Весна сменяет зиму - Дмитрий Шелест

вечно в этой сырости, любуясь небом? А что если и прав товарищ покойный Ломер, ведь он не дурак и прожил жизнь не простую, может и вправду стоит думать более ограничено, не забивать свой ум глобальными вопросами, ведь я, и правда, всего лишь винтик в огромном механизме. Может и нужно уже, наконец, играть по правилам, хотя я всю жизнь и играл по ним. Ведь горохрана, армия, все это инструмент Маута и его дружков, я всю жизнь и так подчинялся и выполнял приказы, говорили стрелять, стрелял, бежать – бежал. Всё как они и просили, так в чем же проблема моя, в мыслях? В понимании? Так ни хрена я, как оказывается, не понимаю, я ни лидер, ни мятежник, а лишь простой солдат, офицеришка, коих миллионы, да и менять устройства мира не в моих силах и возможностях, чего я понимаю, как устроен автомат? Как бежать в атаку? Да и всего лишь, они ведь не дураки там, сволочи, но не дураки. Ведь везде в мире так, есть власть, а есть народ, только власть может править, но никак ни народ, что бы они нам не вбивали в наши тупые головы. Да и кому, что-либо менять? Мы сами любим подчиняться, кто бы не был там на верху, нам все равно придётся пресмыкаться. А вступи я в партию? Может и майором стану, потесню засранца Марта, если его, конечно, ещё не прибили. Стану уважаем, Китти на меня по другому смотреть начнёт, ведь я пока для неё так – ничтожество, из жалости меня не посылает, а там может и измениться, что. Но все равно, я не понимаю, как можно жить и служить, зная, что ты всего лишь марионетка, болтаюсь на верёвочках, а партия машет мной, руками моими стреляет и убивает. А выбора то нет, никакого, либо живи по правилам, либо подохни, но мать твою, я уже не хочу, что-то помирать, мне нужна новая встреча, я выберусь из этой задницы: найду её и поцелую вновь! Всё, Чак, решено, мы выберемся отсюда, не ради Маута, партии и прочей чепухи, ради неё, она мой бог, мой лидер, моя партия. И пусть я идеализирую её, но мне так легче, ведь ради кого мне быть ещё на этом свете? Орена нет, даже Ломер погиб, хотя какой он мне друг, ну всё же, он переживал за меня по своему, как отец, наверное, хотя откуда мне знать как отцы переживают за детей?"

Оставшееся время, пока сон не поглотил его, Чак решил вспоминать приятные моменты своей жизни, которых было немного, в основном они были связаны либо с Ореном, либо с Китти. Время, проведённое с другом, вспоминалось с теплом, у них было много забавных моментов, таких как приключения в кабаках, поездки в деревню к его родителям, долгие споры о пустяковых вещах, машинах, оружии, службы или пирогах в столовой. Они были близки по духу, но не по характеру, Чак был вспыльчивым и грубым, Орен же спокойным и рассудительным, но никогда они не делили ничего, ни деньги, ни женщин. Даже когда Зит поменялся с ним местами после ШРОНа, у них не было разногласий. Ему его очень не хватало. Теперь от Орена остались лишь воспоминания, а лицо его в них становилось все тусклее и тусклее, будто выцветала из памяти, как старое фотография. С Китти же было по-другому, воспоминания о ней, были окутаны таинственным влечением и нежностью, её лицо всегда в его мечтах было ярким и чётким, таким нереально красивым и милым, каким наверное не было по правде. Все их встречи вспоминались ему во всех красках, ярких, словно сон сумасшедшего, а призрачные надежды, которые на прощания подкидывала она, будоражили его голову и давали сил жить дальше ради мимолётной встречи и неловкого поцелуя. Чак не совсем понимал свою тягу к ней, но она не пугала его, а питала силами, словно заряжая энергией. Сон потихоньку овладевал им, воспоминания сбились в кучу, краски помутнели, словно на старой картине, вскоре он окончательно погрузился в сон.

Зит лежал один среди деревьев и кустов, завёрнутый в кусок брезента, голодный и промокший. Кругом шумела непогода, громыхал гром и сверкала молния, где-то в окопах злобные и промокшие солдаты ждали утра.

Наутро он очнулся, голод был его верным спутником. Чак долго бродил по окрестностям, медленно продвигаясь на северо-восток, в надежде выйти к своим, по пути не встречалось ни кого. В одной сгоревшей деревушке ему удалось отыскать ведро заплесневелой картошки, которую он с жадностью съел, почувствовав небольшую сытость его путь продолжился. Где-то ближе к вечеру он набрел на разбитые позиции, брошенные котивами, там было много тел, по нашивкам на рукавах стало ясно, что это бойцы его дивизии, но знакомых лиц среди них он не нашёл. Шаря по вещам убитых, ему удалось найти пару упаковок отсыревших галет, несколько консервов и банку питательного напитка. Даже на голодный желудок ему он показался сущей дрянью, но приторная, тягучая жижа, хорошо питала организм и придала ему немного бодрости, ведь в нем было намешана уйма витаминов и добавок. Оружие также педантичные фавийцы прибрали, оставив лишь искорёженные, гнутые и обгорелые. Чак уже было собрался идти дальше, как услышал чей-то голос и смех. Он тут же укрылся под гусеницей танка и ползком выдвинулся на голос, который стал более отчётливым и с ярко выраженным фавийским диалектом. Чутье не обмануло его, это и вправду были медивы. Экипаж фавийского танка звонко болтал, стоя у борта огромной бронированной машины, танкисты смотрели какие-то бумажки, курили и пили чай из железных кружек. Они были одни. Из разговоров, Чак понял, что их танк сломался и отстал от колоны, которая умчала уже на десять километров вперёд. Видимо, машину они уже починили, но трогаться не спешили, а мило беседовали о жизни, пытаясь по максимуму отдалить момент прибытия на фронт, где бушевали бои.

У Чака созрела сумасшедшая идея, но для неё не хватало оружия. Капитан принялся полсти назад к полю искорёженного железа. Пахло гарью и горючим, кругом лежали мертвецы, изрядно изуродованные бомбёжкой, он старался не смотреть в их лица. Но оружия не было. Его взгляд привлёк перевёрнутый танк, который почти не был повреждён, видимо он запрокинулся на бок от ошибки экипажа. Но внимание его привлёк не сам танк, а пулемёт на его башне, он был цел, оставалось его снять и проверить боеприпасы. Для опытного солдата это не составило ни малейшего труда.