Колыбель тяготения - Сима Кибальчич
Комок бурой плоти никаких возражений не высказывал, и Тим удовлетворенно кивнул, признавая, что в таком состоянии с Иртом вполне можно иметь дело.
— Может в домашнем горшке у тебя и вид будет мирный. Станешь ласково улыбаться по утрам, вытягивать ветви к свету. Хотя твоей доброте ни под каким соусом доверять не стоит. Кстати, в прошлый раз не успел тебе дорассказать о своем провальном зимнем походе? Поучительная, знаешь, история. Про доверие там, недоверие, дружбу и подростковую тупость и трусость. Наверное, это единственное из моей юности, что лучше бы не случалось вовсе. Хотя убегал я тогда в зиму полным самых радужных надежд.
Их совместная и Иртом экспедиция, похоже, приобрела традицию: посиделки с откровенными историями. Впрочем, почему бы и нет. Деревья испокон веков молчаливые свидетели человеческих драм и трагикомедий.
— История закончилась на том, как я сбежал от родителей, а потом и от развлекающихся на берегу одноклассников. Признаться, прыгать в баунсерах над бурной осенней рекой — просто кайф, но после праздника «Поющей рыбы» лучше его не растягивать. Не зря в Кариополисе все авиетки держали на низком старте — успеть покинуть зимние квартиры до обратного удара. И я, пробежав по руслу километров пять, нырнул в лес, чтобы успеть сделать укрытие. От тебя только и слышишь: Пояс Холода то, Пояс Холода сё… А разве у вас здесь холод, разве зима? Даже для теплолюбивых землян на Орфорте вполне комфортная температура, а уж марсиане и босиком могут ходить по таким зимним полям.
На большую часть речных городов зима подает стремительно и безжалостно, как стервятник на жертву. За считанные часы обращает все в полярное царство. Я, как и каждый марсианин, знал, что это опасно. Но в четырнадцать лет веришь, что современные технологии защитят и в эпицентре взрыва. Поэтому даже не стал далеко отходить от берега. Нашел четыре крупных, под сотню метров, дендритов и устроился между стволов. Я, кажется, говорил, что осенью наши деревья отстегивают глубокие корни и перемещаются поближе друг другу. Всем хочется согреться. Животные устраивают зимние квартиры прямо на ветвях. Поближе к питательным мешках, которые вырастают за лето в нижней части стволов. Лесные твари уже после дня Сияющей реки держатся подальше от воды, а мне хотелось получить место прямиком в партере — с обзором на русло. Раскинул палатку, установил походный генератор, запитал его на концентрат водородного сырья и растянул обогревательную сеть. Хотя кому я объясняю? Подготовил, как ты говоришь, человеческую мертвечину.
Меня тогда распирала гордость, что все просчитал: семь квадратных метров смогу греть хоть до самой весны, а сырец для пищевого синтезатора возьму из запасов дендритов. Деревья в силах прокормить и себя, и несколько семейств травоядных. А под палаткой целых четыре дойные коровы. Не понимал, почему мама уперлась насчет путешествия в зиму? Собирался просидеть там, как на троне, крутой, гордый и одинокий, а Валька, который отказался от зимнего похода, от зависти и позора пусть сгрызет свои манжеты на школьной рубахе.
За прозрачной стенкой отлично просматривалось, как за какой-то час взбесилась река. Русло, километра два, поднялось к краю отвесных береговых скал, будто хотело проломить их, раздвинуть еще шире. Ветряное крыло над рекой дотягивалось до моего гнезда, настойчиво гнуло здоровенные стволы. Палатка плавала, удерживая непродуваемые стены. За пологом ударило минус тридцать, но Эльзигал только сильнее бушевал. Словно под слоем воды бесконечно мчался взбешенный дракон. Ускорялся с каждой секундой ураганного ветра и обращал влагу в крошево льда. Оно фейерверками выхлестывало на многие мили вокруг, стремилось к небу, к зеленому с охряными мазками солнцу. Осколки замещали собой воздух, весь мир. Красиво зверски. Так и подмывало выбраться, но опасно, невидимый клинок удара уже висел над головой.
Ты не слышал древние человеческие сказки про превращение в камень от единственного взгляда? Интересно, на Орфорте есть что-то подобное? Думаю, даже мгновенное превращение все равно заметно: короткое движение руки, дрожание пальцев, последний взмах ресниц и смерть. Жаль того, кто так влип. Когда температура упала до минус пятидесяти, случилось что-то похожее. Не с человеком. С рекой. Вообрази, как триллионы тонн бешенной воды разом каменеют. Хребет ледяного дракона в мгновение вспучивается из стеклянного крошева, замирает и грохочет взрыв. Удар заставляет скалы рычать и гулко стонать. Импульс подбрасывает все вокруг и затихает глубоко в лесу.
Под эту жуткую какофонию мы с четверкой дендритов подлетели, как балетные танцоры. Я тогда страшно испугался. Жахнул на позициометре дополнительную силовую защиту. Сразу захотел оказаться дома рядом с мамочкой. Сдулась бравада. Казалось, уже ничем не управляю. Палатка перевернулась, и я до сих пор помню, как с силой зажмурил глаза. Но повезло идиоту. Не все дендриты выживают так близко к берегу, но мои, сцепленные ветвями, неуклюже подлетев, рухнули на то же место. Вгрызлись укороченными корнями в уже взрыхленную почву. И палатку, как драгоценное яйцо, удержали.
Страх в четырнадцать лет отступает довольно быстро. Только стихла череда подземных ударов, как я прилип носом к обзорной стене. Знаешь, половина чудес освоенного людьми Марса в скорости превращений от сезона к сезону. Обалденно даже в пустынях, которые тянутся тысячами километров между Великих рек. И в пещерах, кстати, куда спускаются многие виды животных на время зимы. Пока я летал с деревьями и палаткой и паниковал, проморгал последние аккорды зимнего марша. Снежно-ледяная шапка уже нахлобучилась на мой дом. После обратного удара наст поднимается и застывает очень быстро. До дальних краев леса он, конечно, дорастает не сразу и не в таком великолепии. Там снежные купола стоят редко, а сами низкие. Если ночью ударит до минус семидесяти, слабо защитят. А вот у берега белые своды мгновенно выросли до половины моих дендритов.
Снеговые нахлобучки на Марсе особенные, не такие, как сибирские сугробы на Земле. Внутри можно дышать. Перемещаться, строить снежные гроты и галереи. Мне как раз и хотелось сделать здесь собственный зимний лабиринт, совершать далекие походы по белым тоннелям. В общем-то очень детские желания.
В тот день я слишком устал и перенервничал, чтобы выбираться из палатки. Просто наблюдал за миром вокруг. Деревья, мелкая растительность, разноцветные мхи на земле — все выглядело размытым, бликующим, как за толстым бутылочным стеклом с вкраплением пузырьков. Стекло постепенно серело в вечернем свете, разбрасывало затухающие искры. Так и уснул на наблюдательном посту: свернулся
