Александр Афанасьев - Огонь с небес
Он все это знал. Все до последнего аргумента. Но душа – требовала: свободы, равенства, братства. И римских сенаторов в тогах.
О том, что что-то неладно – он знал, конечно. Знал, что в Гвардии не все недовольны тем, что во главе страны – женщина. Знал, что в армии не всем нравятся ее решения и делают ставку на Павла Николаевича, молодого и часто невоздержанного. Знал… да много чего знал. Знал, что недовольны некоторые крупные промышленники: Ксения Александровна с уверенностью опытного биржевого спекулянта-махинатора перекрыла каналы, дававшие некую хуцпу[20]. Знал, что недовольны некоторые уличные демонстранты – одно время они почему-то считали Ксению Александровну прогрессивной личностью, но по факту ее приход дал новый импульс работы спецслужбам. Ну… много чего он знал. В том числе и о некоторых конкретных делах.
Откуда? Ну… разговоры были. Причем такие разговоры никогда не ведутся впрямую, но собеседники отлично понимают друг друга. Пора менять всю систему – как думаете, о чем это? Или осторожное прощупывание. Хозяин не ценит старые кадры. Если собеседник принимает – то хозяин стал стар, если принимает – то хозяин устал, если и это принимает – хозяину пора на покой. Все все прекрасно поняли.
Правда, он не ожидал, что все будет так скоро.
Проснувшись в своем доме на Неглинке, он не просто так решил сначала не вмешиваться, потянуть время – профессор принял несколько взволнованных звонков и понял, началось. Приказал на всякий случай собирать депутатов, но сам торопиться не стал. Плотно позавтракал: яичница на шесть яиц с беконом, крепчайший йеменский кофе с четырьмя ложками сахара, мед – он всегда ел очень плотно, потому что впереди были многочасовые лекции, либо укрощение трехсот пятидесяти совсем не смирных обезьян. Затем – послал своего шофера разузнать, что и к чему. Шофер сработал лучше, чем разведслужбы – через двадцать минут вернулся и сказал, что в городе гвардейцы, жандармы, центр города перекрыт, и вроде как занят Зимний. Но штаб – в здании Петербургского военного округа. Профессор облачился в сюртук-визитку по самой последней моде – без единой пуговицы вообще, сунул красный шелковый платок в кармашек (у студенток и технических сотрудниц Думы профессор по-прежнему пользовался успехом) и отправился делать демократию…
Удивительно, но порядка никакого не было, ему почти беспрепятственно удалось проехать до самого штаба округа. Не было похоже, что оказывается какое-то организованное сопротивление. Зато были ужасающие пробки… ничего не было готово, хоть бы приказали больше не выдавать бензину на заправках.
Хотя…. Тогда не миновать бунта.
Усталые и издерганные жандармы наставили на него автоматы, приказали выходить из машины. Он вышел и возмущенно заявил, что он вообще-то представитель Чрезвычайного комитета Думы (который он только что сам придумал и даже наметил его численный состав) и приехал для переговоров, после чего его пропустили, а к нему спустился полковник Федорцов, на что – профессор скривил губу и сказал, что говорить он будет только с руководителями восстания. Так прямо и сказал – восстания.
Так он оказался на втором этаже, в зале, используемом для совещаний.
Едва только глянул – сразу все понял. Все, финиш. Аут. Надо думать, как ему выбираться из всего этого – учитывая, что сам факт присутствия здесь ему поставят в вину.
Кофейный аппарат, затушенные бычки, отдернутая занавеска, сизый муар сигаретного дыма и люди. Он все понял, как только увидел, кто они и как они выглядят. Господи, они же ничего не контролируют! Ничего!
Сам профессор не был военным, но видел настоящего военного, был с ним хорошо знаком, с Его Императорским Величеством, Императором Николаем Третьим. Он был настоящим военным. Без сомнений. И профессор видел его в самых разных ситуациях. Дома – а Николай не раз приглашал его и в Александровский и в Зимний, хотя Думу откровенно недолюбливал. В критической ситуации – его иногда приглашали на заседания различных оперативных штабов, когда в том была потребность. В Думе – будучи Наследником, Николай часто выступал там, и был неплохим оратором (за это его ненавидели).
