Ярослав Петрашко - Черный бульвар

Саша, развлекающийся пусканием камушков «лягушкой», насмешливо посмотрел на Яна и спросил: «И в чем же они, эти заблуждения?»

Так же, как медик-первокурсник обнаруживает у себя симптомы всех изучаемых заболеваний, историк-выпускник считает, что он овладел, по крайней мере, в целом, пониманием законов и механизмов, движущих, извини за банальность, колесницу истории человечества вообще и отдельного индивида в частности. Причем это касается как бывшей марксистско-ленинской, так и любой другой естественно-исторической школы вообще. И не делай кислое лицо, ты не на дегустации цитрусовых.

Если хочешь знать — это особенность всей человеческой науки вообще. Мы получаем какую-то неполную, искаженную по небрежности или злонамеренности кучку фактов, пытаемся изучать их, пользуясь таким несовершенным инструментом, как наш мозг, включенный на какую-то сотую долю своей мощности; нас постоянно отрывает от этой кое-как проводимой работы политика, семья, заботы о хлебе насущном, крове и одежде, престарелые родителях, дурак-начальник сбивает своими благоглупостями, мы ставим какие-то непонятные нам самим опыты в негодных помещениях, в грязной посуде, с некачественными реактивами, получаем некий результат, совершенно ни из чего не вытекающий, потом притягиваем за уши свидетельства таких же добросовестно или недобросовестно заблуждающихся авторитетов, старательно высасываем из пальца теорию, замешиваем все это покруче на коптящем пламени очередного модного философского заблуждения, и, пожалуйте: готово научное решение проблемы. Что самое смешное, что мы в это искренне верили а самое страшное, что мы безоглядно пользуемся плодами всего этого! Никто не в состоянии толково объяснить, что такое электродвижущая сила или, скажем, гравитация, не говоря уже о космических или ядерных процессах; однако бомбы, электростанции, мало чем от них отличающиеся, и философские учения, зачастую не менее убийственные, чем бомбы, мы выпекаем исправно. Но зато когда я убиваю преступное и ничтожное существо, чтобы насытиться его кровью, ты смотришь на меня с нескрываемым ужасом и презрением. Однако Влад III Цепеш, который окружал свой замок рядами людей, посаженных на кол якобы в целях справедливого правосудия, а на самом деле — для возбуждения своего патологического аппетита, тобою воспринимается как обычное историческое лицо. Чем он хуже, скажем, государя Всея Руси Иоанна Васильевича или сверхсадиста Атиллы?

— Ты опять решил развлечь меня своим философским паясничанием? Если да — то лучше не надо.

— Почему же? Если уж я, как ты говоришь, насильно присоединил тебя к своей компании, мой долг сделать так, чтобы ты не скучал. Или ты так задумчив из-за Наташи? Смотри, мой друг, женщина в нашем деле — явление опасное… Кстати, ты знаешь, как кончил свой путь царь гуннов Атилла? Ему досталась белокожая женщина с русыми волосами, к которой он воспылал неистовой страстью, уединился в шатре и предавался любовные утехам до тех пор, пока не умер от истощения. Назидательный пример!

— Одна из легенд.

— Но очень, поучительная. Женщины могут высасывать жизненные силы не хуже профессиональных вампиров, вроде нас с тобой… Ладно, ладно, не буду о злободневном. Извини, если моя болтовня доставляет тебе неприятные чувства. Я сам, бравируя перед тобой, пытаюсь найти хоть какую-то опору в своей странной фантастической реальности, которая мне, как и тебе, часто кажется нелепым сном. Может быть, ты — моя последняя надежда. Когда я тебя увидел впервые там, в баре, мне подумалось: этот человек, так не похожий на меня, наверное, смог бы помочь и мне. Я ведь, на самом деле, не ищу ни славы, ни господства над людьми, не стремлюсь, как ты упрекал меня, «наплодить себе подобных» для осуществления какой-нибудь дурацкой идеи по переделыванию человечества. Я тоже хочу выбраться из ямы.

Саша усмехнулся и вытащил у Яна сигарету из заднего кармана джинсов.

— Ты мог бы предложить мне свою дружбу несколько иначе.

— Без посвящения в вампиры? Уволь, батенька, уволь! Даже если бы ты и не убегал в ужасе после моего откровенного признания, ты бы относился ко мне с чувством плохо скрываемого ужаса и брезгливости, а то, что еще хуже, жалости, как я — к своим пациентам. С тем лишь существенным различием, что я могу исцелить своих обреченных подопечных, а ты меня — нет. А так — ты со мной в одной связке, как любят говорить любители потрахаться со скалами. Ты со мной в одном круге ада, и главная твоя мысль сейчас — не о бабах или водке, а о том, как жить в таком состоянии, я не прав? Прав! Я, зная обычную психологию неизлечимого больного, могу сказать об этом с уверенностью. И главная моя задача, если хочешь знать, не только как твоего друга, но и как медика — убедить тебя в том, что нужно думать не о болезни и ее значении для твоей бессмертной души, а о том, как, извини за образность мышления, перегрызть ей горло…

— …и высосать у нее кровь. Как видишь, я уже вхожу в предложенный тобой образ. Только, если хочешь знать мое мнение, ты просто трус. Да-да! Самый обычный трус. Гораздо честнее было бы с твоей стороны изыскать способ покончить с собой, а не привлекать к решению проблемы сифилиса лучшие ученые умы, втихомолку заражая их, а затем ставя перед фактом. Если вампиризм не привился на Земле, значит — это тупиковая ветвь человечества, и ее место — в страшных сказках, а не в нормальной жизни, где и без Дракулы хватает всяких Цепешей и Атиллов.

