Андрей Попов - Солнечное затмение

   -- Здесь кто-нибудь есть? -- Александр задал вопрос в окружающий его вакуум и не дождался ответа. -- Эй, кто-нибудь!

   С поляны донесся приглушенный голос Джона:

   -- Чего орешь? Я вот орехов немного понасобирал.

   Вайклер вылез из палатки, вытянул вперед руки, закрыл глаза и медленно пошел на голос.

   -- Джон! Ты где?

   -- Здесь я, здесь... Согласись, глисты в чьей-нибудь заднице, и то лучше живут. Они хоть изредка вылазят на белый свет.

   -- Ладно, Джон, не ной... Мы же договорились. Дай мне лучше немного орешков. -- Антонов протянул свою руку, нащупал теплую ладонь капитана и взял себе небольшую горсточку.

   -- Знаешь, кто мне только что приснился?

   -- Знал, но забыл.

   -- Краснов.

   -- Ого! И чего он сказал?

   -- Сказал, что мертвый.

   -- Оригинально.

   Темнота лишь слегка вздрагивала от усталых человеческих голосов. И эти голоса, пожалуй, были единственным проявлением жизни во вселенной. Вернее того, что осталось от жизни. Тьма, нескончаемая, безграничная и абсолютно безнаказанная обжигала взор. Она была всюду, даже в душе. Сверху и снизу. Вне и снаружи. До и после. Она была здесь альфой и омегой любой формы бытия. Первое время, когда из-за дождя на поляне потух костер, всех троих охватило полнейшее отчаяние. Все мысли были только о том, как бы наиболее безболезненно покончить с собой. Смерть казалась лучшим лекарством от существования. В сложившейся ситуации оптимистом мог быть только сумасшедший. Джон снова отправился к берегу реки в надежде найти потерянную зажигалку, но вернулся еще более убитый горем. Так продолжалось до тех пор, пока не напомнил о себе острый голод. Появилось хоть какое-то чувство, которое требовало своего удовлетворения. А чувства, как известно, движущая сила самой жизни. Доставать себе пропитание стало проблемой. Впрочем, проблемой оно и было, но сейчас практически все время только и уходило на поиск пищи, как у животных. И ощущение постоянного голода стало таким же обыденным, как желание постоянно дышать. Приходилось часами ползать на карачках, собирая все, что может перевариваться. Сырые грибы, ягоды, орехи. Иногда не брезговали и червями, предварительно прополоскав их в воде. За все время Вайклер лишь единственный раз поймал какую-то зверушку, то ли спящую, то ли больную, то ли, подобно людям, ослепшую от тьмы. Он даже не поделился ее мясом с остальными. Съел, чуть ли не живую. Голод оказался зачатком инволюции человеческого духа. Чувства постепенно вырождались в инстинкты, осмысленные речи -- в возгласы, на смену мыслительному процессу приходило пассивное созерцание мертвой реальности.

   Джон как-то назвал себя и остальных послебытными людьми -- некий противовес и противоположность первобытным людям. Этакое завершающее звено человеческой истории. Звучало громко, красиво, но уж крайне неперспективно... В добывании пищи, кстати, сильную помощь сыграли канаты. На самой поляне и вблизи ее все кустарники и деревья были давно обобраны. А уйти в глубину леса и не заблудиться можно было только с помощью системы некогда сплетенных канатов. Причем, за провиантом обычно ходили вдвоем. Один лазил в потемках и на ощупь собирал все, чем можно утрамбовать в желудок, другой просто ждал. Потом по голосу находили друг друга и возвращались на поляну. Одному далеко отходить от каната стало очень опасно -- можно было к нему уже никогда не вернуться. Во тьме ориентация терялась даже при незначительном повороте головы. Иногда канаты использовали просто для того, чтобы прогуляться, хоть немного развеять кошмар, сгустившийся в душе. Изредка поднимались на гору посмотреть с невидимой вершины на невидимый мир, и не переставая надеяться, что когда-то они обнаружат в этом мире какую-нибудь искорку света. Вершина горы, увы, считалась одним из краев вселенной. Дальше каната не было.

   С неба, к удивлению, все еще светили звезды. Их свет был столь вздорным для черного мира и столь спасительным для психики людей. Значит, где-то далеко-далеко есть еще хоть что-то реальное... Это вдохновляло и спасало от крайнего отчаяния. Когда же начинали дуть прохладные ветра и погода портилась, все звезды гасли. Исчезала не только земля, но и небо. В период дождей все трое лежали в палатке, укутавшись смрадным одеялом и плотно прижавшись друг к другу. Вселенная коллапсировала, сворачиваясь до размера шатких палаточных стен. Шум дождя казался эрозией всей окружающей материи. В погасшей вселенной не оставалось больше ничего, кроме небогатой красками темноты и этих трех озябших отчаявшихся тел. Первым признаки оптимизма стал проявлять Вайклер. Как-то, лежа в палатке с остальными, он произнес:

   -- Слушайте, парни... Вот другие люди, к примеру такие как Майк, на нашем месте бы радовались, если б сумели правильно посмотреть на ситуацию.

