Хаски и его Учитель Белый Кот, Том II - Жоубао Бучи Жоу

Хуайцзуй… Хуайцзуй!..

Как он мог забыть?! Это же великий мастер[102.9] Хуайцзуй!

В прежней жизни, когда умер Ши Мэй, он по причине своего невежества не знал о существовании этого великого мастера. Впоследствии, когда Мо Жань взошел на престол, ему доложили, что в мире был человек, который успешно практиковал запретную технику «Возрождение».

Имя этого мастера было Хуайцзуй.

Мо Вэйюй поспешил отправить людей в Храм Убэй в надежде, что с помощью монаха сможет вернуть душу Ши Мэя. Однако посланники вернулись назад со скорбной вестью, что Отец-наставник Хуайцзуй уже ушел в посмертную медитацию. Так он и упустил последний шанс вернуть Ши Мэя.

Но сейчас этот легендарный человек был жив! Все еще жив!

Как он сразу не вспомнил о нем?! Как мог забыть?!

Сердце Мо Жаня затрепетало. С горящими глазами, дрожа от предвкушения, он вскочил на ноги и приказал:

— Скорее, попроси великого Мастера войти!

Прислуживающий ученик еще не успел открыть рот, как Мо Жань добавил:

— Не надо, я сам отправлюсь к воротам, чтобы приветствовать его.

Он не успел сделать и пары шагов, как перед ним появился силуэт в ярких одеждах.

Не всколыхнулось пламя свечи, не было даже легкого ветерка.

Никто даже не заметил, как и когда в Зале появился этот человек.

На его голове была плетеная шляпа[10], тело закутано в потрепанные монашеские одежды. Старый монах, прямо держа спину, стоял посреди зала Даньсинь.

[10] 斗笠 dǒulì доули — широкополая коническая шляпа, плетенная обычно из бамбуковой щепы, защищающая от солнца и дождя.

Как гром среди ясного неба он вдруг появился прямо перед Мо Жанем, и тот далеко не сразу смог прийти в себя от неожиданности.

— Извините за поздний визит. Уже глубокая ночь, поэтому я решил не утруждать благодетеля[11].

[11] 施主 shīzhǔ шичжу — обращение буддийских монахов к мирянам и прихожанам, приносящим дары в храме.

Мо Жань и Ши Мэй были поражены, услышав приятный низкий голос из-под закрывающей лицо шляпы.

Неужели такой голос может принадлежать столетнему старцу?

Присмотревшись, они с удивлением обнаружили, что под широкополой шляпой скрывается худощавый молодой монах лет тридцати. У мужчины были приятные черты лица, а острый взгляд ясных глаз был спокойным и светлым, словно отражение солнца в речной глади.

— …Так вы...

Монах сложил руки и поприветствовал их:

— О, Амитабха, скромный монах Хуайцзуй.

Никто бы не подумал, что человек, которому было по меньшей мере сто лет, на деле будет выглядеть даже моложе Сюэ Чжэнъюна. На какое-то время все присутствующие потеряли дар речи.

Однако Мо Жань, изучавший духовные практики, не был обманут его внешностью. Он подумал, что даже несмотря на то, что Хуайцзуй отказался от вознесения, он был как никто близок к бессмертию, и его уровень совершенствования позволил ему существенно замедлить естественные процессы. Его выдавал сияющий вековой мудростью взгляд, который совершенно не соответствовал молодому телу.

Хуайцзуй не стал более смущать людей и принял приглашение разделить с ними ужин в Зале Даньсинь. Когда Мо Жань сам подал великому мастеру горячий чай, Хуайцзуй, низко поклонившись, принял пиалу, однако пить не стал. Аккуратно поставив чашку на маленький столик из сандалового дерева, он медленно поднял голову и посмотрел на него.

Хотя этот человек выглядел очень мягким и вежливым, он не стал ходить вокруг да около и сразу перешел к делу:

— Благодетель Мо, этот монах просит прощения за бесцеремонность, однако сегодня я пришел сюда ради старого друга.

Сердце Мо Жаня забилось быстрее, голова закружилась и он вцепился пальцами в угол стола с такой силой, что чуть не сломал его.

Он уставился в лицо великого мастера и все те вещи, что он слышал об этом человеке в прошлой жизни, налетели на него как метель в горах...

— По слухам в этом мире есть лишь один человек, который смог успешно практиковать одну из трех запретных техник «Возрождение». Однако, это всего лишь слухи, и я не знаю, можно ли им верить…

— И где этот мастер Хуайцзуй? Я заплачу ему сколько скажет, пусть только вернет Ши Мэя!

— Ваше Величество не знает… но он давно уже почил с миром. За всю жизнь мастер не написал ни одного трактата, а относительно техники «Возрождение», оставил лишь пару слов: «Менять судьбу против воли Небес слишком опасно». И это все, что осталось…

Отрывки воспоминаний о сказанных кем-то когда-то словах стремительно проносились у него в голове.

— Мастер Хуайцзуй глубоко изучил путь человеческой души в круге перерождений. По слухам, он может выменять душу и вернуть ее из Призрачного Царства. Если бы он все еще находился среди людей, возможно, он смог бы оживить старшего брата Ши Минцзина. Но, к сожалению…

— Мастер Хуайцзуй сам был как призрак, живущий при света Солнца. Инь и Ян не те вещи, которые можно легко контролировать…

Мо Жань глубоко вздохнул и, не в силах сдержать дрожь в голосе, пробормотал:

— Старый друг… Старый друг…

Его взгляд встретился с чистыми сияющими внутренним светом глазами великого мастера. В ушах зазвенело, мокрая от пота одежда прилипла к спине, но он все же смог прошептать:

— Кто этот старый друг?

Монах медленно поднялся со стула. В тусклом свете свечи его фигура не отбрасывала тени.

Тонкая желтая одежда монаха ниспадала до пола. Хотя она выглядела порядком изношенной, но на ней не было ни одной складки. Казалось, ткань вместе с тенью скрытой за ней души трепещет на ветру. Этот мастер Хуайцзуй действительно был непостижимой загадкой.

Мо Жань отчетливо слышал стук своего сердца. Поневоле последовав за монахом, он встал на ноги, и теперь два человека стояли рядом и смотрели друг на друга.

— Великий мастер, — если бы в эту минуту перед ним появилось зеркало, то Мо Жань увидел бы почти безумную надежду и отчаянную мольбу в своих глазах. — Кто… этот старый друг?

Это же он? Это же он?!

Хуайцзуй вдруг опустил ресницы, вздохнул, и, сложив руки, склонился перед ним:

— Мой ученик Чу Ваньнин умер семь дней назад. Этой ночью его душа вернулась из мрака. Этот бедный монах не может вынести, что его юный ученик ушел раньше старика-учителя. Поэтому он пришел на Пик Сышэн просить благодетеля Мо сжалиться и помочь вернуть старому монаху его единственного