Андрей Попов - Солнечное затмение
У него слегка защемило сердце, когда он вдруг представил себе, что где-то там, за горизонтом его личного мироздания, ползают в абсолютной тьме Джон Оунли и Александр Антонов -- еле живые остатки (сказать вернее: останки) некогда легендарного экипажа первого (не исключено -- и последнего) в истории человечества межзвездного корабля. Они все также перебирают руками канат, удлиняют его на ничтожно малые отрезки, наивно полагая, что это поможет отыскать им людей. Они так и не смогли прозреть. И его терпение подошло к концу.
Вайклер вгляделся в аморфные краски далеких горных массивов, в складки гор, в их крутые склоны, поросшие редкой растительностью. Слабый матовый свет, рожденный из ниоткуда, придавал бывшему черному миру какие-то странные тона. Цвет деревьев, травы, даже собственного тела был совсем не тот, как если бы смотреть на все это прежними глазами, в эпоху горящих костров. Небо продолжало оставаться девственно черным, с небогатой россыпью красноватых звезд. Порой, когда погода хмурилась, Вайклер мог различить над головой слабые контуры облаков -- столь неясные и размытые для взора, что, казалось, облака эти находятся не на небе, а в мутных водах опрокинутой вверх тормашками бездны.
А впрочем, что о них сожалеть? Кто такой Джон? Кто такой Алекс? Всего лишь жалкие существа, ползающие на карачках и извергающие во тьму отчаянные ругательства. Кто они такие? Ничтожные твари, по какому-то глупому стечению обстоятельств оказавшиеся с ним в одной компании. А он -- избранный. Он был избран изначально, еще до своего рождения, чтобы этот загадочный мир открылся ему. Ему и только ЕМУ. Он и только ОН имеет способность видеть вещи, сокрытые от простых смертных, от тех, кто принадлежит к низшей категории людей. Ни Джон, ни Алекс, ни остальные обитатели "Безумца" никогда не были ему настоящими друзьями. Он всегда считал себя выше остальных. Но ведь так оно и было на самом деле. Сама жизнь доказала его превосходство, его сверхпроникновенность, его сокрытые доселе неограниченные возможности.
У Эдриха теперь и в мыслях не было возвращаться назад, чтобы помочь им. Таскать для них еду, утешать, водить за руку, словно младенцев, чем он усердно занимался первое время. Зачем? Пусть подыхают эти жалкие создания, лишь внешне похожие на людей. Если выкарабкаются -- их счастье. Сгниют в своей палатке -- тоже их проблемы. Нет больше ни Джона, ни Алекса. Это лишь два абстрактных и вздорных символа, сохраненных в памяти его мозга. Пройдет время, и символы исчезнут. Зачем возвращаться назад, когда перед ним раскинулся целый мир... Мир, скрывающий соблазны и загадки. Мир, испытавший его терпение жгучей тьмой, и в награду вывернувший наизнанку все свои красоты. Вайклер видел вокруг себя целые полчища экзотичных деревьев. Они, эти древесные существа, живущие в заторможенном времени, стояли перед ним задумчивыми и молчаливыми. Многочисленные кривые ветви походили на множество рук, небрежно раскинутых во все стороны -- то ли для приветственного рукопожатия, то ли символически выражая некие чувства. Эдрих порой подолгу бродил среди деревьев, чувствуя себя посетителем бескрайнего паноптикума. Ленивые порывы ветра заставляли их слегка отмахиваться от его грубых ласк. У деревьев имелся один существенный недостаток -- у них не было теней. Вайклер как-то пытался отыскать под ногами собственную тень, и был приятно изумлен, что его черная душа слоняется где-то вдали от него самого.
Когда на смену меланхоличным ветрам приходили страстные ураганы, лес расшатывался из стороны в сторону, деревья скрипели, их ветви загибались вверх, царапая бесчувственное небо. Окружающие ущелье горы, эти массивные глыбы окаменелой гордости, поднимались так высоко, что некоторые их остроконечные вершины уже затупились о твердый купол нависшей над миром темноты. Ведь там, наверху, до сих пор не было света. Огромный черный осколок, занимающий чуть ли не половину обозреваемой вселенной, висел над головой и в любой момент грозил рухнуть на землю.
Вайклер вдруг увидел какого-то зверька, прошмыгнувшего в зарослях травы. Расфуфыренный серый хвост вспыхнул перед взором пестрой расцветкой и тут же погас. Осталось лишь удаляющееся шуршание да колыхание высоких стеблей. Что это было?.. Вайклер улыбнулся. Все-таки этот мир -- прекрасен...