Военный может быть разным: усталым, встревоженным, готовым к бою, на нервах, злым. Но есть одно состояние, каким он быть не может. Он не может быть бездеятельным…
Николай не был бездеятельным. Каждый раз, когда он где-то появлялся – рядом с ним собиралась какая-то команда, собирались люди, почувствовав в нем природного вожака. В Думе вокруг него собирались правые и монархисты. Дома – дети хотели поиграть, супруга – просто поцеловать, кто-то из прислуги – что-то спросить. На службе – его люди, приближенные, приглашенные. И каждому – доставалась частичка монаршего внимания. Кому-то он отдавал распоряжение, кого-то выслушивал, кого-то мог приласкать, кого-то наказать и удалить от себя. А эти…
Один сидит и курит с таким видом, как будто кто-то умер. Другой пытается держаться, стоит у окна, но вид у него такой, как будто он думает, как ему проскочить через эту узкую фрамугу, оказаться на площади и бежать, куда глаза глядят. На столе – рации, сотовые, работают переносные компьютеры военного образца, но за ними никто не работает. Ясно видно – что-то идет не так.
– Господа…
Сидевший у стола офицер затушил сигарету в чайном блюдце.
– Вы кто? – коротко спросил он.
Профессор потерял дар речи. Они что – совсем? Они собираются совершить переворот и не знают, как выглядит Председательствующий Государственной Думы?
– Профессор Преображенский, Владимир Леопольдович, тайный советник! – оскорбленно сказал он. – Председательствующий в Государственной Думе!
Офицер взял одну из раций. Сказал какой-то позывной, выслушал, сказал несколько слов.
– Не изволите ли представиться?
– Генерал-майор Латыпов. У вас какое-то послание?
Послание?
– Господин генерал, от имени народа российского я хочу получить какие-то объяснения о происходящем.
Генерал-майор Латыпов уже получил объяснения – Ее Высочество успела сбежать в Кронштадт. Кто-то прислал вертолеты.
И теперь это становилось действительно серьезной проблемой. Намного более серьезной, чем объяснения с «представителем русского народа».
– В Санкт-Петербурге вчерашним числом введено чрезвычайное положение. Передвижения ограничены. В течение нескольких часов мы выступим с заявлением.
Это не выглядело бы глупо, если бы он только что не пробирался по забитым улицам. Ограничения передвижений – это что, пробки, что ли, создать по всему городу?
– Э… господа, не будет ли вам угодно сказать… Какую политическую силу вы представляете?
Теперь генерал смотрел уже презрительно.
– Никакую, господин тайный советник.
Профессор понял, что перед ним идиоты. Настоящие. Из тех, кто говорят, что не занимаются политикой. Правда, потом оказывается, что политика занимается ими.
А еще он понял, что у них нет ни единственного нормального советника, способного посоветовать им что-то в области политики и вообще гражданских дел. Как они пошли на переворот без этого – непостижимо!
А все просто. Их вынудили выступить раньше времени. Поэтому – не оказалось рядом ударных групп британского спецназа. Поэтому – не оказалось и групп советников из Тэвистокского института международных отношений, профессиональных «русистов», «славянистов». Поэтому – не было «гражданского» компонента выступлений.
– Господин Латыпов, – рассудительно сказал профессор, – возможно, вы не понимаете всей сложности ситуации. День прошел впустую – вы его упустили. Сейчас утро, а люди растеряны, к обеду они начнут задавать вопросы, к вечеру уже будут выступления. Нужно, чтобы кто-то выступил и объяснил происходящее, поговорил с людьми на понятном им языке, заверил их, что все будет по-прежнему.
– По-прежнему не будет! – огрызнулся второй офицер от окна.
– Или даже лучше. Понимаете? Вы связались с иностранными посольствами?
Связались. В британском посольстве их приняли крайне настороженно и сказали – нужно время для консультаций с Лондоном. В посольстве Священной Римской Империи, расположенном на Дворцовой, – приняли, после чего потрудились выставить усиленную вооруженную охрану. В североамериканском на Невском – приняли, но ничего не сказали. А в Киле на главной базе ВМФ Священной Римской Империи на Балтике боцманские дудки вовсю играли боевую тревогу.
– Этим занимаются.
– Плохо занимаются. У вас есть хоть одно заявление?
…
– Вас должны признать, понимаете? Хотя бы одна держава должна признать, только после этого вы становитесь полноправным участником международного права. Сейчас вы никто, мятежники против законного правительства. Где журналисты?
– В другом здании. Ими занимаются.
– Очень плохо. Они должны увидеть вас, написать про вас. Вы раздали обращение к народам России?
