Весна сменяет зиму - Дмитрий Шелест
– Что? – спросил он.
– Взрыв, – коротко ответил Мурзан.
– Где?
– Позиции под Прерием, атомный взрыв, там мой сын.
Голос его утих, как будто в лёгких кончился воздух. Хегер впервые видел в глазах своего старого друга такое отчаянье, страх и злость. Повисла тишина, мерзкая тишина, после которой обычно начинается, что-то жуткое и неконтролируемое. Мау не понимал, как? Кто? Откуда? Ведь его не должно было быть, кто и зачем взорвал Прерий? Ведь медивы должны были увести самолёты вновь на аэродромы. Но поздно было думать. Словно бомба, взорвался Мурзан. Он сжал в руках автомат, резко подскочил к полковнику и нанося ему удар за ударом спрашивал.
– Что это такое? Почему? Отвечай!
– Не знаю, даже если бы и знал, всё рано не сказал бы, – еле дыша, отвечал полковник, его лицо всё распухло и кровоточило.
Хегер схватил Мурзана за руку, но тут же получил локтем в грудь. Но министр не успокоился и начал успокаивать друга.
– Мурзан, угомонись, он ничего тебе сейчас не ответит, не трать силы, оставь их для другого. Я разговорю их, мы это умеем, мы вырвем им ногти, размажем их пальцы и сдерём кожу живьём, но узнаем все об их злодеяниях. Оставь их! Угомонись!
– Они сожгли наших солдат, наших сограждан. Там был мой сын! Мой сын! – перешёл на крик озверевший от злости Мурзан.
– Он мог выжить, Мурзан, он мог выжить!
– Ничего этого не произошло бы если бы не ты! – рявкнул Мурзан и ткнул пальцем в сторону Мау, что сжавшись ещё сильнее, смотрел на отца. – Ты, тварь, дал им всю информацию! Ты предал меня, ты не мой сын! Нет, ты не мой сын! Я отрекаюсь от тебя!
Спустя мгновение он уже стоял напротив своего сына и тыча в него дулом автомата требовал встать на ноги. Но Мау, истерично оправдывался и молил о пощаде. Все в оцепенении наблюдали за происходящей драмой и боялись пошевелиться. Орали динамики, сияла красно-жёлтым цветом тревожное оповещение, на мониторах в голубоватом цвете карты маячило место атомного удара. Мау, продолжая истерично молить о пощаде, встал на ноги и не поднимая взгляда с пола дрожал всем телом, пот струился по его лицу, колени подкашивались.
– Отец! Отец! Я не виноват! Я твой сын! Я твой сын! – как заведённый галдел он.
– Нет у меня больше сына.
Мурзан направил дуло автомата в лицо Мау, руки его были тверды, движения слаженны и чётки. Пред глазами чётко сошлись целик и мушка, на фоне размытого лица его сына. Сделав короткий вдох, палец нажал на спусковой крючок, раздался выстрел и облако едкого, порохового дыма, скрыло от его глаз, как бездыханное тело подкосилось и с хрустом повалилось на крытый плиткой пол. Следом на пол упал Мурзан. Все молчали.
Дым развеялся и пред взором лидера Муринии открылась картина. На полу лежал с подвёрнутыми под себя ногами и вскинутыми руками Мау. Лицо его застыло в испуганной гримасе, над левым глазом кровоточило пулевое отверстие, из затылка неистово хлестала кровь, заливая белый кафель. Никто не понимал в тот момент, что он испытывал, убив своего сына, наверное и сам он ничего не понимал. Единственное, что сказал Мурзан, прежде, чем встать и уйти прочь:
– Два заряда по Париру, немедленно. Я подтвержу через свой аппарат.
Глава 24
Было раннее утро, Чак сидел у окна и курил, в палате было темно и сильно пахло табаком, в консервной банке было уйма бычков, рядом стоял уже остывший чай. Он молча смотрел в звёздное небо, вдалеке светился город Тиер, огромный, порядком разрушенный бомбёжками центр провинции Регалия. После отступления котивов в этом городке сосредоточились резервы фронта, целая армада танков и солдат ждали когда командующий прикажет выдвигаться.
Ему до сих пор было стыдно за свои слова, за дерзость, непростительную для человека, чью жизнь только, что спасли. На душе было погано. Он не знал радоваться ему новой перспективе, отправиться в тыл. С одной стороны, наконец-то, кончились бы эти страшные дни, теперь можно было не бояться и не рисковать ежедневно, да и сколько же раз он молил о мире и спокойствии?! Но с другой стороны, сможет ли он жить в том мире? Сможет ли подстроиться и не сломаться, как в прошлый раз в отпуске. Ведь там в мирной жизни всё тоже сложно, пусть по другому, но сложно. Порой даже сложнее, чем на фронте, где для Чака всё было крайне ясно, убивай или будешь убитым. Да и увидит ли он там Китти? Как она тут будет? Хотя за это он не переживал, скорее его пугало как он там будет без неё. Без надежды на новую встречу.
– Что же я за человек-то такой несуразный. Сам не знаю чего хочу. И в самом деле права была Китти, я пёс, что бежит за машиной, пока она едет мне интересно, а остановись она, мне становиться неинтересно. Может, и Китти я зря добиваюсь. Добьюсь и перехочу. Мудак я просто.
Он сидел так уже четвёртый час, ныли раны, болела голова, но спать ему не хотелось. С высоты четвёртого этажа ему открывался прекрасный своим ужасом вид суетливого, не смотря на раннее утро, города.
