Сергей Чекмаев - Анафема
В Анафеме в последнее время появилось много отпущенников. Во-первых, не хватало людей, а во-вторых, как подозревал Чернышов, Церковь явно собирается полностью взять СГКР под свой контроль, вот и готовит новую смену. Верных, послушных, истово верящих.
Впрочем, пожаловаться на Даниила он не мог — бывший инок работал на совесть, с полной отдачей. Пока, правда, отправляли его в основном только в архив. И еще на допросы упертых сектанток, где его знания и — не в меньшей степени — христианское смирение лучше всего помогали преодолеть глухую враждебность обманутых женщин.
А вот сегодня Чернышов решил взять Даниила с собой. Кроме Артема и Саввы, остальные члены группы были новичками, надо же когда-то и начинать. Тем более что секта, по донесениям, насчитывала полтысячи человек: вдвоем никаких сил не хватит всех допросить.
К удивлению Артема Даниил не. сорвался. Даже после омерзительной картины в задней комнате. Не выбежал в слезах, не упал на колени, прося Господа простить чужие прегрешения.
Но побледнел он здорово. А при виде распятой, исхлестанной плетью девушки у него задрожали губы.
Сначала Чернышов думал жестко втолкнуть бывшего инока в повседневный кошмар Анафемы, но сейчас решил пожалеть парня. Каково должно быть после двадцати с лишним лет затворничества, праведной тиши и молитв увидеть воочию человеческие страдания? Пытки? Да еще — если истязают женщину. Да еще прикованную в позе распятия. Немыслимое для верующего кощунство.
Артем положил руку на плечо иноку:
— Даниил, как ты?
— Господи, прости мя грешного! Артем, почему люди такое делают?! Почему?
«Эх, Даня! Знал бы ты, сколько раз я задавал себе это вопрос — почему?»
— Спокойнее, парень… Это еще цветочки. Ягодки будут, когда мы сектантов этих допрашивать начнем.
— А что такое?
— Увидишь. Пройдись лучше по нижнему этажу вместе с остальными. Ну, там где живут все эти бедняги. — Артем хотел сказать «вся эта братия», удержался в последнее мгновение. Несмотря на давнее предупреждение протоиерея Адриана, он так и не научился сдерживать язык. — Посмотри, как бы чего не случилось. Могут руки на себя наложить или еще что…
— Грех же это!
— Вот ты им и скажи. Посмотри, может, кому-нибудь твоя помощь нужна. Ясно? Давай. А мы пока тут разберемся.
Даниил вышел из комнаты, сгорбившись, словно постарел лет на сорок. Следователи ОБЭП уже потрошили компьютер Наместника, его личный сейф. Рядовые члены группы разбежались по кельям сектантов — снимать первичный допрос. Видеооператор переходил из комнаты в комнату, беспристрастная камера отсчитывала минуту за минутой оперативной съемки.
Чернышов удовлетворенно кивнул: молодцы, мол, все правильно, и спросил у хлопотавшего вокруг девушки медика:
— Виктор Витальевич, что у вас?
Коренастый, полненький доктор больше всего походил на записного любителя пива из рекламы. И не скажешь, что перед тобой один из лучших медиков-криминалистов Москвы. Виктор Витальевич встал с колен, пряча в карман кардиограф.
— Пока могу диагностировать болевой шок. Образцы крови, слюны и слизистой я взял, можно увозить. Или вы хотели бы снять первичный допрос?
— Да, пожалуй. Если вы скажете, когда она сможет прийти в себя.
— Минут через десять. Болеутоляющее я, простите, колоть не могу, ибо в нее явно влили некую химическую гадость. Неизвестно, какой может получиться совместный эффект. Я просто обработал раны.
— Вы знаете мой следующий вопрос, Виктор Витальевич. Доктор оглянулся на синего от боли и холода Легостаева — одеться ему, конечно, не дали. Бывший Наместник нянчил вывихнутую руку, затравленно поглядывая по сторонам.
— Без экспертизы точно не скажу, — Виктор Витальевич взвесил в руке тяжелый чемоданчик криминалиста и снова посмотрел на Легостаева, — но по всем признакам подонок не успел.
Тот вздрогнул, несмело улыбнулся и запричитал:
— Нет-нет, что вы… я никогда… можете проверить, она вообще девственница…
Не обращая на него внимания, Чернышов кивнул доктору:
— Идите пока вниз, вместе со всеми. Ваша помощь там нужнее. Но далеко не уходите, — мало ли что. Савва, возьми девушку. Там, в соседней комнате я видел хорошую кровать.
Молчавший доселе бородатый крепыш, на которого Легостаев не мог смотреть без страха, легко, как пушинку, поднял бедную Женю и вынес из комнаты.
— Ну а мы, Легостаев, побеседуем пока с вами.
— Конечно-конечно, я все расскажу… Вы спрашивайте, спрашивайте.
Уже через десять минут допрос опротивел Чернышеву настолько, что он едва не приказал Легостаеву замолчать.
