Гордон Диксон - Солдат, не спрашивай
Мне не следовало говорить это. Я увидел, как мутной пеленой подернулись его глаза, и понял, что слова о трагедии Баунпора Мигель принял лично на свой счет, словно я укорял его, безоружного, примером тех, кто не сдался, кто до последнего вздоха защищал свой город. Порой в моей жизни случаются такие моменты, когда шрамы становятся проклятием, а не благодарением.
— Извини, что заговорил об этом. Я не хотел обидеть тебя.
— Это не ты — я сам себя обвиняю, — глухо произнес он, не отрывая взгляда от неумолимо надвигающегося, изогнутого полумесяцем строя. — Я знаю, что теперь нас ждет. И еще я понимаю, почему ушел мой оркестр.
Что тут можно было сказать? Без его сорока музыкантов нам не выдержать первой атаки. Когда мятежники как саранча поползут на стены, их будет слишком много, а нас — слишком мало.
— Наверное, прячутся где-нибудь недалеко, под стенами. — Капельмейстер продолжал думать о своем, уже не существующем оркестре. Если мы продержимся день или даже два, есть маленькая надежда, что они вернутся и…
Он не закончил фразы — что-то привлекло его внимание за моей спиной. Я резко повернулся и увидел Аманду.
До сих пор не могу понять, как ей это удалось. Она покинула палату, не забыв прихватить с собой дренажный аппарат. Да, он действительно предназначался для ходячих больных, был переносным, не тяжелым, размером с толстую книгу. Но каково передвигаться с ним, когда конец резиновой трубки, если сделать хотя бы один глубокий вздох, нещадно впивался в ее легкое.
В спускающейся до пят, разорванной посередине, чтобы не путалась при ходьбе, больничной сорочке, с оружием на одном плече и болтающимся на длинном ремне дренажным аппаратом на другом, бледная, как сама смерть, готовая в любую минуту потерять сознание, она все же доползла до террасы.
— Какого… Что ты тут делаешь!? — просто зарычал я, — Марш отсюда! Марш в постель!
— Корунна, — Она ответила мне таким гневно-уничижительным взглядом, какого я, пожалуй, не удостаивался ни разу в жизни, — Изволь не командовать старшими по званию.
Я вытаращил глаза. Да, меня просили доставить эту важную особу, а значит, в каком-то смысле я должен был исполнять ее приказания, но считать меня — капитана боевой эскадрильи, старшего офицера, да еще в ситуации подобной этой, младшим по званию… это было выше моих сил. Набрав в легкие побольше воздуха, я уже приготовился сказать ей все, что о ней думаю, но вместо этого… разразился громким хохотом. В более нелепой ситуации я давно не находился. Против пятерых, если считать Мигеля, движется шеститысячная армия, а я собираюсь с больной женщиной выяснять, кто из нас старше по званию!
Но если отставить в сторону досужие размышления и взглянуть в лицо фактам, то Аманда продолжала стоять на террасе, и тут я ничего поделать не мог. Хотя мы оба понимали, что сейчас произойдет, все равно не было оправдания ее решению подняться с постели.
— Когда тебя еще раз ранят, молись, чтобы твоим доктором оказался кто-то другой, — грозно пообещал я. — Зачем ты здесь, что ты можешь делать?
— Я могу быть вместе со всеми, — отрезала она.
Что же, против таких аргументов не поспоришь, тем более что краем глаза я уже видел приближающихся к нам Кенси и Яна и решил предоставить им право принимать решение.
А братья молча оглядели ее с головы до ног и отвернулись к равнине. И мне ничего не оставалось, как последовать их примеру.
Строй нахарских полков неумолимо приближался к нам. Еще неразличимы отдельные фигуры — это просто темная линий с отдельными цветными вкраплениями, подсвеченная искрами отраженного света, но с каждой минутой линия эта, превращаясь в полосу, становилась все более различимой.
А пятеро дорсайцев застыли рядом, словно вслушивались в тяжелую поступь надвигающейся судьбы. Как часто в этой жизни — и недавний эпизод с Амандой тому подтверждение — меня захлестывало внезапное, пронзительное чувство нереальности происходящего. Кто решил, что целая армия должна наступать на ничтожную горстку, а ничтожная горстка не просто дожидается, когда ее поглотит эта черная сила, но обязана готовиться к противоборству? Но вот ощущение бессмысленности происходящего отступило. Нахарцы будут продолжать наступать, потому что они ненавидят Гебель-Нахар. А когда они придут сюда, мы будем защищать Гебель-Нахар, потому что мы призваны защищать даже самое безнадежное дело — так распорядилась нами судьба. В другом месте и при других обстоятельствах и для нас, и для них все могло быть иначе, но здесь и сейчас ни у кого не было другого выбора.
