Весна сменяет зиму - Дмитрий Шелест
– Да, зря я начал этот разговор, ведь мне о себе тоже нечего лестного рассказать. Одно сплошное дерьмо, которое я только сейчас начал понимать. Я ведь непросто так в горохране оказался. Я был идеальным кандидатом для этой службы.
– А какие критерии для горохраны идеальны? Прости, Чак, но мне просто интересно, я всегда вас считала отрепьем, верными псами Хегера, которого мягко говоря, не обожаю. Ведь он тот ещё урод.
– Как же ты лестно о соратнике нашего лидера высказываешься!
– Что не говори, он настоящий засранец, ведь это его детище, центры содержания ненадёжных народов, думаю не будь его, Маут бы не вмешался во всю эту мировую заваруху, он тёмная сторона Маута, обратная сторона медали, – высказав свою мысль, Китти затянулась сигаретой и прокашлялась, солдатский табак был ей не по душе.
– Наверное, ты права, насчёт Хегера, Горохраны и прочего. Я собственно про это и начал. Я ведь не доучился даже в школе. Мой отец, как похоронил мать, возненавидел меня, он был алкоголиком и неудачником. Единственной радостью в его жизни была бутылка и компания друзей, таких же дегенератов, как и он. Из детства я помню лишь звонкие пощёчины и подзатыльники, а в оскорблениях, в мой адрес, звучал весь набор оскорблений. Он был неплохим человеком, просто неудачником, который зло выплёскивал на мне.
– Он умер?
– Да кто его знает, может быть и помер уже. Я сбежал из дома, будучи подростком и больше туда не возвращался. Наверно и не искал меня никто. Я был обычной шпаной, пил и курил, ещё не достигши и пятнадцати. Состоял в разных бандах и шайках, бился с отрепьем с других районов, продавал краденое и крал сам. Этот период моей жизни научил меня не воспринимать жалость, а жестокость воспринимать, как должное. И вот так, будучи озлобленным на весь мир, я встретил новые порядки в нашем городе. Я помню, как в столицу вошли отряды Маута. Ты помнишь?
– Помню, я тогда школу заканчивала. Мой папа, быстро поняв за кем сила, переметнулся на его сторону, вместе со своими солдатами. Он рассказывал нам с мамой, как измениться жизнь при Мауте. Каждый вечер, когда он был дома, у нас были собрания из друзей и соратников папы, он убеждал их перейти на сторону Маута и его войск. Помню, как мама всё просила его не прибегать к насилию, она очень боялась, что начнётся бойня.
– А я в то время был уже закоренелым бандюганом, я состоял в шайке одного из отморозков, которого в своих кругах звали Одноруким, хотя у него не было всего трёх пальцев на руке. Он был та ещё мразь, мы нападали на слабо охраняемые склады армии, воровали патроны и оружие и торговали ими на чёрном рынке. Я тогда уже хорошо умел бить и калечить. Когда пришёл Маут, он сразу объявил о своей позиции по отношению к бандам. Началась настоящая охота за нами. В один из дней я увидал на стене плакат. Как сейчас помню. Там был нарисован угловатый парень в чёрной форме с винтовкой в руках. Его лицо было серьёзным и целеустремлённым, на заднем плане, на ярко красном фоне был город, силуэты центральных домов столицы. Там было написано, "Мир и спокойствие в городе – залог процветания всей страны", а ниже я прочитал, что создают подразделение горохраны для борьбы с бандитизмом и саботажем. Там писали, что любой может вступить в ряды горохраны и ему будет объявлена амнистия. Я увидел в этом возможность для новой жизни. Я хотел быть человеком и приносить пользу.
– И как? Тебя так просто взяли?
– Да, я располагал всеми данными для этой работы. Я не думал, а подчинялся, больно бил и хорошо стрелял, мало просил и делал самую грязную работу власти своими руками. Мне за это платили, я сытно ел, у меня появились друзья, общежитие, выходные и отпуск. Только и требовалось: подчиняться и не думать. Это я хорошо умел. Я с лёгкостью расправлялся со всеми, с кем раньше имел дело. Первые годы мы вели с преступностью настоящую войну, мы могли пытать и расстреливать бандитов без суда. Мы брали их семьи в заложники, взрывали их в постелях и спустя пару лет, город был стерилен. Пока не появился новый враг – медивы.
– А я помню, как спустя лет пять, после прихода к власти партии, резко сменился курс. Я помню, как новости стали трезвонить о диких медивских обычаях, о несправедливости и прочем. Даже помню, с каким размахом продвигали какой-то проходной фильмец про то, как наш борец в финале бился с медивским, там был просто штамп на штампе, все было приторно, патриотично. В тот момент это бросалось в глаза, как и реклама и листовки, но со временем я перестала это замечать. Вся эта патриотичная истерия впиталась в нас и стала частью нас, мы свято верили во все, как верим и сейчас.
– Лично я уже не верю.
– А толку-то, Чак, что ты не веришь? Им-то до тебя какое дело. Ты один, маленький щуплый капитан, который всё равно выполняет все их приказы. Все верят, а кто не верит, всё равно идёт в ногу с первыми. Смирись. Я вот предпочитаю, не грузить свою голову и плыть по общему течению. Всё равно, если поплывёшь против, захлебнёшься.
Чак не считал Китти очень умной девушкой, скорее наивной и простой, но она говорила всё те-же заученные фразы, что и Ломер, только более простым языком. От этого ему становилось всё более одиноко, он понимал, что борец с системой с него никудышный, да и бороться не было ни малейшего желания.
– Вот и получается, Китти, что от понимания всей глупости и наглости наших руководителей, их жадности и жестокости, ничего все равно не изменить. Я, ни рыба, ни мясо, вроде бы и понимаю, что война эта бессмысленная глупость, что мы убиваем таких же парней, как и я, которые не хотят умирать, а хотят жить. Они не людоеды и не садисты в большей части, но всё равно я иду их убивать, а они нас. Я не становлюсь от этого счастливей и они тоже. Всё это сплошной фарс. Игра, правила которой были заложены нашей историей, но от понимания этих правил мы всё равно ничего не способны изменить.
– Чак, ты не царь, не правитель, что ты способен поменять?
– Так получается и они играют по правилам, немного другим, но такие же заложники
