Роман Злотников - Братство порога
Князь Лелеан в просторной светлой комнате верхнего яруса Бирюзовой Башни Главного Университета вздохнул и осторожно свернул древнюю рукопись. Поместив рукопись в тубус, он подошел к стене и нажал рычажок, открывающий тайник, мельком оглянувшись через плечо перед тем, как это сделать (это была излишняя предосторожность, поскольку князь в комнате был один, к тому же в Главном Университете никогда не было и не могло быть шпионов). Надежно заперев тубус в тайник, Лелеан вернулся за свой стол, где с одной стороны аккуратными стопами возвышалась не исписанная еще белейшая камышовая бумага, а с другой — в высокой костяной подставке, словно бутылки в винном погребе, рядами лежали уже заполненные тубусы.
Князь обмакнул перо в чернильницу и задумался над белым листом. С того самого дня, как он совершенно случайно обнаружил тайник, а в нем древнюю рукопись, жизнь его переменилась. К чему погружаться в дурманные эмпирические пучины, пытаясь познать тайны Вечности, если, даже и познав, ничего не сможешь изменить? Рукопись говорила совершенно о другом. Неведомый ее автор открывал тайну этого мира, мира, в котором волею богов уготовано жить Лелеану, его родным и близким, его детям и его внукам. Неведомый автор говорил о том, что вовсе не люди — самая многочисленная раса — являются хозяевами своего мира. Более того — этот мир никогда не принадлежал им.
Они — так называют их люди. Те-кто-смотрит — так называют их гномы. Вот кто является истинными владетелями всего сущего. Вот для кого люди — всего лишь послушные и слепые домашние животные. Они только позволяют людям существовать, пока люди нужны им. А если они найдут способ обходиться без людей?.. Они — безмерно могущественны, чувства жалости и сострадания присущи человеку, но не им. Им ничего не стоит истребить людей, всех до единого, от невинного младенца до дряхлого старика, потому что люди — это единственная раса, которая хоть как-то может противостоять им…
Три года князь был одинок в своем знании о тех-кто-смотрит. Только через три года он осмелился довериться одному-единственному человеку — Гиалу. И Гиал понял его и разделил его ненависть. А еще через год Лелеан и Гиал узнали, что не им одним известна истина — их нашел Гархаллокс.
Последние годы, еще до встречи с Гархаллоксом, Лелеан писал поэму, в которой пытался зашифровать открывшееся ему знание. Писать открыто он не решался вовсе не из трусости. Он доподлинно знал, как они расправляются с теми, кто им неугоден, а ему предстояло еще столько совершить! Он просто не имеет права рисковать!
Потому что скоро все изменится. Потому что скоро придет Царство Человека.
Князь богат. Под его властью чуть менее тысячи верных ему воинов и десятки сильных магов. Его родной брат и ближайший друг — князь Гиал — владеет семью сотнями воинов и состоянием, вполовину меньшим состояния Лелеана. О, как страстно ждут Лелеан и Гиал указаний от Гархаллокса, указаний к началу действий! И тот, и другой отдадут все, что имеют, вплоть до родовых замков и самой жизни — лишь бы спала с людских глаз пелена забвения и обмана, лишь бы исчезла тяжесть смертельной опасности, лишь бы быть уверенным в будущем своих потомков. И Лелеан знает, что Великие Перемены уже не за горами. То время, когда привычный порядок обрушится, уже настало. Может быть, сигнал из Дарбиона придет через неделю. Может быть, завтра. А может быть, уже сегодня…
За лишенной запора дверью комнаты послышался какой-то шорох. Князь очнулся от своих раздумий и встал из-за стола. Неясное предчувствие заставило его обнажить короткий и легкий серебряный клинок искусной гномьей ковки.
— Кому угодно посетить место моего уединения? — громко вопросил князь.
Услышав голос Гиала, Лелеан усмехнулся своей подозрительности, вложил меч в ножны и приказал двери открыться. Через минуту братья развернули бумагу, взятую из тубусов, и погрузились в обсуждение последней главы поэмы. За разговорами они не заметили, как день угас.
Когда солнце полностью скрылось за вершинами Белых гор, тень в углу комнаты ожила.
Лелеан прервал фразу на полуслове и, закатив глаза, вдруг повалился навзничь. Не успело его тело коснуться пола, как Гиал вдруг ощутил острый холод под левой лопаткой. Он попытался обернуться, чтобы увидеть своего убийцу, но тело перестало его слушаться. Гиал упал у стола уже мертвым.
