Коллектив авторов - Русские против пришельцев. Земля горит под ногами! (сборник)
– Неправда твоя! – вскинулся дед. – Не может ентот человек у тебя числиться!
– Это почему же?
– А потому что я весной в переписи не участвовал! Я тогда на длинной рыбаловке был – меня и не переписали. Мож, решили, что помер, мож, подумали, что в други каки места подался на старости лет… А только опосля я все лето пенсию не получал, потому как в ведомости меня нету! Енто что же, для пенсии нету, а для эвакуации – есть?
Лейтенант побарабанил пальцами по шероховатой дубовой столешнице, поморгал на ситцевую занавесочку над печкой и вдруг заоглядывался, впервые дивясь размерам горницы деда Ильи – это как же он в такой комнатенке поворачивается? С другой стороны, небольшой дом – меньше хлопот одинокому мужику.
– На рыбалке, говорите? – раздумчиво переспросил Григорий. – Это вы, наверное, на осетра ходили, а?
– Ишь ты! – нахмурился старик. Рыбалка – это дело личное, можно сказать, интимное, и не принято задавать вопросы, раз тебя с собою не позвали. Тем более если ты милиционер, пускай и бывший, и из местных, и лучшего дружка правнук. – А хучь бы и на исетра!
– На дальние заводи или на Обский Мостище?
– А хучь бы и на Мостишше! – совсем осерчал хозяин.
– Красиво там… – мечтательно улыбнулся лейтенант. – Сто лет не был! Красиво ведь, а? Я помню, там кедрач… На заводях – там все больше осокори, а на Обском Мостище – пушистый такой кедрач. С того берега смотришь – будто мох на камнях, ладошкой провести-потрогать хочется.
– Ишь ты! – оттаивая лицом, повторил дед.
– Я ведь все понимаю! – вдруг жарко зашептал Гринька. – Я и сам к этим местам душою прикипел, а уж вы-то!.. Я, вон, все зубы исскрипел-искрошил, приказы исполняя – отступаем, отступаем, эвакуируем, и никакой ведь надежды!
– Никакой?
– Совсем!
– И ничем его не возьмешь?
– Да уж всякие средства попробовали – бесполезно! Ты даже не представляешь, какие у нас теперь технологии, какие секретные разработки в дело пущены, какое вооружение! А ему – что комариный укус!
– И откель же такой супостат на наши головы? – качнул бородою старик.
– Монарх-то? Дед Илья, а ты в астрономии силен? А то я могу на компьютере показать, откуда он явился. Показать?
– Да ну! – отмахнулся хозяин. – Ты мне только скажи – он и взаправду со звезд? Побожись!
Теперь уже отмахнулся лейтенант.
– Пол-Китая прошел за неделю, Казахстан задел, Монголию выжег. Столько народу полегло, дед! Ужас просто! День-другой – тут уже будет. А ты кочевряжишься, ехать не хочешь…
– Н-но! – встрепенулся хозяин.
– Да я понимаю, понимаю, – поник плечами лейтенант, нащупал на краю стола фуражку, надел. – Кого другого я б и слушать не стал: у меня, вон, целый взвод в машине для таких целей, чтоб не слушать. А вот твое решение – да, уважаю. Потому что не блажь это, не упертость стариковская, а… – Ближнее к нему окно выходило на Иваевскую горку – там, в темноте, в ельнике, уже густился туман, подошедшим тестом выпирая то тут, то там меж стволов и лапищ. Посмотрел в то окно Гринька Колобоков – и такая тоска полилась из его глаз, что дед Илья даже оробел слегка. – Мне бы тоже тут помереть хотелось, – совсем тихо проговорил бывший односельчанин, а теперь армейский командир, – вот прям тут, у ручья, под той вон елью! Но завтра лагерь дальше перевозить, под Томском который, там три тысячи четыреста восемьдесят человек… из окрестных сел… а потом еще… и это…
Что-то бормоча почти беззвучно, зажав под мышкой ноутбук, лейтенант, не прощаясь, вышел из горницы, хлопнул дверью. Хозяин несколько минут сидел недвижно, потом покачал головой, вздохнул шумно:
– Ты терпеливый, Гринька. Ты перетерпишь.
Он поднялся с лавки, уперся пудовыми кулаками в стол, постоял так раздумчиво, посопел носом. Следовало бы протопить печку – да время уж позднее. Следовало бы натаскать воды – так, обратно же, полночь скоро. Может, и поесть бы следовало, но не любил дед Илья с полным животом спать укладываться. А и сна-то ни в одном глазу, хотя денек выдался суматошный. И какой-то… душещипательный, что ли? Проводы, проводы, прощания.
Дед Илья повернул голову к большой картинной раме на стене. По местному обычаю, вместо пейзажей или, там, натюрмортов, в рамы помещались фотографические карточки. Разнокалиберные снимки топорщились пожелтевшими уголками, налезали друг на друга, образуя понятную только хозяевам обрамленную мешанину поколений. Среди десятка-другого фотографий старик отыскал взглядом фронтового дружка Захара. Кро-охотный был снимочек, выцветший совсем, неприметный, а видел и понимал поболее живых людей. Так, во всяком случае, деду Илье давно уже казалось.
