко заурчал, напоминая, что я давно ничего не ел и пора бы озаботиться поисками пищи.
Кухня нашлась в левом крыле дома, за анфиладой богато обставленных комнат. Огромная, как и все помещения особняка, она вмещала в себя с десяток шкафов и шкафчиков, настоящую печь на дровах, газовую плиту, холодильник и два длинных стола, на которых готовили еду. На вбитых в стену крюках висели сковороды разных размеров: от полуметра в диаметре до чайного блюдца. Котлы, котелки и кастрюли сверкали отполированными боками на полках деревянных стеллажей. Из настольных подставок широким веером торчали ручки ножей, а на полочке под портретом Гитлера лежал цельнометаллический топорик для разделки мяса. Всё такое чистое, аккуратное, как будто никто и никогда этим не пользовался.
Я пошарил по шкафам и шкафчикам. Почти все они были заставлены посудой, только в двух хранились продукты. В одном хлеб и разные крупы в стеклянных баночках, в другом специи, о чём я догадался по запаху, даже не открывая дверок.
Я взял каравай, отрезал половину и потопал к холодильнику. Дверь открылась с тихим причмокиванием, под морозилкой сразу загорелся свет. Внизу, в специальных отсеках, свежие овощи. На полках — три палки копчёной колбасы, половина круглой головки сыра, завёрнутый в пергамент окорок, бутылка красного вина, полная каретка яиц и стеклянная маслёнка с куском жёлтого масла внутри. На дверке — в ячейках держателя — две маленьких бутылочки баварского пива и одна большая с минералкой.
Вино и пиво я трогать не стал, а вот сельтерскую с колбасой и сыром позаимствовал.
После обеда, повеселевший и полный сил, я собрался навестить фабрику доктора Кригера. Конечно, неплохо было бы заглянуть перед этим в лабораторию, но я подумал, что Гитлер будет отслеживать мои перемещения и решил сначала выполнить приказ, а уж потом заняться своими делами.
В парадной я столкнулся с «моей» женой. Она недавно откуда-то вернулась и стояла с фетровой шляпкой в руках, на которой сверкали капли растаявших снежинок. Густые волосы рыжими волнами рассыпались по беличьей шубке, на щеках играл румянец, изумрудные глаза радостно сверкали. Чёрные шерстяные чулки выглядывали из-под широкой жаккардовой юбки в тон тёмно-коричневым ботинкам на высоком каблуке.
— Ты куда-то собрался, милый? — спросила Сванхильда, изящным движением повесив шляпку на рог вешалки.
— Да, решил навестить Кригера. Ты вчера говорила: он хочет поговорить со мной, — сказал я, помог ей снять шубку и повесил на крюк под шляпкой.
— Так поздно? Но ведь скоро ночь! Ты не боишься?
— Кого, дорогая? Волков или мороза? Мы живём в Германии, самой спокойной стране в мире. Бояться надо фюрера: он дал мне мало времени и пригрозил расправой, если я не управлюсь в срок.
Сванхильда присела, чтобы развязать шнурки, но я успел заметить промелькнувшее в глазах ликование. Странно, с чего она радуется грозящей мужу перспективе? Надеется на счастливую жизнь со Шпеером? Так он вряд ли дольше барона протянет. Насколько я понял, оберфюрер типичный карьерист и ничего ценного из себя не представляет. Ну да ладно, не хватало ещё в подробностях интимной жизни нациков разбираться. Тут и без меня миллион своих Фрейдов найдётся.
— Ты не вызовешь машину? — спросил я, направляясь к брошенным в углу сапогам.
«Опять ноги морозить! Валенки, да валенки, ой, да не подшиты, стареньки…» — мысленно промурлыкал я знакомую с детства песню и почувствовал, как губы помимо воли расползаются в улыбке.
— Конечно, дорогой, сейчас.
Шурша юбкой, Сванхильда прошла в соседнюю комнату, где на стене висел дисковый телефон с громоздкой трубкой на блестящих рогах. Я услышал тихие щелчки номеронабирателя, чуть позже до парадной долетели обрывки слов.
Я натягивал второй сапог, когда баронесса появилась в прихожей.
— Машина скоро будет. Я так понимаю, тебя сегодня не ждать?
Я кивнул, притопнул, проверяя, удобно ли ногам, и потянулся за шинелью.
— Опять мне ночевать одной, — она испустила театральный вздох. Я посмотрел на неё, но она опустила голову, скрывая весёлые искорки в глазах. — Ну что ж, мне не привыкать, я и так почти всю жизнь провела в одиночестве.
— Постараюсь скоро вернуться, — сказал я, снял фуражку с вешалки и водрузил на голову.
— Не надо! — воскликнула Сванхильда, чем вызвала у меня неподдельное удивление: хоть бы постеснялась при муже так откровенно хвостом крутить. Тем временем «жена» подошла ко мне, стряхнула с погона невидимые пылинки, обняла за шею и, прижавшись губами к уху, прошептала: — Фюреру нужен результат, тебе — слава. Не торопись, милый, иначе всё испортишь. Лучше десять раз всё проверь, убедись, что всё работает, и только потом возвращайся с победой.
