Михаил Ахманов - Океаны Айдена
Он перебрался через поваленную спинку кресла и присел у странного агрегата, ощупывая его кончиками пальцев. Эта штука состояла из нескольких одинаковых секций и больше всего напоминала старую батарею парового отопления, только повыше и пошире раза в три. Рука Одинцова свободно прошла между секциями, — там, сзади, было еще какое-то устройство с гладким темным кожухом, и замеченный им слабый огонек мерцал именно на этом втором приборе.
Но сейчас такие подробности его не интересовали. Главное заключалось в другом: поверхность ребристого агрегата была холодна, как арктический лед! И когда теплый влажный воздух хлынул в заднюю часть кабины, она тут же стала запотевать.
Одинцов поднес мокрые ладони к лицу и приложил к щекам — блаженное, почти позабытое ощущение прохлады — настоящей прохлады! — пронзило его. Он таки нашел этот чертов климатизатор! Все правильно, эта штуковина, приподнятая над полом, чуть слышно гудела, и откуда-то сверху, из той части агрегата, которую еще прикрывала переборка, текли струи свежего воздуха. Он пощупал ладонью пол внизу — там уже собралась крохотная лужица, затем услышал, как в нее шлепнулась новая капля. Поставить сюда два черепашьих панциря вместо тазов, и пей, сколько захочешь…
Он решил провести окончательный эксперимент — принес эти панцири и распахнул обе дверцы. Кабину затянул белесый предутренний туман, Одинцов, ухмыляясь, сидел на полу рядом с климатизатором, прислушиваясь к ровному гудению — оно стало сильнее, и к этому звуку теперь добавилась частая дробь капель. Потом его улыбка сменилась хмурой озабоченностью. Климатизатор работал исправно, однако откуда поступает энергия? И надолго ли ее хватит?
Он еще размышлял над этими вопросами, когда первые солнечные лучи скользнули по прозрачному фонарю, по золотистому корпусу флаера и его крыльям, похожим на лезвия двух широких кинжалов. Климатизатор не изменил своего мерного гудения, но огонек, мерцавший на агрегате, расположенном за ним, вдруг стал ярче. И по мере того как оранжевый солнечный диск выплывал из-за горизонта, он разгорался все ярче и ярче!
Теперь Одинцов мог различить, что в глубине отсека находится черный ящик примерно метр на метр, расположенный на подставке, толщиной он был сантиметров тридцать, как и климатизатор. Потом шла очередная переборка, наглухо перекрывавшая хвостовую часть, и Одинцов мог дать голову на отсечение, что за ней находится таинственный двигатель.
Черный ящик двигателем, безусловно, не был. Он выглядел как… как ящик! Как некая емкость, предназначенная для хранения. И то, что в нем хранилось, стекало в темную глубину, под защиту кожуха, по двум тонким блестящим стержням, выходившим слева и справа и упиравшимся в боковые стенки корпуса флаера. Внезапно Одинцов сообразил, что они сделаны точно из такого же материала, как и наружная обшивка, видимо, они составляли с ней единое целое, проходя насквозь слой упругой пластмассы, покрывавшей салон изнутри.
Огонек горел все ярче и, наконец, запылал ровным ослепительным зеленым светом, когда солнечный диск оторвался от горизонта, карабкаясь вверх и вверх в прозрачной голубизне небес. Одинцов поспешно выскочил наружу и, вытряхнув яйца из панциря, стал забрасывать крылья флаера песком. Он был уверен в результате, когда через несколько минут сунул голову в кабину и уставился на зеленый огонек — тот горел в полнакала.
Медленно счистив песок с крыльев, он снова залез в кабину, оставив обе дверцы полностью раздвинутыми. Теперь он не боялся, что энергия в черном ящике — несомненно, аккумуляторе — вдруг иссякнет. Аккумулятор накапливал ее постоянно, днем и ночью, при свете лун, звезд и жаркого оранжевого апельсина, который сейчас висел в небе, ибо вся поверхность чудесного аппарата представляла собой солнечную батарею.
«Сегодня ночь открытий», — с ленивым благодушием подумал Одинцов, лаская кнопки на пульте. Дверцы кабины были открыты, задняя переборка поднята — и две лампочки рдели, словно раскаленные угли в печи, третья по-прежнему сияла зеленым огоньком светофора, манившего в дорогу.
«Ночь открытий!» — снова мелькнуло в голове. Посмотрим, решил он, будет ли утро достойно такой ночи. Затем сильно надавил на последнюю зеленую кнопку.
Вдруг верхний плафон в кабине вспыхнул, и одновременно включился монитор автопилота с картой Айдена. Крохотная выпуклость на торце фатра, опознавателя-«зажигалки», вставленного сейчас в щель рядом с экраном, запульсировала тревожным огоньком. Словно подчиняясь какому-то наитию, Одинцов вытянул руку и указательным пальцем нажал на торец опознавателя. Экран тут же откликнулся — там появилась яркая точка в месте, где Зеленый Поток вливался в Южнокинтанский океан и где находился сейчас флаер. От нее стремительными вспышками побежали светлые концентрические круги, они мелькнули по экрану, на миг заполнив весь этот мир, оба полушария планеты, всю вселенную Айдена неслышным призывом.