— Ну вот, — недовольно проворчал Ян, переворачиваясь на спину и усаживаясь прямо на морду зеленого полотенечного змия, — Я, оказывается, попал в компанию с идеалистом и дарвинистом. Нет, в следующий раз придется принимать в вампиры только после предварительного собеседования и анкетирования. Причем отбор нужно вести исключительно среди иностранцев. Это же непостижимо: человек приобретает такие качества, о которых мечтатели и фантасты только слюни в экстазе распускают, американец на твоем месте уже бы фирму основал «Вэмпайр стейт билдинг» с оборотным капиталом в несколько миллиардов, а ты, как истинный русский, сидишь в невыразимой тоске и уже который день изводишь меня вечными вопросами на постном масле, Все, насточертело! Я ухожу в океан!

С этими словили Ян вскочил и с разбегу врезался в морские волны.

…Ближе к вечеру, когда Ян куда-то исчез, Сашей снова начал овладевать Голод. Чтобы хоть как-то отвлечься, он принялся читать обнаруженную на книжной полке толстую пожелтевшую книгу «Паровозы уходят вдаль» одна тысяча девятьсот шестидесятого года рождения. С первых же страниц он понял, что держит в руках образец, а может быть и прародителя так называемой «паровозной» советской литературы, о существовании которой он знал из курса истории культуры СССР. Саша хотел даже пойти и уговорить хозяина продать ему этот раритет, но тут его так скрутило приступом голода, что он забыл и о книге, и об уходящих вдаль паровозах, и вообще о реальное историческое времени. То ли морские купания в сочетании с активным движением оказали действие, то ли сказалась воспитательная работа Яна, но есть хотелось настолько, что Саша, разглядывая в зеркало свое измученное лицо с горящими глазами, поймал себя на том, что размышлял об охоте.

И наступил момент, когда все нормальное, человеческое исчезло, окутанное кровавой пеленой голодного тумана, и он обнаружил себя сидящим на корточках в бетонном желобе ливневого стока, за кустами, в ожидании добычи. Она не заставила себя долго ждать: едва различимый силуэт одинокого прохожего заставил Сашу принять доселе неведомую ему боевую стойку, затаить дыхание и, точно рассчитав момент, прыгнуть сзади, чтобы одним ударом всего тела сшибить человека на землю и вонзить заострившиеся клыки в желанную артерию, наполненную животворящей кровью…

Сергей Снег практически закончил все те мелкие, в основном бумажные дола, которые привели его сюда, а вернее, послужили поводом для отъезда из города. Однако любящий слишком глубоко копнуть его подчиненный, инспектор Залесский, был бы немало удивлен, если бы узнал, что его шеф и сам до конца не смог бы объяснить что именно привело его в этот, далеко не самый фешенебельный уголок даже из тех, куда он мог выбить себе командировку, пользуясь своими служебными возможностями. Просто он чувствовал нечто, подобным образом он частенько раскрывал самые, казалось бы, безнадежные преступления, и чутье редко подводило его. Он чел по криминогенному запаху, как «стингер» по тепловозу шлейфу, и, как правило, безошибочно поражал свою цель.

Вот и сейчас, бродя в быстро густеющих из-за низкой облачности сумерках, он делал сам перед собою вид, что отрабатывает версию по одному из «дохлых» уголовных дел местного райотдела: нераскрытому покушению на изнасилование. Даже по названию дельце было изрядно протухшие. Покушение, да еще состоявшееся в прошлом сезоне в единственном укромном уголке, который только и можно отыскать в Графском в разгар сезона — на заброшенной лесопилке, к тому же завершившееся полным фиаско для неизвестных искателей клубнички: тридцатисемилетняя девственница, которую только лишенное воображении перо уездного следователя могло обозвать потерпевшей, билась за свою невинность так, что высадила начисто подвернувшейся под руку жердиной несколько зубов у незадачливых насильников (некоторые из этих зубов были впоследствии обнаружены), чем обратила их в позорное бегство, заставив отказаться, как принято говорить в уголовном делопроизводстве, от первоначального замысла… В общем, факт наличия этого дела в производстве можно было объяснить только двумя причинами: несговорчивостью потерпевшей, проживавшей, к тому же, в никому не известном Закоперске, да неумению местного следователя правильно и доходчиво писать отказные материалы. Обычно подобного рода горе-преступников находили со скоростью движения полицейского мотоцикла, в люльке которого находилась потерпевшая, в сторону расположения ближайшего молодежного кемпинга или «дикой» стоянки рокеров, металлистов или хиппи… Неудачу в поиске охотников за невинностью можно было объяснить только тем, что они чрезвычайно круто отказались от первоначального, да и всех последующих замыслов, в том числе и отдыха в местах, насыщенных столь агрессивными и физически подготовленными девственницами, выплюнули выбитые зубы и смотались долой ближайшим автобусом зализывать раны.