   Из мрака донесся голос Джона:

   -- Я от радости уже наложил в штаны. -- Капитан выждал паузу и философски добавил: -- Не сильно воняет?

   -- Вы только подумайте об одном: возможно, мы последние разумные существа, оставшиеся во всей метагалактике. Завершение человеческой эволюции. Достигшие времен, до которых никто кроме нас не дотянул... Да, жизнь у нас хреновая. Но заметьте, что у всех остальных нет уже вообще никакой жизни. Их тела давно в гробах. Души -- распались на атомы. Но все они жили, трудились, возводили города, рушили их, что-то изобретали только для того...

   -- Сейчас ты скажешь, что человечество существовало только для того, чтобы мы, трое избранных, увидели конец его истории, -- перебил Джон. -- Так?.. Ладно. Увидели. Что дальше?

   Тут в спор вступил Антонов:

   -- Послушайте меня. Если мы станем внушать себе, что кроме нас в мире больше никого нет, то еще больше впадем в депрессию. Это полный тупик. Это все равно, что покойника разбудить в гробу, показать ему полный мрак, собственное истлевшее тело и сказать: "радуйся! Вот чего ты достиг. Никто из людей еще не смотрел на себя со стороны после смерти. Ты единственный и избранный.". Как думаете, сильно он обрадуется? Мое мнение такое: надо жить надеждой. Даже если на этой планете (предположим все-таки, что это Земля) мы и в самом деле единственные, все равно надо внушать себе, что здесь есть разумная жизнь. Надежда -- это религия. Вера, без которой мы -- животные.

   Некоторое время помолчали, созерцая тьму и слушая шорохи собственных тел. Капитан нащупал рукой угол палатки, извлек оттуда пачку со ставшей уже легендарной последней сигаретой, и зажал ее меж пальцев. Когда-то он поклялся, что выкурит эту сигарету только в том случае, если они обнаружат на Земле людей. Никотин -- вот его пожизненная религия, и табачный дым -- ее фимиам. Сейчас бы он с удовольствием выкурил ее в честь крушения всех надежд, но уже не мог. Он изредка доставал ее, тщательно и смачно обнюхивал, совал в рот, воображал себе, что затягивается, и жил в мире иллюзий, который вполне умещался в его голове. Честно сказать, в мире иллюзий жили все трое, так как никаких других миров для них уже не оставалось.

   -- Хорошо, господа философы, -- Джон вернул свою реликвию обратно в пачку и засунул ее в укромное место. -- Кто-нибудь из вас может предложить, помимо своего словоблудия, что-нибудь дельное и конкретное?

   Тьма извергла хрипловатый голос Вайклера:

   -- Надо смириться с тем положением, в которое мы попали. Это первое и, скорее всего, главное. Далее надо суметь найти смысл в жизни, казалось бы, лишенной всякого смысла...

   -- Так сумей и найди! Время на размышление у тебя было предостаточно! -- Джона уже раздражала вся эта демагогия, ничего конкретно из себя не представляющая, кроме абстрактных психологических тестов.

   -- А у меня есть дельное предложение, -- раздался голос Антонова, и в голосе этом проскользнул какой-то мертвый оптимизм. -- Можно возобновить плетение канатов.

   Александр, конечно, ничего не мог видеть, но почувствовал, как оба его коллеги вяло махнули руками.

   -- Ради чего? -- спросил Джон. -- Жизни поблизости нет. Это очевидно. Кругом тьма, тьма и тысячу раз тьма!

   -- Дело ваше, я никого не уговариваю. Как хотите. В таком случае я один буду плести канаты, хотя бы потому... -- Антонов замолк, подбирая вескую причину своему решению, -- что я упертый человек. Изначально это была моя идея, и я хочу посвятить ей остаток жизни. Буду открывать новые пространства, пусть невидимые взору, но, по крайней мере, доступные для моих рук.

   -- Вообще-то, Алекс, ты молодец. Тут можно размышлять от противного: а что нам еще остается? Я поддерживаю эту идею, -- произнес Джон.

   Вайклер долго молчал. Так и не сказал ни слова, пока все не заснули. Граница между сном, в котором можно было хоть что-то увидеть, и явью для бывших космоплавателей стала такой абстрактной, что они иногда говорили друг другу: "схожу, гляну на что-нибудь" вместо: "лягу-ка я поспать". Сны о той, прежней Земле, посещали их крайне редко. За давностью тех событий память смогла сохранить лишь обесцветившиеся короткие фрагменты их юности. Но даже эти фрагменты стали почти легендами. Подобно тому, как человек, не способный объяснить, откуда взялся мир, выдумывает себе бога -- мнимую логическую единицу, и лишь только для того, чтобы можно было наконец замкнуть цепочку причинно-следственных связей, -- так и в случае с космическим полетом "Безумца". Необходимо было иметь ответ на вопрос: Куда? Откуда? Зачем? С какой целью? Разум, метаясь в поисках неразрешимых вопросов, изобрел тогда Землю, людей, родственников, Центр управления полетом и цель -- вернуться назад, в исходную точку.