Виктор Точинов - Черная гвардия Эридана
– Хорош, ваше благородие! Перебор! Не уместятся все! – крикнул подходивший фельдфебель-танкист, тащивший зачем-то бухту толстого черного провода.
Ротмистр махнул конвоиру, и Олег остался на месте.
«Куда не поместятся? Что они задумали?» – недоумевал он. Выяснилось всё очень скоро…
…Восемь человек расставили в плотную шеренгу. Не абы как, строго по росту, – и высокий Стален стоял правофланговым. У каждого на шее – петля из провода, другой конец привязан к длинному стволу танковой пушки.
Ротмистр сделал знак, и ствол пополз вверх, – медленно, едва заметно глазу. Слабина провода постепенно выбиралась, петли затягивались, тянули курсантов вверх. Они уже стояли на носках, пытаясь отдалить, отсрочить неминуемое.
Новый жест ротмистра остановил движение пушки. «Неужели всего лишь пугал?» – с надеждой подумал Олег.
Конвоиры подтолкнули их поближе к месту экзекуции.
– Смотрите! Нюхайте! – скрежетал ротмистр.
Олег в самом деле почуял отвратительный запах. Кто-то из подвешенных обделался. А может, и все разом. У него самого внизу живота ощущались сильные позывы…
Одному из курсантов, невысокому рыжеволосому пареньку, не повезло – под ногами оказалась небольшая ямка, выбоинка в каменистой почве. И он, как ни старался, не мог ни на что опереться… Хрипел, задыхался, тело извивалось, словно рыбина, повисшая на леске. Олег не мог вспомнить, как его зовут, покрасневшее искаженное лицо было испачкано копотью, однако казалось смутно знакомым. Но не из их взвода, точно.
– Вот так подыхают крысы! В дерьме! – Ротмистр махнул рукой, пушка вновь поползла вверх.
Олег попытался отвернуться, но его больно ткнули стволом в ребра, конвоир рявкнул:
– Смотреть! Смотреть, гнида!
Он смотрел… Смотрел на долгую, тягостную агонию. Смотрел, пока не стало ясно: едва заметные движения казненных – не их последние судороги, но всего лишь оптический эффект, преломление лучей в раскаленном воздухе.
Пушка опустилась совсем низко, чуть ли не ткнувшись в землю дульным тормозом. Не то егеря, не то гренадеры вынимали тела из петель. Но сами петли не отвязали от ствола…
НЕ ОТВЯЗАЛИ!
Олегу хотелось заорать, когда он понял, что это значит. Но крик не вырвался из спекшихся, потрескавшихся губ, – казалось, что глотку уже стиснул толстый черный провод.
Их осталось семеро – и отбирать кандидатов на казнь теперь не было нужды.
– Не боись, коммуняка, – сказал фельдфебель, затягивая петлю на шее Олега. – Все там будем, кто пораньше, кто чуток позжее…
«Это все не со мной, не со мной…» – в такт оглушительному пульсу стучала мысль в голове у Олега.
Не с ним… Сейчас он проснется, откроет глаза в идущем на посадку десантном глайдере, а еще лучше – на жесткой койке в их курсантской казарме, от оглушительного вопля дневального: «Рота, подъем!!!» Как же он раньше ненавидел этот вопль… И до чего же хотел сейчас его услышать…
Но вместо этого услышал негромкое жужжание механизма, приводившего пушку в движение.
Кто-то рядом закричал – истошно, без слов, на одной высокой ноте. Олег молчал. Крепко зажмурился и втянул воздух, много-много, полную грудь. Ведь чудеса случаются… Иногда, очень редко, не со всеми, но все же случаются… Так почему бы не случиться одному малюсенькому чуду здесь и сейчас? С ним, с Олегом? Многого он не просит, самое простенькое чудо, – оборвавшийся провод, например… Ведь если при казни обрывается веревка, второй раз вешать вроде бы не полагается?..
Провод надавил на кадык, и давил все сильнее, Олег приподнялся на носки, и тут…
И тут случилось чудо.
– Отставить! – прозвучала громкая команда.
2
Как выяснилось при первом же взгляде на таймер, Юлена умудрилась проспать более двух суток.
И проснулась с чувством дикого голода – настолько дикого и свирепого, что все прочие чувства и мысли, более цивилизованные и благовоспитанные, в испуге попрятались.
А по дому плыл восхитительный аромат жареного мяса – и доплыл до Юлиной комнатки, и коснулся ноздрей просыпающейся девушки. Мама готовила на кухне… Мамы, даже если это порой не так заметно, всегда знают, что происходит с их дочерьми.
