Держи меч крепче, Каллахан - Дилара Маратовна Александрова
— Надо же, действительно лысая, — сухо заметил Павел.
— Его рук дело, — мрачно ответил Каллахан. — Темные дела здесь творились множество весен. Поэтому она такая. Спешимся.
Глядя, как братья молчаливо и скорбно покидают свои седла, Каллахан помедлил. Конь под ним заржал и перемялся с ноги на ногу — чуял опасность. Боится зверье. А каково братьям?
По дороге сюда Проявителя терзали мрачные мысли. Отказавшись однажды от проповедей, он замкнул свои уста, чтобы не смущать людские сердца. Люди не любили проповедей, и к наставлениям относились праздно. «Служитель Воина должен показывать его величие своими делами», — так он решил и не отступал от своего решения ни на шаг. А между тем сердце его черствело. Он сам отказался от живительных речей, больше согревавших его самого, чем всех остальных. Оказавшись среди братьев, уста его оставались сомкнутыми и часто ему недоставало слов, чтобы воодушевить их. Неужто ему и слова для них жаль?
Чего нужно лишиться, чтобы совсем перестать бояться? Надежды — сказал Павел и Каллахан понял, что это его вина. Ему не хватило слов, чтобы сохранить надежду, а ведь он носитель Пламени. За ним они пошли и перед Пламенем умирали.
— Постойте, — остановил братьев клирик, уже ведших коней к зарослям сухого кустарника. Каллахан, наконец, спешился. — Пламя благодарно вам за этот подвиг. — Он подошел вплотную к Асгреду и Павлу, заметив в их уязвимых взглядах доверчивость. — Я так давно не произносил речей, что и забыл, как это. Просто знайте, каждый из вас — каждый кто погиб или дошел до конца есть хранитель жизни, кто бы что не говорил. За нами ходит смерть, потому что мы сами зовем ее за собой, иначе она пошла бы за кем-нибудь другим. Ваша задача хранить, а не уничтожать, и вы ее выполнили сполна. Так говорит Пламя, а людские толки оставьте миру. Приклонитесь, я благословлю вас.
Братья преклонили колени и Каллахан возложил ладонь на их головы. Рыжие волосы Асгреда слегка колыхнулись, когда ему в макушку вошла волна Пламени через ладонь Проявителя, и он так и стоял еще какое-то время, на одном колене, внимая тому, что шептал ему белый огонь. После того, как Каллахан отнял ладонь от черных как смоль волос Павла, тот подался вперед и схватил руку клирика. Он притянул ее к лицу и, закрыв глаза, поцеловал. Руки Павла дрожали, и Каллахан почувствовал мокроту на своей коже. Он ждал терпеливо, ибо не хотел разрушать хрупкую надежду, которую возродил сейчас.
— Бесконечная прелесть. Может, трахните друг друга и я буду уже не нужна?
На лысом булыжнике посреди сухих ветвей кустарников стояла высокая девушка с волосами морской бирюзы, в платье тонком и хрупком, едва прикрывающим бедра. Пышной груди было тесно в тисках кружевной ткани, сквозь которую проступали алые ореолы сосков. Блестящие рассыпчатые локоны спадали на хрупкие плечи, обнимали тонкую талию, заканчивая ласки на крутых бедрах. Платье уходило шлейфом назад, открывая белые длинные ноги до самых бедер. Белья девушка не носила. Снизу-вверх к ней тянулась тысяча сухих ветвей, словно корявые пальцы загубленных любовников. Рядом сидел небольшой уродец в шутовским колпаке, самом что ни наесть настоящем — с бубенчиками на острых концах шапки, и смеялся. Он едва доходил девушке до бедер. Обнимая короткими ручками короткие пятки коротких ножек, он скалил маленькие зубки на маленьком лице с маленьким крючковатым носом. Если уродца еще немного сложить пополам, он вполне сошел бы за шар и мог укатиться прямо с пригорка ярким лоскутным пятном — шутовской кафтан на нем был пестрым, сшитым из ярких заплаток.
— Назови свое имя, — холодно сказал Каллахан, сверкнув белым взглядом.
Павел и Асгред встали, вынув из ножен на поясах мечи.
— Имя! Ха-ха! Имя! — кричал шут, раскачиваясь на камне вперед-назад. Колокольчики на его шапке звенели.
— Так подойди ближе и спроси получше, — рассмеялась девушка. — Мне отсюда плохо слышно.
— Не слышно, нет-нет, — замотал неистово головой шут. — Ничего не слышно, не скажем имя!
Высшая — догадался Каллахан, и слишком маленькое расстояние. Отсюда не достать.
— Хочешь, чтобы я пустил волну и сжег тебя до костей? — Каллахан зажег взгляд.
— Хочу, — девушка рассмеялась голосом звонким и тонким, запрокинув голову назад.
— Нет-нет, не хочу, — испугавшись, шут перестал скалиться и беспокойно завертелся на месте, словно собака, пытающаяся поймать свой хвост. — Не нужно жечь, не любим жар, — он осклабился. — Ты, рыцарь, только маска на лице, с мечом блестящим, как тошнотворный дар… и…и… — паяц замешкался, не сумев придумать хорошую рифму и крякнул от досады.
Девушка с волосами цвета морской волны закатила глаза.
— Ну, давай же, чего ты ждешь? — нахмурила она гладкий лобик, вернув взгляд к Проявителю. — Жмот!
Он хранит каждую каплю силы — она знала это. Она знала, что он пожалеет Пламя на ненужную ему цель, она знала, что может не назвать свое имя и ничего ей за это не будет. Эта шлюха пришла, чтобы проводить его к Инквизитору — иначе зачем она здесь? Марбасу так не терпится встретиться с ним?
— Чье тело ты украла, чтобы нацепить на себя эти тряпки? — громко спросил Каллахан, его голос раздался эхом между камней, но заглох в гуще сухих зарослей.
— Этот разум слаще чем тело, — проворковала девушка голосом бархатным, как лепестки глоксинии. — Если и выбирать одежду, то с содержимым сладким и мягким, чтобы носить было не в тягость. Она даже не кричала, когда я взяла ее. Ее сознание угасало медленно и ей понравилось, — глаза у девушки были такого же цвета, как и ее волосы — зеленые по-морскому. — Хочешь, я назову имя? Эллиэль — так ее звали.
В саду, где орхидеи алые цветут,
И пчёлы сладкий мёд берут,
Танцует дева в светлом платье,
В сиянии лучей и утренних объятий. — пропела она и глаза