– Вот что, Захар, хочу тебе сказать, – прогудел он, перетаптываясь с ноги на ногу, а руки все так же в стол упирая. – Нынче ты двум сценам был сосвидетелем. Перва сцена в двенадцатом часе дня произвелась. Это, значит, когда Евдокия Матвевна прощаться прибежала. Вот тут, в дверях, застыла – и молчит. Вроде укорят меня. А я-то вижу, что сердце у ней буквально выпрыгиват. Это почему? А потому, дружка Захар, что не досвиданькаться она сюда зашла, а хоронить меня заране. Хо-ро-нить! С поминками. А? Каково? Мне бы ее, голубушку, пожалеть да расцеловать перед расставаньем, а меня така злоба взяла! Нет, ты ж видал: я грубости не допустил. Но ведь и не попрощался честь по чести!
Дед Илья оторвался от стола, обошел его, наклонился к низкому окошку, вгляделся в туман и темень Иваевской горки. Тишина стояла окрест – не брехали в опустевших дворах собаки, не взмыкивали возле вымени телята, не трещали бензопилы на дальней лесосеке. И там, за тайгой, где три дня нещадно громыхало, сейчас тоже было тихо.
– Друга сцена, значит, только что образовалась. Твой-то правнучек тебя и не приметил, а? Мож, и не знат, что ты тут висишь? Кхм… Вот ты в какой момент угадал, что он не станет мне руки выкручивать и силком в машину тащить? Я, к примеру, в такой момент угадал, когда он мне хотел на планшетке своей показать, откуда Монарх к нам явился. Мож, и не большой секрет, и не военная тайна вовсе, не стану спорить. Мож, по теревизиру сто раз об ентом сообщили. А только Гринька-то с таким видом предложился, будто бы напоследок подивить хотел, чтоб, значит, образованным помирать мне приятнее было. Какой с мертвяка спрос, даже ежельше он секреты знат? Слышь, Захар? «Я понима-аааю, понима-аааю!» А сам-то, правнучек твой, ни черта не понимат! Так-то…
Дед Илья обнаружил пяткой скрипучую половицу, потопал по ней, цыкнул досадливо зубом.
– Завтра подновить надобно будет. Непорядок, ежельше в доме скрипеть начнет кто ни попадя! Утром машинку нашу достану, расчехлю-распакую, все подготовлю, а останется время – так и за половицу возьмусь. День дли-иинный… Слышь, Захар, а ты машинку-то нашу помнишь? Это ж не машинка, а сплошная глобальная катастрофа, хех-хех! Кирдык всему, хех-хех! Смертоубийство одно! Вот и поглядим мы на Монарха тогда, холера его задери!
Сколько себя помнил, спал дед Илья помалу, особенно в летнее, светлое время. Молодость сейчас всплывала чем-то далеким и смутным, но старик был уверен, что и тогда не мог дрыхнуть подолгу – от этой самой молодости, кипучести характера, от жадности к жизни. В зрелые, трудовые и военные годы вовсе было не до того, чтобы дремать сколько влезет. Сейчас же, в возрасте, который и представить себе трудно, засыпал дед Илья крепко, высыпался быстро, сны видел короткие, но яркие, а поднимался еще до первых солнечных лучей. Если не был занят домашними или какими еще заботами, присаживался к столу, подпирал бороду кулаками и смотрел в низкое окошко. Сплошная, шершавая, непроглядная по причине темноты Иваевская горка едва заметно и тревожно пошевеливалась, вздыхала туманом. А потом начинало происходить чудо: мрак протаивал, будто пролитые чернила постепенно впитывались в песок, и вот уже прямо перед стеклом возникала тоненькая веточка, которой мгновение назад совсем не было. Сразу после веточки появлялись звуки и запахи, словно кто-то невидимый поворачивал выключатель – вот скрипнул в чаще старый кедр, вот вторила ему задетая ветерком соседская калитка, вот пичуга проснулась – будто заново петь учится и пока еще стесняется концертировать в полный голос; вот тугой лесной дух толкнулся в лицо, сперва только хвойный, древний, звериный, потом к нему подмешивался запах йода с реки, затем уж и тонкие струйки прибегали – цветов и трав, молока и меда. Ну а потом этот кто-то выкручивал выключатель до конца, на максимальную мощность – и взрывалась тайга петушиным криком, коровьим мычанием, собачьим лаем, рыком тракторов и бензопил, ароматами навоза и солярки. На самой верхушке горки возникал пожар, сначала медленно, а затем быстрее и быстрее, опасно и радостно катился он кипящим валом по лапам елей вниз, к дому деда Ильи, и очень дед Илья этот момент любил, любил переживать его снова, робел и тревожился – а ну как сегодня по-другому выйдет? Но выходило всякий раз так, как надо, правильно и исконно, как и прошлым летом, как сотню и даже тысячу лет назад.