Юлена вскочила, накинула халатик, сунула ноги в домашние шлепанцы. Взглянула на многочисленные царапины и ссадины, покрывавшие ступни, икры, лодыжки, – засохшие, начавшие заживать, зудели они изрядно. Вздохнула: вроде и на войне побывала… ну почти на войне… а раны какие-то несерьезные. Представила, как романтично она бы выглядела с забинтованной головой или с рукой на перевязи, с каким уважением поглядывали бы на нее парни Морозовки. Тут же мысленно одернула себя: война, а ей мысли про парней в голову лезут, от Доньки заразилась, не иначе. Эх, Донька, Донька…
И тут голод, ненадолго отвлекшийся, запустил в нее зубы с удвоенной силой. Юлена поспешила на кухню. Обоняние ее не подвело – мама и в самом деле жарила отбивные из свиноруха – полная сковородка нежного, шипящего, подрумянившегося мяса…
– Что делать собираешься, Юленька? – осторожно спросила мама несколько позже, когда голод уже успел обратиться в позорное бегсто.
Юля ответила не сразу – дожевала и проглотила очередную отбивную.
– В крайком пойду, мама. Портал разбомбили, так и здесь найдется, чем заняться. Не дома же сидеть, когда…
Она замолчала, не договорив, – очень уж странное выражение появилось на лице у мамы.
– Нет крайкома, Юлечка…
– Тоже разбомбили?
– Собор там теперь… Вчера колокола подвешивали. И сразу же молебен о победе над мятежниками.
Юля с запозданием сообразила, что она услышала. Вилка выскользнула из разжавшихся пальцев, звякнула об пол. Значит, то был не единичный десант… Вторжение. Оккупация. Как на Марэлене, который имперцы именуют Новым Петербургом.
– Когда? – спросила Юлена глухо. – Когда они пришли?
– В тот же день, как вы с Доней уехали. Ближе к вечеру…
– Бои были?
– Не знаю… Как воздушную тревогу сыграли, мы с отцом в погреб… Грохотало что-то, взрывалось, но далеко… Наверное, просто шахты взрывали заминированные. Первомайка точно взорвана. И наша Морозовка…
Отец Юлены работал проходчиком на шахте имени Морозова, и она спросила удивленно:
– А где же папка? Я думала, он на работе…
– На работе. Приказ по визору крутят вторые сутки: всем с утра на рабочие места. До́бычу восстановить затевают… Хочешь, включи, послушай, – кивнула мама на плоский экран.
– Вот еще… А фронт где сейчас?
– Кто ж нам расскажет… По визору один канал работает, только приказы комендатуры и крутят… Связи нет никакой, даже Марьяше не позвонить, не узнать, как там у них…
Мама часто по привычке называла свою старшую сестру Марьяшей, и Юля поправила ее столь же привычно и машинально:
– Не Марьяше, Марлене… А скажи, кто…
– Нет, Юленька, – перебила мама с неожиданной твердостью. – Марьяше. Не Марлене. И ты теперь Юлия.
– Мама…
– Да. Запретили новые имена, как скрытую форму агитации.
Юля вдруг засмеялась. Мама посмотрела удивленно – очень уж злым, неприятным был тот смех.
– Пусть тогда и небо наше попробуют перекрасить! – объяснила Юлена, не желающая быть Юлией. – Красное ведь, революционное! Ой, а что это…
Она вдруг поняла, что уже какое-то время слышит некий звук, доносящийся снаружи, с улицы. Ухо уже привыкло к отсутствию привычного рабочего шума с шахт, с обогатительного комбината. Но этот звук ничем не напоминал те, прежние…
– Колокола звонят на соборе, – объяснила мама.
– На крайкоме, – поправила Юля твердо. – Пускай звонят. Придет время – снимем. Ладно, пойду я, мама… Спасибо, давно не ела такой вкуснятины!
– Куда пойдешь? Зачем? – Комплимент своим кулинарным талантам мама пропустила мимо ушей.
– Ребят наших поищу, кто в Морозовке остался…
Она не врала. Сказала чистую правду. Но далеко не всю правду.
– Юленька… Может, не надо… Владик ведь… и Боря… И о младших ни слуху, ни духу… Одна ты со мной осталась…
Юлена была шестым ребенком в семье. И при этом единственной дочерью. Владлен, старший из братьев, пошел по стопам отца, работал на Морозовке – и погиб пять лет назад при взрыве рудничного газа. Бозадр, родившийся на год позже, закончил военное училище, служил в космофлоте, когда приезжал в отпуск, морозовские девчата млели от его темно-синей парадной формы, от длинного кортика, от мужественного лица с маленьким шрамом на скуле… Юлена гордилась братом. Неделю назад на него пришла похоронка. Троих младших призвали в первый день войны, когда у военкоматов выстроились длинные очереди добровольцев и военнообязанных. Призвали – и всё. Ни письма, ни какой-либо иной весточки…
– Так надо, мама.
Юлена встала, пошла к двери, – не поворачиваясь к матери, стараясь не встретиться с ней взглядом. Выходя, все же обернулась. Повторила тихо-тихо:
– Так надо, мама…
…На улице было пустынно. Колокольный звон плыл над притихшим, безлюдным Красногальском, – и казался мрачным, унылым, неимоверно зловещим… Юлена прошла мимо нескольких однотипных домиков, никого не встретив. Задумалась, куда направиться: заскочить домой к друзьям и подругам, или сразу двинуться к общежитию профучилища – там жили многие знакомые девчата и парни.
