Весна сменяет зиму - Дмитрий Шелест
Хуже всего было нарваться не на диверсантов, а на партизан, что жестоко расправлялись со всеми, без разбора, порой солдат, что уходили в самоволку в деревни за выпивкой и девками находили с отрезанными головами и вспоротыми животами. Некоторых казнили ещё более изощрённо. С тех пор каждое самовольное оставление позиций и пьянство стали караться сроком в ШРОНе.
Ехали они без малого часа три, а то и больше. К концу пути стало уже светать, небо на горизонте залилось багрянцем, а вдалеке показался город. Чак за дорогу успел немного вздремнуть, но на всякий случай, у него в кармане было две упаковки бодрящих таблеток, которые уже вызвали подобие наркотической зависимости.
Город не произвёл на него никаких впечатлений, обычный провинциальный центр Фавийской империи с многоэтажным центром и одноэтажной округой. Единственное, что он отметил, так это то, что местные строения куда больше пострадали от родной авиации, каждый третий дом лежал в руинах. Хотя, с разрушениями Брелима, сравнить было невозможно, столицу гетерцев сравняли с землёй почти до основания. Коробки они выгрузили в какой-то склад, где солдаты в чёрных мундирах, видимо некое военизированное подразделение партии, строго пересчитывали каждую из них. Сравнивая номера на этикетках и в журнале. Ломер поблагодарил капитана и разрешил идти в город, вручив ему перед этим отпускной бланк, в котором было разрешение на передвижение одному.
–
Не подведи меня. А то придушу на обратном пути, – грозно сказал полковник вслед уходящему Чаку.
Глава 19
Прерий был старым городом, Чак уже научился немного разбираться в фавийской архитектуре и понимал по узким улочкам, низким каменным домам, что это улица была построена без малого лет триста назад. Фавийцам была свойственна роскошь и шик во всех деталях. Фасады домов всегда были выложены дорогими материалами, украшены разными скульптурами и орнаментами. Это резко контрастировало с тем, что он привык видеть на своей родине, где практицизм доминировал над красотой. Ему даже нравилось изучать новые города и сравнивать их в беседах и мыслях с муринскими и гетерскими. Историю и особенности каждого селения и города можно было изучать по разнообразию домов и улиц. Ему однозначно больше нравились ухоженные, хоть и старые, домики с мраморными фасадами и узкими, высокими окошками, на которых частенько прорастали, вьющиеся до самого тротуара, кудри неизвестных ему растений. В этой стране он чувствовал себя странно, ему роднее был муринский практицизм, но и к образу жизни медивов стал относиться иначе. Теперь народ, который был официально признан его вождём дефектным и враждебным, вовсе не казался ему таковым. Понимание устройства мира и его обитателей, вносили ясность в старые вопросы и создавали новые, что оставались без ответа. Сама суть войны становилась для него все более абсурдной, идеалы, за которые он пролил немало крови так же стали не столь очевидными, что раньше. Чак впервые стал понимать, что нет гармонии в его жизни и чётко осознал, что человек способен меняться, кардинально. Может меняться как характер, так и убеждения и вспоминая себя прошлого, теперь ему становилось стыдно и неловко перед новым Чаком, который хотел гармонии, но так и не понял, как она выглядит в его конкретном случае.
Становилось пасмурно и тело, измученное долгой жарой, испытывало приятную прохладу. Мимо шагали незнакомые ему люди, медивы, что остались под новой властью оккупантов, запуганные и испытывающие множество лишений, но отказавшиеся покинуть свой дом. Фавийцы старались обходить Чака стороной, не смотреть на него и ни в коем случае не говорить, хмурые их лица были столь усталыми, что злобы он к ним не испытывал вовсе. Мало кто из местных в начале войны мог представить, что далёкий конфликт на востоке придёт сюда, как ураган приходит в спящие города, ломая дома и судьбы. Теперь среди некогда мирного города бродили чуждые солдаты котивских кровей.
Чак понимал, что штаб в одиночку найти не сможет, он понял по знакомым пейзажам, что ходит по кругу и если ничего не предпринять, то может и вовсе заблудиться, попасть в какую-нибудь подворотню и получить дубиной по затылку. К счастью, пред глазами появился патруль солдат в синей форме. Это были медивы, что перешли на службу к оккупантам, отряды Медивской Национальной полиции, МеНаПовцы, как прозвали их сами котивы, ещё за ними закрепилось прозвище «полумедивы». Они носили яркую голубую форму, чем-то похожую на форму почтальонов в Муринии, не исключено, что форма и была почтальонской, а сюда попала со старых складов. Им не доверяли огнестрельного оружия, на поясах они носили штык-ножи либо резиновые дубинки, на головах надеты были смешные клювастые кепки с котивской кокардой. Муринцы их не любили и часто унижали, медивские партизаны также частенько нападали на них и их семьи, считая их предателями. Но, не смотря на это, местные фавийцы, что старались выжить под гнётом врага, доверяли им и всегда старались с ними ладить.
Их было двое: низких и коренастых, глаза узкие и маленькие, лбы большие и выпирающие, Чак даже издали принял их за близнецов, но подойдя ближе разглядел, что один из них был пухлощёкий и губастый, другой же наоборот с тонкой полоской рта и впалыми щеками. Они поприветствовали капитана и пожелали ему доброго утра и тут же постарались уйти дальше, но были остановлены.
– Бойцы, мне нужен штаб армии, – неловко проговорил он.
– Вам к центральной площади к дому с колонами, – прошипел низким голосом пухлогубый.
– Я не смогу, я здесь впервые. Помогите мне, сопроводите. В ваших обязанностях же есть помощь офицерам Муринии?
– Есть, – вяло ответил второй. – Пройдёмте с нами. Это в паре километров отсюда.
Чак в компании менаповцев направился по утренней улице Прерия к штабу, на всякий случай, сняв пистолет с предохранителя. Медивы услышали этот щелчок, но не обернулись. Им привычно было недоверие котивов, к тому же, сами они не питали большой любви к ним.
Штаб и вправду оказался домом с колоннами, широкими и высокими, они держали полукруглый купол, обшитый зеркальным стеклом, в котором отражалось пасмурное небо и реющий на ветру красно-черный флаг Муринии. У входа его встретили трое дежурных, редкие громилы, в два метра ростом и шириной с трёх таких как он. Они были молчаливы и кратки.
– Кто такой? Чего хотел? К кому пришёл? Кто вызывал?