Бывший Наместник, еще утром величественный и богоравный, сейчас превратился в ползающее у ног контроллеров хнычущее существо. Понимая, что судьба его висит на волоске, он лебезил перед Чернышевым, молил его о пощаде и… говорил, говорил, говорил. Диктофон записывал историю бедного комсомольского вожака средней руки, оставшегося в начале девяностых не у дел. Настоящего образования у него не было: диплом он получил скорее по комсомольской, чем по учебной линии; соратники подались в банкиры и приватизаторы, а ему, Легостаеву, не повезло. Оттерли от новой кормушки. Долго искал работу, на последние деньги прошел курсы прикладной психологии, наскреб еще чуть-чуть по знакомым и открыл реабилитационный центр. Но тут грянул дефолт…
— Вас послушать, Легостаев, так в том, что вы организовали запрещенную законом секту, виноваты все, кроме вас.
— Нет, почему… я тоже виноват. Но вы поймите, я оказался в такой ситуации! У меня просто не было другого выхода! Я — жертва обстоятельств.
— Жертва вон, в соседней комнате лежит. Боюсь, Легостаев, пытки беззащитных девушек нельзя оправдать никакими обстоятельствами.
— Я не хотел! Она сама пришла ко мне. Раба Евгения — девушка странная, болезненная. И фантазия у нее странная. Пришла и стала просить, чтобы я ее наказал. Говорила, что она, мол, плохо справляется со своими обязанностями.
— Да? И какие же у нее были обязанности? Она что, работала на вас?
— Ну, она же жила здесь. Ее кормили, поили, одевали. Надо же было хоть что-то получать взамен.
— И взамен вы, Легостаев, решили с ней побаловаться. Так, как вы это понимаете.
— Нет, что вы! Ни за что! Я бы никогда не посягнул на девушку! Я их всех люблю. А тем более Обращенных. Вы поймите, для меня это то же самое, что изнасиловать собственную сестру!
— Раньше у вас это получалось. Такая фамилия — Ковальская, вам ничего не говорит? Ира Ковальская?
Легостаев, казалось, побледнел еще больше.
— Какая… Ковальская…
— Ирина Ковальская, по-вашему — раба Ира, которую вы пытали 16 марта. Крики и стоны фигурируют в показаниях свидетелей, побои — в протоколе обследования места происшествия, заполненного капитаном Лисякиным. Его, правда, уволили из милиции за служебное несоответствие, но мы всегда можем вызвать его повесткой. А еще есть показания мастеров строительно-монтажной фирмы «Сизиф». Интересные, кстати, показания, Легостаев. Вам дадут их почитать.
— Это все ложь… ложь… они сами приходили ко мне, говорили, что не могут больше чувствовать себя бесполезными, что хотят наказания. Я не имел права им запретить, раба… Евгения и Ирина… они угрожали покончить с собой.
— Да ну?
— Они просили меня, сами просили… поверьте! Почему вы не верите мне? Я говорю правду! Что может сказать вам Евгения — ее уже выгнали один раз, из ВУЗа за аморальное поведение… Она не хотела учиться, хотела зарабатывать собой! И у нас принялась за старое. Хотела откупиться телом, требовала, чтобы я взял ее…
— Что-то вы запутались в показаниях, Легостаев. То у вас получается, что девушка просила наказать ее, а как теперь выясняется — она пыталась вам отдаться. Неувязочка. А били вы ее, наверное, за плохое поведение: ай-яй-яй, как не стыдно. Чтобы больше не повадно было. Да?
Пригнувшись, чтобы не задеть за притолку, в дверь вошел Савва. Бывший Наместник метнулся от него в сторону, глаза испуганно забегали.
— Девушка очнулась. Просит пить. Говорит, что ее зовут, — тут Савва с такой ненавистью посмотрел на Легостаева, что тот едва не потерял сознание, — раба Евгения.
— Женя, значит, — задумчиво сказал Чернышов. — Женечка. Что скажешь?
— Вроде в сознании. Отвечает вполне разумно. Савелий Корняков, или по-простому — Савва, работал вместе со Чернышевым уже полтора года. Бывший старший лейтенант ВДВ, во время второй чеченской кампании попал в плен к боевикам и едва не погиб под пытками. Сочтя его мертвым, боевики бросили Савелия на перевале и отступили в Панкисское ущелье. Раненый и обессилевший Корняков почти неделю полз по каким-то горным тропкам, пока не вышел к своим. В этот момент, как он сам рассказывал, узрел Божественную благодать и, поверив, что именно Господь вывел его, в походном храме на базе в Ханкале принял крещение. После увольнения в запас Савелий не раздумывая поступил на службу в Анафеме, здраво рассудив, что здесь он сможет сочетать свои боевые навыки и службу Господу. Чернышов знал, что протоиерей Адриан и старший исповедник — отец Сергий — постоянно ругают Савву за излишнюю горячность в стремлении «давить подонков». Адриан не раз одергивал Савелия, советуя ему прежде смирить свой гнев, а уж потом благословлял на служение. Вот и сейчас Корняков явно переборщил с Наместником, тот постоянно потирает руку, морщится от боли.