Человек, обнаженный и черный, словно сотканный из непроницаемого мрака, стряхнул капли крови с длинных тонких лезвий, поблескивающих меж пальцев его правой руки. Сжал пальцы, и лезвия тотчас исчезли.
Чернолицый удостоверился, что оба князя не подают признаков жизни. Дальнейшие его действия были несколько странны. Достав из мешочка на поясе костяную иглу и моток вяленых бычьих жил, он умело и быстро зашил раны на телах трупов. Затем нательной рубахой Гиала старательно вытер обильно залитый кровью пол, а рубаху закопал в каминной золе. Потом тщательно осмотрел угол, в котором просидел несколько часов в ожидании назначенного времени, и, не найдя там никаких следов своего пребывания, бесшумно скользнул в окно.
* * *По ту сторону Белых гор Гавар, придворный ювелир князя Линдерштейнского, задыхаясь от вечернего зноя, прогуливался по двору собственного двухэтажного каменного дома. В руках Гавар держал арбалет. Тучный ювелир пыхтел и обливался потом, цокая каблуками сапог по мраморным плиткам. Толстенная золотая цепь побрякивала на его голой оплывшей груди, красные шаровары были насквозь мокры от пота. Слуги и домашние скрылись в доме и затихли — Гавар был обуян дурным настроением, а когда такое случалось, никто не рисковал попадаться ему на глаза. Услышав тяжелое хлопанье крыльев, Гавар развернулся, одновременно вскидывая арбалет. Здоровенный зубан с раздувшимся брюхом неуклюже брякнулся на бортик журчащего фонтана, под которым неподвижно лежал труп большой собаки с застрявшим в шее арбалетным болтом. Зубан на минуту окунул башку в воду и, напившись, словно издеваясь над хозяином дома, разинул клыкастую пасть, выкатил бельма и душераздирающе запищал.
Хотя от фонтана его отделяло не более десяти шагов, Гавар долго прицеливался, всхрипывал, хлюпал носом и ожесточенно дергал бровями, стряхивая капли пота, катящиеся со лба. Зубан снова запищал и захлопал лохматыми крыльями, явно собираясь взлететь, — и ювелир нажал крючок. Тяжелый арбалетный болт, пронзив тварь насквозь, сшиб ее в воду, где плавали уже три такие же зверюги, которые на свое несчастье решили утолить жажду во дворе дома ювелира.
— Готов! — торжествующе заорал Гавар, швыряя арбалет себе под ноги. — Гадина! Вонючая гадина! С-скотина! Сдох, мр-разота!
Надо сказать, что тирада эта предназначалась вовсе не безвременно почившей твари. Посылая болты, ювелир видел перед собой не зубанов (и не сторожевую псину, которая в неурочный час выбрела глотнуть свежего воздуха), а проклятого краснобородого Марака-орабийца, ненавистного чужестранца, прибывшего ко княжескому двору Линдерштейна всего полгода назад и уже умудрившегося затмить Гавара мастерством огранки драгоценных камней. Этот-то Марак и был причиной дурного настроения Гавара, именно из-за краснобородого чужестранца лишились жизни вредные крылатые твари и ни в чем не повинная собака… Проклятый орабиец! Чего доброго, этот смуглолицый пройдоха отобьет у Гавара последние заказы и — не допусти, Светоносный! — вселится в его прекрасный дом!
— Ублюдок… — прохрипел охваченный мрачной жаждой убийства ювелир, заряжая очередной болт и оглядываясь в поисках новых жертв. — Ничего… Ничего… Недолго ждать осталось!
Род Гавара испокон веков жил в здешних местах. В роду Гавара ювелирное ремесло передавалось из поколения в поколение. И из поколения в поколение передавались сказания о былых, совсем уже легендарных временах, когда грянула Великая Война, когда в эти земли пришли те-кто-смотрит. Когда люди были вырезаны от млада до стара, дома снесены до основания, а леса и пашни выжжены до черной золы. Гавар и каждый в его роду знали, что опасность повторения прошлого все еще висит над ними и с веками нисколько не ослабла. Поэтому, когда в жизни ювелира появился Гархаллокс, Гавар искренне и с восторгом поклялся в вечной верности обществу без названия, в которое вступил, и не жалел золота на его нужды. Необходимо добавить, что не только впитанная с материнским молоком ненависть к ним двигала придворным ювелиром, а еще и холодный расчет, на котором также был взращен Гавар. Как любой делец от природы, он в каждом явлении жизни прежде всего смотрел на возможную прибыль. Потому и давал Гархаллоксу столько золота, сколько тот просил, — и даже не торговался, ибо знал, что рано или поздно его пожертвования воздадутся ему сторицей.