Он неспеша спустился с тропинки к реке, невесть какой уже по счету, и наклонился попить воды. Его губы почувствовали упоительную прохладу, а тело словно приняло в себя эликсир жизни: взбодрилось, впитало новые силы, а главное -- неувядающее стремление идти вперед. Именно вперед, потому что сзади...
Сзади вдруг отчетливо послышались чьи-то шаги.
Вайклер напрягся, сделал последний глоток, который показался ему обжигающим горло, затем, не оборачивая головы, задал бредовый вопрос:
-- Джон? Алекс? Вы, что ли? -- он просто не знал других имен, к которым можно обратиться.
Никто не ответил. Пришедшая секундой позже мысль, что эти два слепца шли все время за ним по пятам, показалась даже не бредом, а настоящим черным анекдотом.
-- Здесь кто-то есть?! -- Эдриху необходимо было услышать собственный голос. Это помогало подавлять страх.
Он медленно обернул голову и... вздрогнул от неожиданности. Кажется, цель достигнута. Он мечтал обнаружить на этой планете разумную жизнь, так вот она -- всего в нескольких шагах...
На берегу реки стоял человек, внешний вид и одеяние которого имело болезненное пристрастие к темным тонам: абсолютно черные волосы, такого же цвета зрачки, словно две мрачные дыры в глазницах. На нем был черный плащ, черная шляпа и черные перчатки. На фоне буйных цветов растущего позади кустарника он выглядел настоящим демоном. Его взор был мертв, но тело, несомненно, живо. Незнакомец, увы, не выразил к бывшему космоплавателю должного интереса, лишь скучающе осмотрел его с ног до головы, ничего не произнес, потом достал из кошелька несколько монет, кинул их перед собой, уверенный, что дает нищему подаяние. Потом незнакомец развернулся и медленно зашагал назад -- в ту же Неизвестность, из которой он прибыл. Тропинка примятой травы после него являлась ярчайшим доказательством, что все происходит на самом деле. Вайклер поднял одну из монет, повертел, подражая старинным временам, попробовал на зуб, но тут же швырнул ее в сторону, вскочил на ноги и побежал вслед за молчаливым благодетелем.
-- Подождите! -- кричал он, махая руками. -- Я прибыл оттуда! Со звезд! -- его указательный палец вытянулся в сторону неба. -- С далеких звезд!
Незнакомец обернулся, загадочно посмотрел на указанное лично для него небо, будто сам факт его существования расценивался странным кричащим человеком как открытие, потом его лицо выразило крайнее удивление. В мертвом взоре воскресли признаки чувственности.
Вайклер, растерянный, недоумевающий и все еще шокированный происшедшим, от полного незнания что теперь делать, протянул незнакомцу свою руку.
-- Со звезд могут прийти только друзья... Только друзья, поверь мне.
руна шестнадцатая
"Пред мной два пути. Один -- гладкий, прямой.
Другой -- весь порос сорняковой травой.
Тот, первый, направлен к сиянью небес,
С другого лишь виден болотистый лес.
И долгое время понять я не мог:
То путь моих мыслей и путь моих ног."
Дьессар, сидя в трюме, перебирал, как четки, свои цепи. Под потолком горела небольшая керосиновая лампа, дарующая этому удушливому замкнутому пространству пригоршню света и клубни черной копоти. Если свет был совершенно ни к чему, то копоть привносила своеобразный аромат в блеклые запахи его темницы. За ее стенами, то есть бесконечно далеко, шумело и пенилось море Древних Атлантов. Дьессар не обратил никакого внимания, когда сверху раздался скрип не знающих смазки шарниров. Люк, словно протяжно зевнув, открылся, и по ступенькам прошелся топот тяжелых сапог. В скупом свете керосиновой лампы, уродующим очертания всех предметов, появился капитан Бьюти. На его страшном лице была то ли улыбка, похожая на оскал, то ли сам оскал, неотличимый от улыбки. Да, встречаются иногда такие лица, на которых любая мимика вызывает только отвращение. То же касается и голоса:
-- Ну что, еретик? -- Бьюти вдруг расхохотался. -- Сплавал в свою Америку? -- его клокочущий, чуть хрипловатый баритон залил собой весь трюм. Керосиновый свет замерцал, от чего на лице капитана запрыгали уродливые тени.
Дьессар счел разумным промолчать. Но в этом молчании не было ни презрения, ни сервилизма, ни даже равнодушия. Просто лень было открывать рот. Бьюти сделал еще несколько тяжелых шагов и встал прямо под лампой. Тени на его лице выросли, изогнулись, сомкнулись между собой каким-то страшным иероглифом, уродуя образ капитана до неузнаваемости.