Потом круги исчезли, и только яркая маленькая точка продолжала все еще гореть на карте. Одинцов, однако, был спокоен. Сигналы бедствия отправлены. Кто отзовется? Кто откликнется?
* * *Одинцову грезилось, что он находится в своей спальне, в Тагре, в древнем замке бар Ригонов. Широкие окна распахнуты в сад, запах цветущих деревьев плывет по комнате, смешиваясь с ароматами юной женской плоти и дымком благовонных свечей. Отблески маленьких язычков пламени играют на темной полировке массивного стола, на шандалах, изукрашенных бронзовыми драконами, на серебристых боках большого кувшина с вином, на кубках голубого хрусталя, на блестящем от испарины золотистом теле Лидор.
Златовласка сидит на нем верхом, колени согнуты, стройные бедра широко расставлены, руки подняты, пальцы сцеплены на затылке, под шапкой волос. Сильно прогнувшись в талии, откинув назад плечи, она мерно раскачивается — взад-вперед, вверх-вниз. И за каждым движением, каждым ритмичным ходом нескончаемого любовного маятника следует глубокий вздох. «Ах-ха! Ах-ха!» — дышит Лидор, и Одинцов чувствует, как в едином ритме с ее тихими вскриками начинает биться его сердце.
Внезапно, раскинув длинные ноги, она ложится прямо на него и блаженно замирает. Предчувствуя новый акт любовной игры, он нежно гладит золотые локоны, ласкает хрупкие плечи, атлас гибкой спины. Лидор приподнимает головку, тянется к нему губами, достает… Он чувствует ее грудь с напряженным соском, острый дерзкий язычок касается губ, погружается все глубже и глубже…
Привстав на локотках, стиснув коленями его ноги, Лидор снова начинает свой бесконечный ритмический танец. «Ах-ха! Ах-ха! Эльс, милый!» Ее груди трепещут, полные желания и жизненной силы, розовые бутоны сосков шаловливо гуляют по телу Одинцова, то щекочут живот, то вдруг сладким мимолетным касанием скользят по щеке, по подбородку. Он пытается поймать губами эти нежные пьянящие ягоды — то одну, то другую. Лидор хохочет. Ее смех звенит, как серебряный колокольчик, перемежаясь с короткими стонами. «Эльс, милый… Люблю… Эльс, Эльс!» — снова шепчет она.
Милый… Люблю… Он слышит эти слова, произнесенные на хайритском — так, как они всегда говорили наедине. Нежное протяжное — манлиссой… Опьяняющее — сорей… Они слетают с девичьих губ, искусанных в блаженном экстазе, и Одинцов счастливо улыбается в ответ. Молодость, как ты прекрасна! И как щедра!
Лидор всхлипывает, подается к нему, он чувствует на своей щеке ее учащенное дыхание, потом влажные зубки начинают ласково покусывать его шею. Тело девушки сладким грузом распростерлось на нем, она двигается все медленнее, все осторожнее, словно страшится того момента, который наступит вот-вот… или через минуту… через пять минут… или, быть может, хочет оттянуть его, еще не натешившись, не наигравшись истомой ожидания…
Но Одинцов жадно обнимает ее и, покрывая поцелуями глаза, губы, шею, переворачивает на спину. Лидор снова вскрикивает, ощущая его неистовство, его нетерпение, потом она кричит непрерывно, стонет, бьется, словно птичка, попавшая в силок: «Эльс, манлиссой… сорей… Эльс, Эльс!»
Он с яростной силой извергает свою страсть. Тело Лидор, юное, сильное, прогибается под ним, сведенная судорогой экстаза, она почти приподнимает Одинцова, кусая губы, прижимая к груди его темноволосую голову, впиваясь пальцами в плечи. Потом застывает, все еще обхватив его ногами, дышит тяжело, с протяжными всхлипами… И он, благодарно лаская кончиками пальцев ее щеку, целует ложбинку между грудей. Целует и не может оторваться.
Лидор… Лидор!
* * *Он открыл глаза и минуту лежал в неподвижности, всматриваясь в облака на востоке, они уже начали розоветь и походили сейчас на прихотливые извивы перьев фламинго. Да, так оно и было в последний раз, почти два месяца назад… два длинных айденских месяца, отсчитанных по фазам Баста. Они любили друг друга, потом уснули. Потом… потом Виролайнен едва не вытащил его обратно — и он, вспомнив слишком многое, поднялся и ушел. Улетел от Лидор, оставив ей вместо тепла своих рук, вместо нежных поцелуев и страстных ночей клочок пергамента. Что же он там написал? Жди, я вернусь?