Это было последнее, о чем я думал, мысленно переступая черту, за которой меня ждала битва. И, как всегда, мир и покой воцарился в моей душе. Пусть наступит то, что должно наступить, и я встречу это с гордо поднятой головой, и еще я знал, что рядом стоят Кенси, Ян, Мигель и Аманда и испытывают точно такие же чувства, как и я. Ничем в моей жизни я не дорожил так, как этим чувством единства, и знал, что тот, кто хоть один раз испытает подобное, не забудет уже никогда… до самой смерти. Что бы ни ждало нас, что бы ни случилось — мы вместе. А для тех, кто вместе, не страшно даже самое невероятное превосходство враждебных сил.
Послышался легкий шорох шагов по бетонным плитам террасы. Это ушел Мигель. Я взглянул на товарищей и по выражению их лиц понял, что и они знают, почему он ушел. Он отправился за оружием. А мы — оставшиеся — не могли отвести глаз от приближающегося строя. Уже были различимы отдельные фигуры, а уши наши улавливали размеренную поступь тысяч ног, обутых в тяжелые солдатские сапоги.
Мы подошли к парапету террасы, облокотились на него и молча смотрели на равнину. Настало время насладиться солнцем, ветром, нежарким утром. Еще несколько сотен метров — и наступающие войдут в зону наиболее эффективного радиуса действия наших орудий, а мы, естественно, станем досягаемыми для их полевых…
За спиной послышался шорох и скрип открываемой двери. Я повернулся, ожидая увидеть Мигеля. Но это был Эль Конде, одной рукой опирающийся на Падму, а другой — на трость с серебряным набалдашником. Падма помог ему добраться до парапета, и Конде, не обращая ни на кого внимания, долго смотрел на когда-то свою армию. Наконец он повернулся и на испанском объявил:
— Господа, мадам, я пришел разделить с вами судьбу.
— Это честь для нас, — тоже по-испански ответил Ян. — Может быть, его превосходительство захочет присесть?
— Спасибо, нет. Я буду стоять. Вы можете вернуться к своим обязанностям.
Старик облокотился на трость, устремил свой взор на равнину и уже больше не поворачивался. А когда мы отступили назад, тихо заговорил Падма:
— Он очень хотел спуститься вниз, а рядом никого не было, кто бы мог помочь ему.
— Все хорошо, — сказал Кенси, — А что думаете делать вы?
— Я бы тоже хотел остаться.
Резкое гортанное восклицание вырвалось из горла Эль Конде, и, вскинув головы, все посмотрели в его сторону. Прямой, как древко старинного копья, с перекошенным от ярости и презрения лицом, он все так же неотрывно смотрел на равнину.
— Что это? — спросила Аманда.
В замешательстве я ловил на себе недоумевающие взгляды товарищей. Но вот слабый звук достиг моих ушей. Полки подошли уже так близко, что мы слышали обрывки мелодии, приносимой свежим утренним ветром. Едва различимые звуки, но я, как и Конде, узнал их.
— Они играют «Те guelo». Это значит: «пощады не жди».
«Те guelo» — скромное обещание перерезать горло всем, кто стоит на твоем пути.
Брови Аманды заметно поползли вверх.
— Наверное, думают, что люди Мигеля еще здесь, и хотят лишить их остатков мужества. А может быть, они играют ее, так как ее всегда исполняют перед боем, — попытался объяснить я.
Некоторое время все вслушивались в доносившиеся звуки «Те guelo» — мелодии, от которой пробирает дрожь, но вряд ли она могла смутить душу уже принявшего решение сражаться дорсайца.
— А где Мигель? — спросила Аманда.
Я оглянулся, потому что вопрос действительно имел смысл. Если Мигель ушел за оружием, давно прошло го время, когда он мог возвратиться. Но его не было рядом.
— Не знаю, — ответил я.
— Начали разворачивать полевые орудия, — раздался голос Кенси, — но дистанция все равно слишком велика, чтобы причинить вред этим стенам.
— Пожалуй, пора и нам переходить в укрытия, — заговорил Ян, — и ждать, когда они подойдут поближе, тогда мы откроем ответный огонь, — Обращаясь к Эль Конде, он добавил: — Может быть, его превосходительство спустится вниз?
Эль Конде яростно затряс головой.
— Я останусь здесь, — объявил он.
Ян согласно кивнул и посмотрел на Падму.
— Да, да, разумеется, — отозвался экзот, — Я пойду с вами… Или, может быть, я смогу быть полезен в чем-то ином?
— Нет, — сказал Ян, и в этот момент громкие вопли солдат, перекрывающие пронзительные звуки музыки, заставили всех резко повернуться.
