Лучший друг - Ян Жнівень
С момента, как они со старшим прочитали письмо отца, прошло две недели, а смелости двинуться в путь все никак не прибавилось. За это время Лёша успешно получил звание бакалавра и еще долго думал о студенческой жизни, которую быстро рассосала работа, куда один за другим двинулись однокурсники, не видевшие никаких иных перспектив в столичной жизни. Лёша не хотел идти по их стопам, поэтому остался на неплохой работе в баре. На удивление, его пристрастие к алкоголю только играло на руку, когда приходилось заинтриговать гостя каким-нибудь интересным сортом вина или названием коктейля, историю которых порой можно было приукрасить, дабы произвести большее впечатление на гостя. Правда, когда речь заходила о приготовлении, например, коктейлей и работе с машинами, бармен из него был никудышный.
Еще когда Егор заканчивал десятый класс, он был успешно принят в контору по перепродаже бытовой техники бухгалтером, задачи коего он толком и не выполнял в силу плохой организованности конторы в целом. Уже третий год он сидел за креслом по пять дней в неделю, получая гроши и складывая их с заработком брата, дополнительно пахавшим на любых временных подработках.
Вот уже седьмой год подряд старший приходил домой уставший, шел мыться и тяжело падал на мягкий ковер, накрываясь тонким пледом и кладя под голову льняную подушку тетушки Твид, оставляя все самое мягкое из постельного брату. Егор приходил домой из офиса и замечал спящего на полу брата, оставлявшего раз в неделю на стеклянном столе пятьдесят рублей и записку: «Не скучай, братан». Его всегда это трогало до глубины души. Он укрывал старшего брата нормальным одеялом и подкладывал подушку под спину, чтобы тот не застудил себе ее, а сам съеживался на диване, коря себя за то, что не может перенести уставшего брата на нормальное ложе. Такой ритм, будто кричащий о безнадежности их положения, держался уже много лет, за исключением выходных дней.
Конечно, вся эта работа редко когда приносила удовольствие, а вкупе с монотонной учебой, где одни и те же лица мелькали и мозолили глаз так, что к концу дня хотелось содрать с него пленку и одеть новую, выходило совсем тоскливо. Иногда Лёше давали выходной на два дня, и он приходил домой, запускал телевизор и включал на нем вечное радио с музыкой для релаксации. Он подолгу лежал на диване, скуривая по пять-семь сигарет и изредка тяжело откашливался, недовольно проклиная себя за пагубную привычку всасывать эту страшную гадость. Истощенность не давала ему никакой мотивации бросить курить, взяться за роман или хотя бы попытаться направить учебу в другую сферу, ведь любое отклонение от прежнего режима дня сокращало прибыль, которая зависела от строгих работодателей.
В отличие от своего брата, что лелеял надежду разорвать порочный круг и изменить свою жизнь и жизнь младшего, Егор всегда утопал в рутине. Ему никогда и не приходило в голову, что жизнь довольно паршива и что так быть не должно. Возможно, где-то в глубине души он чувствовал, будто что-то не так, но смотря на брата, который смиренно плыл по течению и только в голове старался найти способы скрасить жизнь, он бессильно разводил руками, также забываясь в табаке и алкоголе.
Единственным утешением были кратковременные колебания атмосферы вокруг, когда на улице два мужика устроили драку, кто-то разбил бутылку шампанского в магазине, заброшенный дом скосила шальная ракета или соседа покусала собака. В такие дни можно было очень «мужественно» возмущаться, сидя на диване и находя хоть какой-то способ что-то делать.
Такой ритм жизни шел по своим рельсам под мелодичную музыку без слов, «Огни Сан-Франциско», тряпичную рубашку, серое небо, завешенное большую часть времени пепельными тучами, и алкоголь, в последнее время так часто появляющийся на полках дома или под диваном в виде жестяных банок из-под пива. По дому был рассыпан пепел, паркет протерт, деревянные балки отсырели, окна и подоконник были грязные от помета и разводов жидкости для мойки, провода залиты липким налетом и покрыты пылью, а все стеклянное испещрено царапинами или разбито (как стол, только недавно приказавший долго жить).
Все эти моменты, складывающие их быт, так или иначе закрадывались Егору в голову, пока он сидел на окне и смотрел в мелькающие огоньки машин и мотоциклов, сжигающих остатки топлива, которого хватит только на ближайшие шесть, а то и три года. Мысли словно хотели ему сказать, что пора исправлять их положение, но стоило в руке оказаться тряпочке или омывающей жидкости, как мысли о целесообразности этих действий наполняли его, и тряпочка с жидкостью отправлялись на дальнюю полку до следующего внезапного приступа.
Где-то вдали сносилось очередное здание, своей тушей уничтожая, возможно, чью-то клумбу, сарай, гараж или даже частный магазинчик. Но всем было плевать, ведь их это редко касалось. Человек, который живет без денег, бизнеса и нормального жилья, особо не задумается о таком и никогда не пойдет против системы, точно зная, что его сожрут, как птица склевывает червя, пусть даже этого червя порой приходится вытащить из твердой коры дерева.
Фильтр наконец отправился в пепельницу, и Егор дал волю ногам чуть разогнать застоявшуюся кровь.
II
На улице все было по-старому, но все же лучше, чем в прокуренном до фундамента доме. С холодным вечерним ветром нахлынули былые воспоминания. Два парня в кепках и с наушниками в ушах с энтузиазмом разрисовывали стену очередного закрытого на вечный ремонт здания. Они рисовали какого-то парня, упорно тянущегося рукой к дальней планете, стоя на полуразрушенной крыше дома, под которым толпа рабочих уже сбивала фундамент. Сверху красовалось граффити: «Mensk life». Егору всегда нравились такие смелые и инициативные ребята, выворачивающие город наизнанку, и он в который раз убеждался в силе стрит-арта и его многогранности.
Эта работа на стене заставила его вспомнить о нарисованном еще два года назад плакате для романа его брата – «GalaxyGuy», который старший брат сочинял как отдушину для людей, что помогла бы убежать тысячам несчастных от суровой реальности. Он висел на стене рядом со старой карикатурой, на которой мистический Уорвик-Рыцарь давил режимников тяжелым сапогом. Плакат его романа был работой, сделанной на последнем издыхании в состоянии нескончаемой апатии и творческого кризиса Егора, но именно эти чувства и помогли постеру стать лучшей его работой.
В силу своего возраста Егор не мог
